Дмитрий Кленовский – «последний царскосёл» в Германии

Кленовский (наст. фамилия Крачковский) Дмитрий Иосифович родился 24 сентября (6 октября) 1893 года в Петербурге. Его отец Иосиф Евстафьевич Крачковский – академик живописи, мать Вера Николаевна Беккер – художница-пейзажистка. С шести лет мальчик «издавал» свои рукописные журналы. Вместе с родителями много путешествовал по Европе. С 1904 по 1911 учился в Царкосельской гимназии, к воспоминаниям о которой поэт будет постоянно обращаться в своих стихах. С 1914 года стихи Дмитрия Крачковского появляются в различных изданиях, а в 1917 выходит его первый поэтический сборник «Палитра», который, учитывая год издания, оказался практически незамеченным. Подготовленный к печати второй сборник «Предгорье», близкий к поэтике акмеизма, не вышел из-за революции.

С 1917 по 1922 работал в Главном артиллерийском управлении, а затем, до 1941 –  в Радиотелеграфном управлении Украины.  Переводил украинских поэтов, но собственных стихов не писал. В 1942 году поэт эмигрирует в Австрию, затем переезжает в Германию. Позднее он напишет: «Не успела моя нога оторваться от советской почвы, как неожиданно для самого себя, отнюдь не ставя перед собой этой задачи, я возобновил после 20-летнего молчания мою литературную работу…». Пребывание в Австрии поэт назовет своей Болдинской осенью. С 1947 года начал публиковать стихи под псевдонимом «Кленовский». Всего в Германии издано 11 поэтических сборников, последний – посмертно.

Поэт умер 26 декабря 1976 года в Траунштайне. С 2018 года в Рукописном отделе Пушкинского Дома сформирован личный фонд Дмитрия Кленовского.

           

Как объяснил поэт Крачковский выбор псевдонима «Кленовский»?

Практически все поэты и писатели второй волны русской эмиграции были вынуждены выбирать себе псевдонимы. Ведь как бывшие советские граждане они подлежали репатриации, согласно «ялтинским соглашениям» 1945 года. Однако у поэта, напечатавшего первые стихи в русскоязычной эмигрантской прессе под своим подлинным именем, была еще одна причина быстрого выбора псевдонима. И причина эта заключалась в том, что во Франции жил его полный тезка, писатель первой волны эмиграции Д.Н. Крачковский (1882—1947), о котором Г. Адамович позднее писал: «В Ницце доживал свой век писатель, далеко небездарный — Дмитрий Николаевич Крачковский…Когда-то о нём с надеждой и одобрением отзывался Сологуб, а вслед за ним и Мих. Кузмин, человек с очень критическим чутьём. Но с годами Крачковский исписался, выдохся и опустился… считал, что его недооценивают, подозревал, что им тяготятся, и видел доказательство этого во всём». 

Стихи никому не известного автора привели его однофамильца в ярость. Так появился поэт Дмитрий Кленовский.

Кто из известных поэтов стал персонажем стихотворения Кленовского «Царскосельская гимназия»?

А если ты заглянешь в кабинет,
Где бродит смерть внимательным дозором, -
Услышишь, как седеющий поэт
 С античным разговаривает хором.

«Седеющий поэт» – это Иннокентий Анненский, который был директором Царскосельской гимназии с 1896 по 1905 годы. Позднее Кленовский, напишет: «…в младших классах застал директорство Иннокентия Анненского, и потому…  у меня не было личного общения, но некое свежее поэтическое дыхание, витавшее над царскосельской гимназией и над всем городом муз вообще, коснулось и меня». Имя Анненского присутствует во многих стихах:

Когда я, мальчиком, с тобой дружил,
Прекрасный город одиноких статуй,
Густой сирени и пустых дворцов,
Тебя еще не посетили беды:
Твой Гумилёв был юношей веселым,
Ахматова — влюбленной гимназисткой,
А Иннокентий Анненский еще
Не задохнулся на твоем вокзале…

А в статье «Поэты царскосельской гимназии» он передал свои детские впечатления о нем: «Он выступал медленно и торжественно, с портфелем и греческими фолиантами подмышкой, никого не замечая, вдохновенно откинув голову, заложив правую руку за борт форменного сюртука».

