Юрий Кузнецов: Поэзия – та же добыча трансформия

11 февраля исполняется 80 лет со дня рождения Юрия Кузнецова. Prosodia пытается разобраться, почему сегодня этот большой поэт выпал из поля читательского и исследовательского внимания и почему его непременно стоило бы в это поле вернуть.

Рыбкин Павел

11 февраля 2021 года исполняется 80 лет со дня рождения Юрий Кузнецова. Prosodia пытается разобраться, почему сегодня этот, безусловно, большой поэт выпал из поля читательского и исследовательского внимания и почему его непременно стоило бы в это поле вернуть

Репутационные риски


Возможно, это и неуместно – выносить в названия статьи о Кузнецове цитату, пусть даже измененную, из поэта, которого он терпеть не мог. В свое оправдание скажем лишь, что сделано это совершенно сознательно, чтобы сразу разобраться с первым из интересующих нас вопросов: почему сегодня поэта Юрия Кузнецова знают так мало? Ответ: а вот именно поэтому. Он еще при жизни реализовал, выражаясь банковским языком, все мыслимые репутационные риски.

Неприязнь к Маяковскому, которого Кузнецов называл люмпеном (как будто сам, простой парень с Кубани, был аристократом), – это еще цветочки. Горлана и главаря революции многие недолюбливали, но без особого вреда для себя. Кузнецов прошелся критическим катком по всей русской поэзии. Наиболее скандальные суждения собраны в отдельной главе биографии поэта, написанной крупнейшим на сегодня исследователем его жизни и творчества Вячеславом Огрызко. Биография называется «Обреченность на одиночество: Судьба русского поэта Юрия Кузнецова» (М.: Литературная Россия, 2017), название главы – «Непрощенная дерзость».

кузнецов-книжка.jpg

Пушкину вменялась в вину «ландшафтная и бытовая предметность в ущерб глубине и духовному началу», то есть подмена бытия – бытом, а живого символа – голой идеей. Идея разъединяет, тогда как символ «исходит не из человеческого разума, а из самой природы, которая в отличие от разума бесконечна». Тютчева, между прочим, близкого ему по духу, Кузнецов обвиняет в косноязычии: в «Silentium!» он, дескать, нарушает размер. Блок обвиняется в условной декоративности. Есенин нехорош тем, что упорно отводит взгляд от действительности, а если бы посмотрел на нее, то увидел бы лик Горгоны и окаменел на месте (?!). О Пастернаке сказано, что в стихах он все «больше делал умное лицо», тогда как его «шибко культурное знание ничем себя не обнаруживает». У Мандельштама среди удачных отмечена одна-единственная строка: «Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?» Бродский назван вторичным поэтом. Ну и уже совершенно дикой была позиция Кузнецова в отношении женской поэзии: Ахматова – рукоделие, Цветаева – истерика, все остальные – эпигоны.

Вячеслав Огрызко – очень добросовестный и, при всей любви к Кузнецову, нелицеприятный исследователь. Кроме биографической книги, он как составитель выпустил еще два сборника воспоминаний, статей о творчестве, оценок и суждений современников о поэте: «Мир мой неуютный» (2007) и «Звать меня Кузнецов. Я один» (2013). В них можно найти еще немало примеров кузнецовской безапелляционности. Беда, однако, не в том, что Кузнецов судил превратно о признанных авторах и приближал к себе подражателей и подхалимов. Главное, что он делал это один, сам по себе, от собственного лица, не позаботившись о собственной поэтической родословной. И потом, если бы репутационные риски Кузнецов реализовал только в критических высказываниях и личных беседах, было бы не так страшно. Однако некоторые свои взгляды он изложил в стихах.

кузнецов-3.jpg

Поэт Александр Межиров, разбирая книгу Кузнецова «После вечного боя» (М.: Советский писатель, 1989), справедливо заметил, что отдельные стихотворения в ней совершенно постыдны, особенно «Голубь» (с. 39) – о курчавом мальчике Ицеке, одержимом страстью к наживе, и «Превращение Спинозы» (с. 47), которое открывается таким строфами:

Смотрел загадочно Барух,
Шлифуя линзы быта,
Как пауки ловили мух
В углах звезды Давида.

Из всех ее шести углов,
Из тупиков унылых
Собрал философ пауков
И в банку поместил их.

