Семен Кирсанов: главный «формалист» советской поэзии
18 сентября 1906 года родился Семен Кирсанов. К 116-ой годовщине со дня рождения поэта Prosodia подготовила ответы на пять ключевых вопросов о жизни и творчестве Кирсанова.
Семен Кирсанов (Самуил Ицекович Кортчик) родился 5 (18) сентября 1906 года в Одессе, в семье известного в городе модельера женской одежды. Стихи писал с десяти лет, но решение стать поэтом стало неожиданностью для Ицека и Ханы. Они мечтали:
Будет нарисовано
золотом букв:
"ДОКТОР КИРСАНОВ,
прием до двух".
Однако
Ах, вышло иначе,
мечты - пустяки.
Я вырос и начал
писать стихи.
Отец голосил:
- Судьба сама -
единственный сын
сошел с ума!..
В общем, Самуил сошел с ума и в 1920 году вступил в одесский «Коллектив поэтов» (Э. Багрицкий, Ю. Олеша, В. Катаев, В. Инбер). В «Коллективе» господствовал неоклассицизм, но Самуил «исповедывал Хлебникова и словотворчество» – написал Кирсанов в своей автобиографии.
В 1922 году в Одессу приехал Маяковский – познакомиться с местной поэзией. Кирсанов (в 1922 году Кортчик стал Кирсановым) прочитал Владимиру Владимировичу свои стихи, и был одобрен. В 1924 году Маяковский вновь посетил город у моря, а вернувшись в Москву напечатал в возглавляемом им журнале «ЛЕФ» два стихотворения 18-летнего поэта («Красноармейская – буденновцам» и «Ликбез»).
В школе –
стены бе-елые,
белю-сенькие,
в книжках –
буковки малю-у…
малюсенькие.
Глаз неймет,
зуб неймет –
хвостики
да усики.
Поучусь,
будет впрок,
задавай,
Михей,
урок!
В 1925 году Кирсанов переехал в столицу. «В Москве тепло принят лефовцами. Начинаю печататься в прессе. Живу плохо, голодаю, сплю под кремлевской стеной на скамье. Приезжает из Америки Маяковский. Дела улучшаются. Пишем вместе рекламные стихи и агитки», – написал Кирсанов в своей автобиографии».
В 1926 году Государственном издательстве вышел первый сборник стихотворений Кирсанова «Прицел. Рассказы в рифму». На Кирсанова обратили внимание критики и читатели.
Маяковский опекал Кирсанова, брал в поездки по Союзу, а под поэму «Моя именинная» (1928) – был отдан почти целый номер «Нового ЛЕФа». По воспоминаниям Лили Брик, Маяковский часто напевал отрывки из «Именинной».
Месяц выплыл, юн и тонок,
и поплыл домой,
и на лапки, как котенок,
стал будильник мой.
Опускай скорей ресницы,
крепче засыпай,
пусть тебе, сынок, приснится
пограничный край.
Нелегко в пургу согреться,
снегом занесен,
твой отец залег в секрете,
сжал винтовку он.
Снег кружится. Ночь кренится.
Вертится буран.
Злой шпион ползет к границе,
затаив наган.
Но отец твой старый воин,
закален в бою.
Спи, малютка, будь спокоен,
баюшки-баю.
Самоубийство Маяковского (14 апреля 1930 года) стало для Кирсанова трагедией: он считал себя его литературным наследником.
Незадолго до смерти Маяковский начал поэму о первой пятилетке («Во весь голос»). Кирсанов поклялся дописать поэму.
Здесь, в крематории, пред пепловою горсткой
присягу воинскую я даю
в том, что поэму выстрою твою
как начал строить ты, товарищ Маяковский.
Так появилась поэма «Пятилетка».
Маяковский неоднократно появлялся в стихах Кирсанова и до самоубийства учителя и после. Был бы повод. Можно и без повода. На открытие станции метрополитена «Маяковская» в Москве Кирсанов откликнулся следующими строками:
Пусть рельсы
тянутся
на сотни лет!
Товарищ
станция,
зеленый свет!
Землей
московскою
на все пути,
стих
Маяковского,
свети,
свети!
Сентябрь 1938
В известном смысле Маяковский сыграл в жизни Кирсанова и негативную роль: долгие годы Семена воспринимали (и воспринимают) как «выдающегося советского поэта, младшего друга и соратника Маяковского по ЛЕФу» (из предисловия к сборнику Кирсанова 2005 года). Определения «младший друг и соратник» ставит Кирсанова в подчиненное по отношению к Маяковскому отношение.