В чем суть претензий Кленовского к Ахматовой?

Летом 1965 года Д. Кленовский в письме владыке Иоанну, в миру – Д.А. Шаховскому (лит. псевдоним – Странник) – высказал ряд претензий к Анне Ахматовой. Д. Кленовский резко критиковал гражданскую позицию А. Ахматовой: «Вы конечно, помните, что во время войны и некое время после нее Ахматова славословила Сталина и советский строй. В эмиграции отнеслись к этому на редкость терпимо и с подлинным великодушием, объясняя происшедшее тем, что Ахматова хотела таким способом облегчить участь арестованного сына… У меня отношение к Ахматовой не вполне благополучное. Ее словословий Сталину и советским порядкам я все-таки с ее "текущего счета" сбросить не могу… Мне очень несимпатично в Ахматовой то, сколь она кичится тем, что она осталась в СССР, не "бросила своего народа", "ни единого удара не отстранила от себя" и т.д. Я уверен, что Ахматова осталась в СССР жить случайно, как остались и многие другие… Но никто из оставшихся этим не кичился и не кичится, как это делает Ахматова, которая втайне теперь, может быть, даже и жалеет, что осталась».

Владыка ответил поэту достаточно мягко и тактично: «Получил Ваше удобоубедительное пояснение конфликта А. Ахматовой и сына. В этом есть какая-то почти гомеровская эпичность и почти эсхилова трагедийность. Ведь А. Ахматова, вероятно, на 75% или 90% ради него (чтоб смягчить гнев властей против него) покадила тиранам и наивно погордилась, что не убежала, куда глаза глядят. Может быть, Ахматова и могла бы лично обойтись без этого; но если даже и погрешила тут… кто может бросить в нее камень …». 

Позиция Д. Кленовского вызвала критику в среде эмигрантов. В частности, И. Чиннов в статье «Памяти архипастыря и поэта» писал о Кленовском как о поэте, «столь часто писавшем об ангелах, но ангельской добротой не наделенном».

Почему Кленовский – поэт вечных тем?

Валентина Синкевич, поэтесса второй волны эмиграции, назвала Кленовского «поэтом вечных тем»: Бога, смерти, любви, творчества. Конечно, ими не ограничен поэтический мир Кленовского, но именно эти темы занимают в нем особое место.

Критики не раз писали о религиозности как основе поэзии Кленовского. Однако нельзя не заметить, что с годами отношения поэта с Богом меняются. В 1950 году он писал о счастье единения: «Так хорошо беседуется с Богом / В скупых просторах неба и земли». Позднее в его стихах появляется нотка столь характерного для русской литературы сомнения в способности человека исполнить божье предназначение:

Ты дал мне непосильную задачу:
Быть человеком и познать Тебя.
И вот я пробиваюсь наудачу,
На тьму догадок истину дробя.
         
Может, поэтому и появляется в его стихах Ангел как посредник между человеком и Богом. Объясняя свою приверженность ангельской теме, Кленовский в апреле 1963 года шутливо писал Владыке Иоанну: «Должен однако признаться Вам, Владыко (ожидая новой нахлобучки...), что, представляя себе духовный мир как некую сложнейшую организацию, я привык обращаться, если можно так выразиться, к младшим ее сотрудникам (у них и времени больше и мне с ними как то проще), конкретно — к моему ангелу-хранителю, а уж он замолвит за меня слово перед Богом…»:

Нет, с Богом говорить я не умею!
Его обитель мне едва видна.
Ни в дверь к Нему я постучать не смею.
Ни дотянуться до Его окна.

Другое – Ангел, он в прихожей Бога
Меня принять и выслушать готов
И мы порой беседуем немного.
Словами – я, а он – без всяких слов.                        