Подобные стихи убийственны для поэта. Однако Кузнецов идет дальше. Он был сыном советской империи и, когда она начала рушиться, вдруг ударился в богоискательство. Вот лишь несколько цитат из его монументальной поэмной трилогии «Путь Христа», опубликованной в главном почвенническом журнале «Наш современник» в 2000–2001 годах.

О Благовещении:

Плотник с бревном, дева с милостью – так и бежали.
Груди Марии, как в мареве горы, дрожали.

О наказании некоего римского легионера, которому Иисус случайно заслонил солнце:

Прочь от Меня! – топнул оземь Христос. И без чести
Римский солдат провалился как нежить на месте.
Люди искали, тридевять земель обошли:
Только игральную кость на дороге нашли.

Дактиль, пусть и удлиненный на одну стопу, и эта игральная кость как единственный след, оставленный на земле погибшим солдатом, откровенно напоминают садистские стишки, которые как раз в 1970-е, в эпоху расцвета кузнецовского таланта, возникают в городском фольклоре:

Маленький мальчик на стройке гулял,
Сзади подъехал к нему самосвал.
Не было крику и не было стона.
Только ботинки торчат из бетона.

Ну и совсем уже чудовищные двусмысленности:

Истинно, истинно всем говорю до едина:
Если б имели Отца, то имели бы Сына.


– Это конец! – завздыхали они тяжело,
Ибо по грозному плеску заметили вскоре:
Лодку уносит теченьем в открытое море.
И покачал головою Христос и сказал:
– Вот ваш конец! – и рукою на снасть указал.

Тем не менее это был еще не конец. В том же «Нашем современнике» за год до своей смерти Кузнецов опубликовал новую крупную поэму – «Сошествие во Ад». В ней он возомнил себя новым Данте и решил уже окончательно раздать всем сестрам по серьгам.

В проводники был взят даже не поэт, а сам Христос. Конечно, и великий Алигьери со стихотворцами обошелся не лучшим образом: ладно античные авторы-язычники, но досталось и легенде провансальских трубадуров Бертрану де Борну – за склонность к распрям упрятанному в восьмой, предпоследний круг Ада. Но это все-таки было давно. Другое дело, когда расправу чинит ваш современник. В аду мы встречаем Гоголя, Тютчева с Денисьевой, неистовый Белинский «изо рта изрыгает ворон», Герцен, как и Солженицын, «сопрели во внутренней злобе» и висят вниз головой на корявом суку. Защитникам прав и свобод достается еще больше.

О декабристах:

Тучи летели, и души из них выпадали,
Пятеро душ задымились в падучей печали.
Се декабристы – на каждом обрывок петли.
Видно, гнилые веревки их честь подвели.
И, оборвавшись, они провалились сквозь землю.
Я отвернулся. Я падшую честь не приемлю.

А вот об академике Андрее Сахарове:

Меченый Сахаров, лунь водородного века,
В клетке свободы гугнил о правах человека.
Чёрная крыса его прогрызала насквозь.
Это жестоко. Но так у чертей повелось.

На этом фоне критический поколенческий спор Кузнецова с поэтами-фронтовиками, не раз приводивший к скандалам (хрестоматийное «Я пил из черепа отца…»), выглядит вполне естественно. В конце концов, он потерял на войне родителя и имел право на личную точку зрения. Но эта поза верховного судии, этот тупой антисемитизм (Христос у него, конечно же, с голубыми глазами, своего народа в упор не понимает и даже морщится, замечая, что в городе по праздникам вечно толчется какая-то «темная жидь»), – все это совершенно за гранью добра и зла.

Вскочить на гребень патриотической волны у поэта, однако, тоже не было шансов. Во-первых, потому, что у него, советского человека до мозга костей, без труда можно найти совершенно антисоветские тексты (даже в книге «После вечного боя» они есть: достаточно назвать «Захоронение в кремлёвской стене», где ячейки с номенклатурным прахом вытесняют исторические кирпичи). Во-вторых, потому, что после перестройки у Кузнецова обесценились все его прежние, вовремя не вложенные в машину или жилье, сбережения, и он буквально впал в нищету, даже торговал на улице собственными поэтическими сборниками. Это крайне неэстетично, а теперь и патриоты требуют эстетики.

В общем, пояснять, почему Кузнецов выпал из поля зрения читателей и исследователей, больше нет смысла. Осталось разобраться, почему его все-таки нужно в это поле вернуть.

От метафоры к метаморфозе


Вчера в «Метажурнале» было опубликовано стихотворение Геннадия Каневского «это фото хранится на стоке…» с комментарием Ивана Полторацкого.

