Иван Елагин – советский поэт русской эмиграции

Елагин (наст. фамилия Матвеев) Иван Венедиктович родился 1 декабря 1918 года во Владивостоке в семье поэта-футуриста Венедикта Марта (Венедикт Николаевич Матвеев), давшего сыну имя Уотт-Зангвильд-Иоанн. О времени своего рождения Елагин напишет в день своего пятидесятилетия:

Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,
В громыхании митингов, съездов, авралов и слётов,
Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,
Когда сходит со сцены культура, своё отработав.

Отрочество и юношеские годы поэт провел в Киеве, где в 1937 году Венедикт Март был арестован и расстрелян. Памяти отца Елагин посвятит поэму «Звезды»:

За окном – круги фонарной ряби.
Браунинг направленный – у лба.
На каком-то чёртовом ухабе
Своротила в сторону судьба.

После окончания школы Иван, тогда еще Матвеев, поступил в медицинский институт, но учебу пришлось прервать в связи с началом войны. В 1943 году вместе с женой поэтессой Ольгой Анстей уехал в Германию. Там опубликовал два поэтических сборника: «По дороге оттуда» и «Ты, мое столетие!». А в 1950 поэт переселился в США, где выпустил двенадцать сборников стихов, работал профессором русской славистики в Питтсбургском университете.

Иван Елагин умер 8 февраля 1987.

Какую роль в детстве Елагина сыграл советский писатель Фёдор Панфёров?

В 1928 году отец поэта был первый раз арестован и сослан в Саратов, его жена, мать Ивана, тяжело заболела и оказалась в психиатрической клинике, а мальчик пополнил ряды беспризорников. Вот что писал И. Елагин об этом в поэме «Память»:

А пока что — очень много дней
В стае беспризорников-волков
Я ворую бублики с лотков.
Но однажды мимо через снег
Несколько проходят человек,
И — я слышу — говорит один:
«Это ж Венедикта Марта сын!»
Я тогда ещё был очень мал,
Фёдора Панфёрова не знал
Да на счастье он узнал меня….
              
А биограф поэта Е. Витковский писал в связи с этим: «В конце 20-х годов, переходя Сухаревскую площадь, Федор Парфенов случайно вгляделся в лицо беспризорника… Мальчик был ему знаком, он мальчику - нет, но изловить отощавшего парнишку оказалось несложно. Как и думал Панферов, это оказался сын поэта-футуриста Венедикта Марта… Панферов навел справки, посадил мальчика в вагон и отправил к отцу в Саратов. В начале 60-х годов, посещая Лондон, Панферов просматривал труднодоступные в СССР номера выходящего в Нью-Йорке на русском языке "Нового журнала" и в частной беседе отметил, что лучшее в журнале - стихи… совершенно ему неизвестного Ивана Елагина Кажется, до самой смерти Панферов не подозревал, что беспризорник с Сухаревки и русский поэт из-за океана — одно лицо». Позже Витковский, найдя в архиве письма Венедикта Марта старшему брату Николаю (отцу поэтессы Новеллы Матвеевой), сделает одно уточнение: мальчик был отправлен не к отцу в Саратов, а к родственникам матери в Детское Село. Однако в поэтических воспоминаниях Елагина об этом нет ни слова. 

В юности Иван Матвеев написал стихотворение «Я никогда не верил…». С каким событием в жизни поэта оно связано? 

Я никогда не верил
Что к Вам приведут пути.
Но Вы отворили двери,
К Вам можно было войти.
Даже казался странным
В комнате Вашей свет
И над простым диваном
Девушки в белом портрет.
Но Вам в тяжелых заботах
Не до поэтов — увы!
Я понял уже в воротах
Что девушка в белом — Вы.