Михаил Гаспаров писал: «Кирсанов клялся именем Маяковского, но чем дальше, тем больше тосковал о том, что в нем видят только сходное с Маяковским и не видят несходного, своего, – тосковал тем горше, что Маяковского он по-настоящему любил и отрекаться от него не хотел. Маяковский был в советской культуре как бы заместителем всей поэзии начала XX в., а Кирсанов оказывался как бы заместителем заместителя. «Кирсанов – поэт вторичный», – чувствовалось в самых снисходительных отзывах советской критики; между тем, ни один критик не спутал бы стихов Кирсанова со стихами Маяковского или Асеева».
В предисловии к книге «Искания» (1966 год) Кирсанов писал: «Меня часто и довольно зло упрекали, что я сбиваюсь в стороны. Но как искать новое, если не смотреть по сторонам, если не отвлекаться от прямой и удобно утоптанной дороги? В утренние мои годы меня влекли к себе не только подмостки митинговых аудиторий, но и арена цирка, где хотелось перелетать с трапеции на трапецию головокружительных рифм. Я искал слова быстрого и точного, отважно пробегающего по канату темы».
Для Кирсанова, как футуриста, было очевидным, что стихи с необычными словами, звуками сильней поражают внимание и крепче остаются в памяти. Тоже самое можно сказать и о визуальной подаче. Новое содержание требует новых форм, новых слов, новых рифм, полагал поэт. Ямб – ругательное слово для молодого Кирсанова: оставьте ямб Твардовскому!
Понятно, что в такого рода стихотворении первым делом читатель обратит внимание на форму. Как писал Михаил Гаспаров, «формализм – это просто когда форма обращает на себя слишком много внимания. Неприязнь к формализму очень живуча, потому что она опирается на предрассудок очень давней, еще сентименталистской эпохи: в стихах сердце с сердцем говорит, а язык сердца прост и общепонятен, поэтому искренняя поэзия рождается сама собой, и всякая сложность или необычность вызывает подозрение в неискренности».
Увы, увидеть искренность в необычных стихах, было дано немногим, восприятие такого языка требовало квалифицированного читателя. Его не было. Критики – квалифицированные в значительной своей части читатели - могли говорить: «это хорошо, но непонятно широким массам, наверное, это пережиток буржуазного эстетства». Серьезное, по тем временам, обвинение. К счастью, Кирсанов избежал серьезного наказания за формализм: в тюрьме не сидел, издал свыше 60 книг.
В 1938 году сосед Кирсанова по дому Осип Мандельштам на допросе назвал Кирсанова среди тех, кому он читал свои стихи о Сталине, и кто ему помогал материально. Но пронесло. Наверное, потому что даже в самом его авангардном произведении Кирсанова находилось место словам про светлое будущее (коммунизм) и славное прошлое (Ленин, революция). Тень Маяковского тоже была защитой.
Кирсанов оставался «формалистом» и в 60-х-70- годах. Вот стихотворение «Ад» (1972)
Иду
Как и полагается футуристу, Кирсанова интересовало будущее. Примерно четверть им написанного – это сказки и фантастика.
«…я стал искать свое место в теме будущего. Так возникли «Осада атома» (1933) и «Поэма о Роботе» (1934) задолго до того, как расщепленное ядро и кибернетика превратились в реальность и литературную тему многих авторов», - написал Кирсанов в предисловии к своей книге «Искания».
«Поэму о роботе» вполне можно назвать первым русским кибер-панком.
Роботы у Кирсанова радиоуправляемые, они могут принимать радиосигналы, проигрывать грампластинки, заниматься любовью, воевать, работать на заводе, писать стихи.
и на бумаге
строчек линийка -
автоматическая
лирика:
«Сегодня дурной
день,
кузнечиков хор
спит,
и сумрачных скал
сень
мрачней гробовых
плит»
Как мы видим, в качестве примера "автоматической лирики" Кирсанов привел стихотворение «Дурной день» Осипа Мандельштама. Такая шутка! Кирсанов любил пошутить. Пусть даже на первый взгляд неуместно.
Среди старья –
развинчен
и разверчен,
развороченный,
как труп,
кошмар,
забракованный
за нечто
человечье,
Робот,
брошенный,
лежит плашмя.
Робот мертв.
Ржавеют валики.
Ненужный Робот
в грязном стоке
под грудой жести
спит на свалке.
На нем цветет
узором окись…
Кто б
знал!..
Вороны,
каркая,
над свалкой пролетали,
и мимо –
так как пищи не увидели.
А мелкие,
блестящие детали
раскрали
юные радиолюбители.
Медь зеленеет
и пятнится,
как
осенний мох
под палою березою.