Замечательные стихи, глубокий комментарий, интересные размышления о семантическом ореоле трехстопного анапеста, даже с отсылкой к работе Сергея Монахова на эту тему. Но вот что странно: нигде, ну то есть вообще нигде не упоминается Юрий Кузнецов.

кузнецов-4.jpg

Да, мы только что показали, как много сделал сам поэт, чтобы пропасть с радаров. Но его не только ругали. Его называли большим поэтом Давид Самойлов, Глеб Горбовский, Евгений Евтушенко, Евгений Рейн. Наверное, они кое-что все-таки понимали в стихах.

Речь, однако, не только и не столько о восстановлении репутации – это едва ли возможно. Самое главное – восстановить историю русской поэтической просодии, и особенно в отношении трехсложного анапеста. Тут без Кузнецова просто никак. Это его любимый размер. Им написаны его лучшие стихи, причем даже в самых ранних отчетливо различима авторская интонация. К примеру, «Раздумье» (1967):

Тихий край. Невысокое солнце.
За околицей небо и даль.
Столько лет простоял у колодца
В деревянном раздумье журавль.

А живые – над ним пролетали
И прощально кричали вдали.
Он смотрел в журавлиные дали
И ведро волочил до земли.

Но когда почерневшую воду
Тронул лист на немытой заре,
Он рванулся и скрылся из виду
И… зацвел на далекой земле.

Ослепленный алмазною пылью,
Он ветвями на север растет.
Ему рубят широкие крылья
И швыряют в дорожный костер.

А когда журавлиная стая
На родимую землю летит,
Он холодные листья роняет
И колодезным скрипом скрипит.

Литературовед Кирилл Анкудинов, чья роль в осмыслении творчества Кузнецова не менее велика, чем роль Вячеслава Огрызко в осмысления судьбы поэта, связывает «патентованный кузнецовский анапест» с анафорами и глагольными рифмами. Это справедливо лишь отчасти. Уже в приведенном стихотворении глагольная рифма всего одна, анафор нет вовсе, зато можно сказать, что в женских рифмах поэт явно тяготеет к ассонансу и даже консонансу (воду – виду), в мужских, обычно требующих строжайшего единства опорной согласной, не страшится неточностей и рифмоидов, что, кстати, служит одним из самых первых признаков любительской поэзии, тем более в сочетании с глагольными рифмами. Но именно эту отважную «расхристанность» и следует обозначить в качестве уникальной особенности его трехсложников. Между прочим, строчку Мандельштама о ребятах из «железных ворот ГПУ» он ценил именно за «расхристанность». У Кузнецова она создает идеальный драматургический контраст с тем исключительным, метаморфическим напряжением образного ряда, которое, пожалуй, и составляет суть его поэзии. Это снова очень точно подметил Анкудинов, рассуждая о смене метафоры метаморфозой.

Даже простые сравнения у Кузнецова подвижны и прячут в себе множество сюжетов:

Я счастливый, как пыль за машиной,
И небритый, как русский в раю.

Ну вот откуда взяться счастью в пыли? А все просто. Радуется дорога, потому что она востребованна. Радуется водитель, потому что пыль – значит лето, и лето без дождей, иначе была бы непролазная грязь. Радуется машина, потому что ей не просто бежится легко: клубы пыли наглядно свидетельствует о ее пригодности к делу, они дают чуть ли не скульптурный слепок скорости. Ряд можно продолжать бесконечно: будь тут собаки, они бы тоже радовались, что можно нестись сквозь пыль, облаивая колеса (а значит, находиться при деле, в самой гуще жизни). Да что там: явись тут даже отвлеченный наблюдатель на холме, следящий за тем, как в поле вспухает дымный шов проселка, – он тоже радовался бы, толком не понимая, отчего. Даже сама пыль радовалась бы, что можно не лежать, а клубиться, не говоря уже о том, что не быть погребенной под бетоном или асфальтом. «Небритый русский в раю» – это уже вообще целая национальная мифология, никаких слов не хватит.

кузнецов.jpg

Кузнецов пошел еще дальше, от метафоры – к метаморфозе. Кирилл Анкудинов ссылается на Романа Якобсона: «Вообще же говоря, принципиальную связь между этими явлениями (метафоры и метаморфозы) вряд ли и следует искать, потому что природа этих явлений различна. Метафора как таковая выходит (происходит) из семантики и по существу всегда остается явлением семантическим. Метаморфоза же сама по себе (не говоря о способах ее реализации) – это явление событийное, сюжетное». В этом смысле она всегда иррациональна.