В 1939 году поэт ездил в Ленинград, надеясь на встречу с Анной Ахматовой. Подробно эта история рассказана в письме Ольги Анстей к подруге от 26 октября 1939 года: «Выгон Зайца был очень краток. Она объявила ему, что сына ее высылают, и у нее должно быть последнее свидание, и вообще она никаких стихов слушать не может, она совершенно не чувствует в себе способности руководить молодыми дарованиями, и вообще "не ходите ко мне, забудьте мой адрес и никого ко мне не присылайте. Это не принесет радости ни мне, ни вам"...  Жаль, что ты не слышала рассказа самого Ивана… Говорит, что очень красива, необыкновенно прямо держится, челки уже не носит. Одета она была в шелковое трикотажное, но совершенно разлезшееся платье, длинное, темное».

Какие темы Елагин считал наиболее важными для себя?

Утраченная Россия, чужбина, тема «ахматовского реквиема», ужас перед машинной цивилизацией –  вот что Елагин особо выделил в своем творчестве., заполняя анкету издательства «Ардис».

Как и большинство поэтов-эмигрантов, он много писал об утраченной родине. Это и патриархальная Русь с «…оконцем и крыльцом, / и бревенчатым колодцем…», о которой на чужбине мечтает лирический герой Елагина. Но чаще в стихах проступает образ умирающей, а потому потерянной родины. Отсюда неожиданный вывод: родина оказывается утраченной не потому, что поэт ее покинул, а потому, что прежней России нет. Теперь Россия –  это кромешная тьма, где все теряет свой смысл: «Россия — тень, и сердце — тень, / И все суставы перебиты / У городов и деревень…»

Лирический герой Елагина – скиталец, «шарманщик бродячий», стоящий «на холодном ветру мирового вокзала». Но чаще всего – поэт, твердо уверенный в русской прописке своих стихов.

Поэтому и родина у Елагина оказывается связанной прежде всего с величием и бессмертием национальной культуры. Важной особенностью лирических текстов Елагина является их интертекстуальность. На это обратил внимание Е. Леонидов, отметивший перекличку стихотворения "Сам я толком не знаю…", где возникает образ сбившегося с пути «непутевого трамвая», с «Заблудившимся трамваем» Н. Гумилева. К Мандельштаму отсылают строки из стихотворения «Ответ»: «Меня не отторгнешь от времени», эпиграфом к которому взято мандельштамовское «Попробуйте меня от века оторвать». А стихотворение «Мне не знакома горечь ностальгии…» наводит на мысль о цветаевском «Тоска по родине! Давно…». Как и Цветаева, Елагин начинает стихотворение с категорического утверждения. В финале же у обоих поэтов возникают предметные образы, символизирующие Россию: «куст рябины» у Цветаевой и «окно с большим крестом посередине» у Елагина.

Одной из основных для Елагина стала и тема «ахматовского реквиема». Она присутствует во всех стихах, посвященных памяти отца, прежде всего в поэме «Звезды». Если Ахматова в своем "плаче" по сыну идет от общего к частному: плач по всем убиенным, по всей "безвинной" Руси оборачивается скорбью об одном единственном, то Елагин отталкивается от конкретных деталей, запавших в памяти: «рукописи, брошенные на пол», каменный сапог часового, старый грузовой автомобиль…

В финале, как и в «Реквиеме» (глава Х, «Распятие»), трагедия вырастает до вселенских масштабов. В поэме преобладают возвышенные ноты, надрывные интонации, усиливающие трагедию отца и сына: «Наши звезды выдернуты с корнем / Наши звезды больше не горят!»

Едва ли не главным поэтическим образом у И. Елагина стал образ звезды. С ним   связаны воспоминания о прошлом, об отце, о России. Он олицетворяет и полноту бытия, и осознание национальных корней своей поэзии:

Полетать мне по свету осколком,
Нагуляться мне по миру всласть,
Перед тем, как на русскую полку
Мне когда-нибудь звездно упасть.

Но порой этот образ наполняется и иным содержанием: «красно-зловещая звезда государства», звезды, «выдернутые с корнем», «к рельсам примерзавшая звезда Воркуты».

