Георгий Иванов: проклятый поэт русской эмиграции

Отчасти это объясняется тем, что Иванов нашел нужную интонацию, чтобы выразить общее для всех эмигрантов чувство тоски по прежней России, которая теперь стремительно уходила в историю. Уходил в историю вообще весь старый распорядок вещей, и поэт, по признанию многих современников, очень точно описал ту тревожную атмосферу надвигающихся мировых и национальных катастроф. Отмечали страшную убедительность его стихов, подлинность переживаний, стоявших за ними. Вносила свою лепту и неожиданность появления этой интонации у поэта, который в «петербургский период» был известен как создатель изящных, но не самых содержательных произведений, усердный подражатель Блока и Гумилёва. Владислав Ходасевич писал об Иванове: «...поэтом он станет вряд ли. Разве только случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя. Собственно, только этого и надо ему пожелать». Наконец, нельзя было не отметить и то, с каким версификационным мастерством Иванов выводил свои мрачные картины.


Где искать «ядро» поэзии Георгия Иванова?

При жизни Георгий Иванов успел выпустить 10 поэтических книг, каждая из которых показывает один из этапов творческого пути поэта. Ключ же к его стихам лучше всего искать в сборнике «Розы» – первой книге, созданной за пределами России и выпущенной в Париже в 1931 году. Эта книга принесла Иванову самую большую популярность, про нее он говорил, что она отражает «самое ядро моей поэзии». В 41-м стихотворении сборника можно найти и прежние наработки поэта (в основном касающиеся стилистической стороны стихосложения), теперь получившие убедительное смысловое расширение, и намечающуюся тропинку к позднему творчеству. В «Розах» поэт преодолевает тематическую ограниченность акмеизма, подчиняет его музыкальность и минимализм нетипичным задачам. Стандартные образы («роза», «весна», «звезда», «сумрак») попадают в другой контекст, меняя свое содержание, превращаясь в многозначительные и тревожные символы. Иванов демонстрирует в своих стихах новое и достаточно жуткое мироощущение человека, в одночасье потерявшего все прежние точки опоры.

Перед тем, как умереть,
Надо же глаза закрыть.
Перед тем, как замолчать,
Надо же поговорить.

Звёзды разбивают лёд,
Призраки встают со дна –
Слишком быстро настает
Слишком нежная весна.

И касаясь торжества,
Превращаясь в торжество,
Рассыпаются слова
И не значат ничего.

Это лирика кризисного времени, не скрывающая нарастающего отчаяния, даже порой упивающаяся им – едва ли кто-то из современников Георгия Иванова мог превзойти его в злой и тотальной иронии. Но одновременно тут хранится и вера – если не в реальные изменения мира, то хотя бы в возможность через музыку и гармонию пробиться к неким идеальным сферам.

Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.

Только жёлтая заря,
Только звёзды ледяные,
Только миллионы лет.

Хорошо – что никого,
Хорошо – что ничего,
Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.


Что такое «двойное зренье» по Иванову?

«Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья», – писал Иванов в одном из поздних стихотворений. Высказывание это тоже можно понимать двояко, но при любой интерпретации речь идет о неком расколе, существовании на границе двух миров. Конечно, первым приходит на ум биографический подтекст. Поэт, воспринимавший свой отъезд из России как временную меру, крайне тяжело переносил разлуку. До конца жизни он лелеял мечту вернуться обратно, о чем говорил даже в поздних произведениях:

В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,

Хожденье по мукам, что видел во сне –
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.

Россия как географический объект в сознании поэта переплетается с образом прекрасной страны прошлого. Настоящее же не вызывает ярких эмоций, оно ассоциируется с унылым бытом. И здесь мы приходим к другому смыслу «двойного зренья»: это ситуация, когда поэт одинаково существует и во враждебной реальности, и в некоем идеальном пространстве, он всегда как будто в полусне. Не совсем здесь, но и не там. Размышления о подобной поэтической раздвоенности можно найти еще у Тютчева, но, кажется, именно у Иванова в русской поэзии оно впервые представляется не как дар, а как проклятье, «отравляющее» жизнь. Он даже готов променять свой талант и популярность на жизнь простого человека, «не отмеченного таким роком».
 