С темой Бога связана тема смерти.  А. Коростелева отмечала: «Прощанье с телом, прощанье с жизнью, т. е. тема смерти – не редкая тема в лирике Кленовского, но решается она удивительно гармонично». Действительно, переход в иной мир не только не приводит поэта к отчаянию, он вызывает вполне объяснимый интерес, для лирического героя Кленовского загробный мир полон загадок: «Мы стоим перед загадкой / Что свершится с нами “там”»?

При этом смерть трактуется Кленовским как возможность понять тайну бытия: «Умереть… Что значит умереть? / Может быть: найти, узнать, узреть,/ Высоту почуять приближенье?».

И все же в стихах Кленовского как продолжателя старших акмеистов преобладает радостное восприятие мира, расширяющее смысловое пространство лирического текста. В своих стихах поэт постоянно перечисляет все, что делает человека счастливым: «…леса, тропинки, волны корабли, / прикосновенья, рифмы, поцелуи…». Обращаясь к любимой женщине – а практически все книги стихов имели посвящение «моей жене» – он благодарит Бога за «радость любви».

При этом «радостные подробности» у Кленовского, как и у акмеистов, не только не отрицают высшее начало, а связаны с ним, быт и бытие выступают как единое целое. Поэтому в каждом камешке и листе «шумный космос дремлет, изначален», а красота земли поднимает человека «к самой невозможной высоте».

Но самой большой радостью для поэта становится таинственный «зов стиха». В его лирике мы встречаем имена великих предшественников: Пушкина, Тютчева, Ахматовой, Анненского и, конечно, Гумилева.  Именно Гумилев, чей образ проходит через все творчество Кленовского, становится и учителем, и нравственной опорой. В 1945 году, когда над поэтом висела угроза репатриации, именно к нему он обращается за помощью:

Дай мне руку! Как никогда ты
Мне, учитель, нужен сейчас,
В час бессмысленнейшей расплаты,
В обнаженный, как череп, час.
    
Так входит в лирику Кленовского тема трагической судьбы русских поэтов, способных вопреки всему сохранить верность поэтическим традициям России. За три года до смерти, уже тяжело больной, словно подводя итоги, он написал одно из самых трагических своих стихотворений, соединив в нем темы России, творчества и суровых испытаний «железного» двадцатого века:

Он живет не в России - это
Неизбывный его удел,
Но он русским живет поэтом
И другим бы - не захотел.

Перебродит, перетомится,
Отстрадает моя страна
И обугленную страницу
Прочитает тогда сполна!

Как относились к поэзии Кленовского в эмиграции?

«Последний акмеист», «последний царскосел» - так характеризовали Кленовского в эмиграции, указывая на то, что поэт, фактически являющийся эмигрантом второй волны, выделяется среди своих собратьев по судьбе, которые вопреки всему несли на себе печать «советскости».

Первым это заметил Г. Иванов: «Кленовский сдержан, лиричен и для поэта, сформировавшегося в СССР – до странного культурен. Не знаю его возраста и “социальной принадлежности”, но по всему он “наш”, а не советский поэт. В СССР он, должно быть, чувствовал себя “внутренним эмигрантом”…Его генеалогическое древо то же, что у Гумилева, Анненского, Ахматовой и О. Мандельштама».

Ю. Иваск в рецензии на сборник «След жизни» увидел в стихах Кленовского «отголоски столь рано оборвавшегося Серебряного века русской поэзии». «Но я никак не могу считать Кленовского типичным для новой эмиграции», – заявлял Г. Струве.

А в 1962 году В. Завалишин, поэт и литературный критик второй волны русской эмиграции, в рецензии на поэтический сборник Кленовского  «Уходящие паруса»  заметил: «Кленовский, сохраняя поэтическую технику предреволюционных акмеистов, продолжал с исключительной тщательностью шлифовать ее».

Пожалуй, самым восторженным поклонником Кленовского был Н. Ульянов, историк и критик, постоянно подчеркивающий внутреннюю связь поэта с «первыми» эмигрантами: «Мы дожили до гибели священного града русской поэзии, но ни в советской России, ни в эмиграции не раздалось такого возгласа скорби о духовном отечестве поэтов золотого и серебряного веков. Кленовский пропел ему достойный реквием».