С годами в творчестве Елагина заметно усиливается урбанистическая тема. Т. Буслакова отмечала, что в его стихах проступает «опора на урбанистическую лирику Маяковского», проявившаяся не только в общем пафосе стихов, но и в обилии конкретных деталей. А В. Агеносов, напротив, увидел «что-то есенинское в страхе поэта перед городом, в ощущении апокалипсиса от гула машин, грохота музыки…». Елагин, используя фантастику, абсурдистские приемы, создает картину мира, в котором утрачена человеческая цельность, где «человека на сто черепков / время ломает сразу». Этому расколотому времени-дракону (сразу приходит на память век-волкодав О. Мандельштама) Елагин противопоставляет гармонию стиха, в котором заключено «сердцебиение» поэта.

Незадолго до смерти, зная, что дни его сочтены, Елагин написал жизнеутверждающее четверостишие, которое назвал своим поэтическим прощанием:

Здесь чудо всё: и люди, и земля,
И звездное шуршание мгновений.
И чудом только смерть назвать нельзя –
Нет в мире ничего обыкновенней.

Перевод какого произведения американской литературы принес Ивану Елагину докторскую степень?

Докторскую степень в области славистики Иван Елагин получил за перевод на русский язык эпической поэмы Стивена Винсента Бене "Тело Джона Брауна" о Гражданской войне в США. Оригинал поэмы был издан в 1928 году и принес Бене премии и известность. Однако советский читатель смог познакомиться с произведением именно благодаря Елагину: перевод первой песни поэмы (около двух тысяч строк) появился в 1970 году в русскоязычном журнале «Америка». Это была первая публикация Елагина в СССР.

Почему поэта-эмигранта Елагина коллеги считали советским поэтом?

    
Одним из первых на творчество Елагина откликнулся И.А. Бунин. В письме от 12 января 1949 года он писал: «Дорогой поэт, Вы очень талантливы, часто радовался, читая Ваши книжечки, Вашей смелости и находчивости…».

А вот Георгий Иванов был более скуп на похвалу. Отмечая талант Елагина, он в статье «Поэзия и поэты» (1950) упрекнув Елагина в излишней «советскости»: «И. Елагин — в противоположность Кленовскому — один из "не помнящих родства", для которых традиция русской поэзии началась с "Пролеткультом" и Маяковским…».

В. Вейдле в статье «Двое других» увидев в стихах Елагина традиции футуризма и Маяковского: «… знаю, из какого он гнезда — не очень любимого мной, "чуждого"...», и на этом основании объявил поэта «не лириком», к тому же не умеющим читать собственные стихи. 

Следует добавить, что Евгений Витковский, назвавший Елагина «состоявшимся эмигрантом», не отрицал советские корни его поэзии: «Хочется того кому-то или нет, а признать придется: «Елагин — поэт, порожденный советской культурой и действительностью». 

Думается, «советский корни» проявились не только в передавшейся от отца горячей любви к Маяковскому, но и в следовании его поэтической традиции. Прежде всего, это выразилось в подчеркнутой нерелигиозности ранней поэзии Елагина, что выделяло его из среды литераторов русской эмиграции. Как и у Маяковского, в его стихах возникают богоборческие мотивы. Почти в духе автора поэмы «Облако в штанах» Елагин бросает упрек Богу, заявляя; «Мы отречемся от твоей опеки…».

Традиции Маяковского прослеживаются у Елагина и в стихах, посвященных творчеству. Как и автор вступления к поэме «Во весь голос», отказавшийся от «барских садоводств / поэзии / бабы капризной» в пользу гражданской темы, И. Елагин полагает, что поэзия должна прежде всего отразить эпоху: «Хотите, чтоб я умиленно / И тенькал и тренькал? Мне этого мало!». 

Однако «советскость» Елагина не ограничивается лишь вопросом традиции. Тот же Витковский обратил внимание на поколенческое единство Елагина и поэтов военного призыва – в частности, Б. Слуцкого. Стихи Елагина о войне («Уже последний пехотинец пал…», «Бомбы истошный крик…» и др.), по его мнению, убеждают, что он «плоть от плоти военного поколения… Елагин по ту сторону железного занавеса жил теми же вечными ценностями, что его сверстники – по эту».