И чудный панцирь
разъедает рак,
железный Cancer –
трупная коррозия…
Осколки ламп
раскинуты пинком,
и руки врозь,
забывшие о жесте…
Спи, Робот,
спи,
прикрытый,
как венком,
обрезками
консервной
жести!
В поэме Кирсанова, роботы, произведенные в Германии, нападают на СССР. Естественно, одолеть СССР даже роботам не по зубам.
В 1939 году Кирсанов в поисках новых форм решается на необычный эксперимент. В журнале «Молодая гвардия» началась публикация «Поэмы поэтов», в которую должны были войти стихи 6 вымышленных авторов - Клима Сметанникова, Варвары Хохловой, Андрея Приходько, Хрисанфа Семенова, Глеба Насущного, Богдана Гринберга.
Кирсанов наделил своих поэтов собственными склонностями и увлечениями.
Как писал Борис Сулуцкий, «Когда Кирсанову показалось, что молодых поэтов мало, он их выдумывал. Так была создана, а сказать точнее, изобретена „Поэма поэтов“ — редкостная в литературе вещь, где были созданы и представлены большими циклами полдюжины молодых людей – юноши и девушки, эпики и лирики, новаторы и сторонники традиций, певцы полей и поклонники городского асфальта. Каждого из них Кирсанов заставил писать замечательные, ни на кого не похожие стихи».
В предисловии «От автора» сам Кирсанов написал: «С поэтом Сметанниковым я познакомился в дни, когда его выдумал. Этот рыжий высокий юноша, студент сельскохозяйственного института в волжском городе, ежевечерне заставлял меня перевоплощаться в него. Потом из ребра одного сметанниковского стихотворения я создал его Еву – девушку-поэта Варвару Хохлову. Вскоре я забыл о себе и стал шестью поэтами, и бывали вечера, когда в одном углу моей комнаты шептал александрийские строфы слепой Андрей Приходько, а в другом углу поэт Богдан Гринберг приносил русский синтаксис в жертву богу необыкновенного. Кружок моих друзей разросся. Они удобно устроились в воображении автора, и среди них уже начались обычные для реального быта отношения – роман Сметанникова с Варей, поездки, встречи и приключения».
Варвару Хохлову (будущую учительницу) Кирсанов сделал своей поклонницей.
Твои стихи по сердцу мне,
«Твою поэму» выучила,
твою любимую во сне
вылечила
и мальчика ее к весне
вынянчила.
Трогательная «Твоя поэма», которую Кирсанов написал в 1937 году, посвящена умершей от туберкулёза горла, Клавдии Кирсановой, жене поэта.
Был среди выдуманных поэтов и Хрисанф Семенов (alter ego Кирсанова). Он, как и автор поэмы, размышляет о том, что же выходит из под его пера – стихи или проза.
Проза становится в позу и говорит: – Я стихи! – Хи-хи, – ухмыляются рифмы. – Хи-хи! А мы совсем не стихи! – Проза откидывает прядь, заворачивается в плащ, изображает плач, морщит бровь для серьеза, а рифмы хихикают: – Ты не стихи, ты проза! Ты пошлая, нудная проза, у тебя линованая бумага внутри, прочерниленная целлюлоза. А ну, посмотри: в распахнутой куртке стоит слово и курит.
В целом эксперимент Кирсанова был встречен критиками с недоумением – в нем почему-то увидели неуважение к читателю. «С. Кирсанов не хочет более (нужно думать – временно) быть собой. С. Кирсанов хочет быть „другими“. Он хочет быть „шестью поэтами“…. Забавная игра, увлекательная игра. И в то же время – опасная, предательская, разоблачительная игра!» (Девидов, 1940)
Неискушенные читатели восприняли игру всерьез. Студентки просили у Кирсанова адрес Клима Сметанникова.
Закончить «Поэму поэтов» Кирсанову удалось уже только в середине 60-х. В итоговом варианте (1966 год) наконец-то появились 19 стихотворений Глеб Насущный (он был заявлен, но не опубликован).
Где веток ивы низкий ливень
при австралийской странной фауне
я ухожу на шхуне в плаванье
для встречи с птицей киви-киви
свой свайный дом с заботой строя
словами буду петь понятными
вот мой язык для встреч с пернатыми
кого – кого?
с чем – с чем?
кто я – кто я?
и утконос как на рисунке
со мной уедет в лодке тонущей
и хитрые глаза детенышей
у кенгуру в пушистой сумке
Шестая ипостась Кирсанова пообещала, что «словами буду петь понятными». И эти песни оказались печальными.