Prosodia уже писала об одном из самых характерных для поэтики Кузнецова текстов – стихотворении «Из земли в час вечерний, тревожно…» Там из этой земли появляется рыбий плавник и рыщет в поисках моря, подрезая корни деревьев. Любая попытка рационально объяснить этот образ, как показывает Анкудинов, терпит крах. Это справедливо, но далее критик говорит, что тут-то и начинается переход поэта к мифосознанию, к символам и пр. В том-то все и дело, что нет. Как иррациональный образ, попросту сигнализирующий о новой реальности, может быть проводником в мир рефлексии?

Здесь мы подходим к самому главному: к поэзии как добыче трансформия. Если кто-то забыл, это 4-й эпизод саги о трансформерах, сцена, где изобретатель Джошуа Джойс показывает, как работает его технология. В особенности замечателен фрагмент, когда Джойс перекидывает с ладони на ладонь горстку этого редкоземельного металла, и тот превращается то в динамик, то в пистолет. Считайте это модернизацией, но перед нами наглядная модель кузнецовского стихотворения, которое по ходу перевоплощается во что угодно.

Все началось еще с классического «Возвращения», где погибший в 1944-м, в боях под Сапун-горой, отец Кузнецова превратился в столб клубящегося дыма. Эти стихи просто нельзя не процитировать, пусть даже их знают все:

Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым –
Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернёт…
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука –
Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждёт, –
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.

Просьба обратить внимание и на то, что перед нами снова анапест, только на сей раз неравностопный. Глагольные рифмы – мужские, прибавление слога в женской компенсируется усечением стопы. Идеальная гармония. Всего интереснее, что гармония здесь достигнута и в другом – в диалектической спайке непрерывной метаморфозы с самой идеей этой непрерывности, которая так или иначе статична, потому что если здесь и есть движение, то круговое. Это прекрасно выражено в стихотворении «Кольцо» (1968):

Вспомни старый трамвай! Среди лязга и пыли
Он летел по кольцу – колесо в колесо.
Ты сходил, он сходил, вы куда-то сходили,
Вы трамвайной судьбы размыкали кольцо.

Вы клубились по жизни, теряя друг друга,
Рты и души кривила вам ярость борьбы.
Но остался один, не сорвавшийся с круга,
Не постигший разогнутых линий судьбы.

Каждый день, каждый час вы сменяли друг друга.
Вот твоя остановка. Приехал, вставай!
Показалось, что не было жизни вне круга,
Человеку, водившему этот трамвай.

Показалось, что в мире всегда он пребудет,
Этот замкнутый круг, этот бег без конца.
Но трамвай изломался, стал пылью. А люди
И не знали о том человеке кольца.

Между тем говорили, что каждое утро
Где-то в городе кружится некий старик.
Остановится, пальцем поманит – как будто
Что-то хочет сказать, изо рта только скрип.

И нелепым волчком он упал среди улиц,
Притворился ли мертвым иль кончил свой век?
Но его башмаки на ногах шевельнулись,
Поднялись и продолжили прерванный бег.

Башмаки! В эту чушь ни один не поверил.
Самый храбрый слегка изменился в лице.
Башмаки? Подтащил башмаки и примерил
И пошел против воли метаться в кольце.

Ты кричала, любовь! Он тебя не услышал.
Неизменному другу не подал руки.
Растворился, исчез, но из круга не вышел.
И продолжили дьявольский бег башмаки.

Кирилл Анкудинов замечает эту странность – присутствие трамвайного кольца в дезурбанистической по преимуществу поэзии Кузнецова. Критик полагает, что это символизирует переход человека на рельсы мифа. Для подробного опровержения такой точки зрения понадобилось бы очень много цитат, но главное понятно интуитивно: метаморфоза неизбежно приводит к идее сплошности (тотальности) перемен, а значит, и своеобразной неподвижности бытия в самом его неостановимом движении.

кузнецов-5.jpg

Как ни безумны, на первый взгляд, поэмы о Христе, но и там поэт смог обозначить различие между восходящей метаморфозой и бегом по кругу. У него Христос вообще не идет по водам. Он сразу вырастает в гиганта, чтобы опереться ногами о дно, и по мере того, как приближается к берегу, «схлопывается» обратно до человеческих размеров. Напротив, проклятый Христом Вечный Жид обречен на круговое движением по свету без всяких метаморфоз. Об этом же стихотворения «Колесо», «Бочка», «Пустой орех». Они неостановимо катятся куда-то сквозь пространство, на сами никак не меняются. Вместе с тем есть феноменальное «Родство» (1970):

Ребенок соломинку взял,
Увлекся простым подражаньем.
И радужный шар воссиял,
Наполненный чистым дыханьем.