Я бы зажил, зажил заново
Не Георгием Ивановым,
А слегка очеловеченным,
Энергичным, щёткой вымытым,
Вовсе роком не отмеченным,
Первым встречным-поперечным –
Всё равно какое имя там…


За что поэта называли «Жоржем Опасным»?

Едва освоившись в литературных кругах Петербурга, Георгий Иванов, помимо написания стихов, занялся и поэтической критикой. В семнадцатилетнем возрасте он уже мог позволить себе в статье назвать Нобелевского лауреата из Бельгии Мориса Метерлинка «ничтожеством» (пусть и просто для того, чтобы поддеть затухающий в России символизм), а через год ругать тогдашнюю периодику за отсутствие вкуса. Конкретных учителей у него не было, но на становление критической оптики повлияли многие: от Анненского до Гумилёва. По-настоящему громко Иванов заявил о себе как о критике в эмиграции. Там, работая в журнале «Числа», его острое перо не знало пощады – собственно, в этот период прозвище «Жорж Опасный» и закрепилось. Он писал, что его «мутит» от прозы Набокова, которая представляет собой литературу ради литературы, лишенную духовности. Иронизировал над Ходасевичем, называя его второстепенным автором, мастерски использующим «чужую, более мощную поэзию». Ругал лирику Бунина, одновременно соглашаясь с его талантом прозаика. Что уж говорить о молодых поэтах, которые боялись высказываний Иванова больше, чем кого-либо еще. При этом рецензии Иванова нельзя упрекнуть в отсутствии профессионализма – даже недоброжелатели признавали его понимание поэзии. Данная сторона деятельности поэта логично вытекала из многолетних размышлений об искусстве, его целях и методах. А тот факт, что свое мнение о том или ином литераторе Иванов мог менять в течение жизни, только подчеркивает постоянный поиск и переоценку ценностей.


Как отзывались о Георгии Иванове современники?

Если коротко – ругали не реже, чем хвалили. Безусловно, во многом это обусловлено еще и личностными качествами поэта, репутация которого в разные годы варьировалась от «лощёного сноба» до «барона из горьковского "На дне"».

Один из первых учителей Иванова, Александр Блок, так отзывался о его сборнике «Горница»: «Это книга человека, зарезанного цивилизацией, зарезанного без крови, что ужаснее для меня всех кровавых зрелищ этого века».

Другой наставник, Николай Гумилёв, высоко оценивая техническое мастерство Иванова, высказывал сомнения, найдет ли юноша нужное содержание для своих рифм: «У меня нет оснований судить, захочет ли и сможет ли Георгий Иванов серьёзно задуматься о том, быть или не быть ему поэтом, то есть всегда идущим вперед».

Если раннего Иванова упрекали в эпигонстве и внутренней пустоте, то после сборника «Розы» критиков и коллег смущал уже тот художественный мир, который ярко изобразил поэт. В его новом творчестве находили «ядовито-коктейльную смесь романтики и цинизма» и «букеты из весьма ядовитых цветов зла». Писали, что он «нигилизм довел до конца, трагизм в себя принял, но на крайних высотах отчаяния начал всем этим играть». Для многих творчество Иванова было слишком вызывающим, слишком упивающимся рисуемой разрухой. И тем не менее, оно же обладало для них какой-то притягательностью. Как заметил критик Глеб Струве в рецензии на «Розы», «художник утерял ключ к единству мира, он стоит перед рассыпанной храминой, размышляя о смысле (или бессмыслии) жизни и смерти. И эти простые размышления о предельном полны для нас острой поэтической прелести». А вот мнение еще одного рецензента – Константина Мочульского: «Лирика всегда – прощание, разлука; лирика – всегда о смерти. Как у Блока: Муза – Прекрасная Дама – Смерть. Поэт, посвященный в эту тайну, знает, что "Тот блажен, кто умирает…"»

Сам же Иванов уже незадолго до смерти писал о своем творчестве так: «Моя поэзия есть реальная ценность и с каждым годом то, что этот Георгий Иванов производит, лучше и лучше. Если он проживет еще лет десять – есть все основания рассчитывать на то, что он оставит в русской поэзии очень значительный след».