Нечаянно ветер понес
Тот шар над простором открытым.
Он с севера мохом оброс,
А с юга расцвел гиацинтом.

Вздымая приливы свои,
Вода начала возмущаться.
И камень, поднявшись с земли,
Стал около шара вращаться.

И, чуя глухое родство,
Заброшенный пес – из потемок –
Протяжно завыл на него.
И с плачем проснулся ребенок.

Вы где-нибудь еще видели, чтобы в четырех строфах была рассказана история Вселенной и чтобы она вернулась обратно в колыбель ребенка? Да и просто: вы когда-нибудь встречали стихи, написанные как ускоренная съемка роста растений или, тем более, планетарных систем?

Главное, почему Кузнецова нужно вернуть в поле зрения читателей и исследователей, – это его роль в истории русской поэтической просодии и уникальная диалектика метаморфозы, картина перемен, которые застывают в сплошности бытия и затем снова разрешаются в неостановимости движения.

В поэме «Афродита» (а поэмы Кузнецова, помимо моралистических, – тема отдельного разговора) открывается такими трехсложными анапестами:

Брызги с моря. Забытые виды.
Остановишься в темной тоске.
Все следы, даже старые, смыты,
Гаснет пена на мокром песке.

Только ветер гуляет от веку,
Только волны взрывают песок.
Даже плюнуть нельзя человеку,
Отсечет ему ухо плевок.

Невероятно: даже простой плевок оказывается насквозь иррационален. Прочитать эти стихи можно двояко. Первое: не судите поэта, да не судимы будете. И второе: вот она, диалектика метаморфозы, то застывающей в круговой сплошности бытия, то вдруг снова заглатывающей щепотку трансформия и уходящей в неостановимость движения.

В любом случае, в стихах поэта дует такой ветер, что стоять на нем почти невыносимо: он как тесто месит ваше лицо, а плюнешь – так и действительно отсечет ухо.

На острове Сен-Мартен на Карибах взлетная полоса подходит очень близко к пляжу. Плейнспоттеры из числа загорающих страшно любят взбираться на забор, чтобы понаблюдать за взлетом или посадкой очередного лайнера. То и дело их сдувает с забора реактивной струей на дорогу или в море. Так и с читателями Кузнецова. Поэт, кстати, служил на Кубе во время Карибского кризиса. И написал о той поре стихотворение «Бабочка» (1967). Оно, как нам кажется, в комментариях не нуждается, даже если вы захотите сравнить его с одноименном произведением Бродского. В нем стихия бьет о берег свой в полную мощь.

Я стоял на посту,
на котором стреляют на шорох,
если желают живыми вернуться домой.
В воздухе стало странно мерцать и блестеть,
и я уловил в нем дыхание лишнего звука.
По долине катился
копошащийся шепот, шуршание, шелест и плеск
туго сцепившихся бабочек.
Циклон насекомых накрыл меня с головой.
Я задохся, ослеп и упал,
но, вспоминаю, стрелял –
три раза, и все наугад.
Как только рассеялось,
я обнаружил в долине
три длинные тени расстрелянных бабочек,
отброшенные от меня.
Две уходили вдаль,
а третья была покороче
и обрывалась о темный предмет.

Я подошел,
по нити запекшихся тварей
я подошел.
Это был человек,
в его теле порхала последняя бабочка.

кузнецрв-6.jpg

Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Современная поэзия #Литературные сообщества
Неопочвенники, или Кукушата гнезда Кузнецова

Ядро неопочвеннического религиозного направления в условно молодой поэзии сегодня - московская поэтическая группа «Разговор», основанная в 2006 году в Москве. В нее вошли поэты Григорий Шувалов, Александр Дьячков, Николай Дегтерёв, Александр Иванов. Поэт и критик Анна Аликевич попыталась разобраться в наследии и трансформациях этой группы.

#Лучшее #Поэтическая пушкиниана #Пушкин
Леонид Аронзон: Пушкин скачет на коне

85 лет назад, 24 марта 1939 года, Родился Леонид Аронзон. Очередной материал «Русской поэтической пушкинианы» посвящен стихотворению Леонида Аронзона, в котором Пушкин оказывается творцом вселенной.