Уравнение с двумя неизвестными
Я бедный солдат
я серый на сером
я грубо обруган
своим офицером
с Георгием медным
поручик
лежит у железных колючек
теперь мы равны
мы оба обрубки
у нас отекли
бронхиальные трубки
тупея от пота и скуки
до нитки обшарили нас
потаскухи
тут замок стоит
поместье магната
покорно пасутся
быки и ягнята
и пахнет накошенным сеном
и полдень стоит
золотым воскресеньем
и колокол бьет
и ни тучки ни ветра
но если копнуть
на неполных полметра
два серых скелета
два серых на сером
один был солдатом
другой офицером
Или философскими.
Зоосадное
Я тучный зверь я носорог
и у меня есть добрый бог
он только маленькая птица
она мне на спину садится
бог в феврале летит на юг
бог ищет друга носорога
в чьей коже есть личинки мух
чтобы позавтракать немного
пусть чистит перья пусть пищит
я завтрака не потревожу
я буду для него тащить
из ила сморщенную кожу
и лишь умчится – возреву
и взрою воду костью рога
я носорог что наяву
бываю островом для бога
В 1963 году у Кирсанова появились признаки начинающегося рака горла. Затем у него обнаружили опухоль в гайморовой полости. В Московском госпитале челюстно-лицевой хирургии была проведена операция, опухоль удалили, однако операция повредила нёбную занавеску.
Кирсанов умер 10 декабря 1972 года. Во многих его стихах последнего периода отразились мысли о близкой смерти. Его тексты, по выражению Давида Самлойлова, стали «сдержаннее и прозрачнее». Сергей Наровчатов на семинаре в Литературном институте отзывался о последних стихах Кирсанова раздражённо, говоря, что поэт заглянул в небытие, но от словесной эквилибристики отказаться не может. Нароавчатов считал, что нельзя так легкомысленно писать о смерти.
По мнению академика Михаила Гаспарова (2005 год), Кирсанов — создатель рифмованной прозы в русской литературе. „Рифмованная“ — потому что от трети до половины всех слов оказываются рифмованными (в два с лишним раза больше, чем, например, в „Евгении Онегине“). „Проза“ — потому что эти рифмы не членят текст на стихотворные строчки, не подчеркивают в нём ни ритмических, ни синтаксических пауз, а возникают неожиданно и непредсказуемо — не как структура, а как украшение… Порой поэту случается открыть новый размер, но почти невозможно открыть новую систему стихосложения, Кирсанову это удалось…
Новая система стихосложения – подарок, который дарят поэзии не каждый день. Но открытие осталось незамеченным. Все решили, что это индивидуальный поэтический прием Кирсанова – еще один из его формалистических изысков. Подражателей и продолжателей не нашлось. Причин было две. Во-первых, многим попросту не хватало мастерства: пропитать прозу созвучиями так, чтобы они не опирались ни на ритм, ни на синтаксис, – это очень, очень трудно. А во-вторых, независимо от этого, интерес к рифме шел на спад: приближалась мода на свободный стих, аскетически отказывающийся от рифмы и оперирующий обнаженными смыслами. Открытие Кирсанова, невостребованное, легло в запасники русского стихосложения и ждет новой смены литературных вкусов».
А некий
товарищ принес новую книгу
«Поэму Поэм»
о XX
героическом веке.
Стих мой!
Как бы тебе дорасти
до такой озаренности слов
неожиданности и новизны?
О, души ремесло!
Как тебя донести
до такой откровенности и прямизны?
Как слова довести?
до звучаний «Поэмы Поэм»?
В ней поэт
наконец
«Развязался с рифмой
и по строчке
вбежал
в удивительную жизнь»,
как мечтал его предок
(Маяковский).
Хоть строка —
покажись!
Он раскрыл молодой коммунизм пятилеток,
воскресил наши мысли живые,
облик вставших впервые
по эту
сторону
человечьей истории.
(«Ночь под Новый Век»,1940 год, в подлиннике стихотворение напечатано как фигурное стихотворение в виде новогодней елки)
Будет нарисовано
золотом букв:
"ДОКТОР КИРСАНОВ,
прием до двух".
Однако
Ах, вышло иначе,
мечты - пустяки.
Я вырос и начал
писать стихи.
Отец голосил:
- Судьба сама -
единственный сын
сошел с ума!..
1. Какую роль в жизни Кирсанова сыграл Маяковский?
В общем, Самуил сошел с ума и в 1920 году вступил в одесский «Коллектив поэтов» (Э. Багрицкий, Ю. Олеша, В. Катаев, В. Инбер). В «Коллективе» господствовал неоклассицизм, но Самуил «исповедывал Хлебникова и словотворчество» – написал Кирсанов в своей автобиографии.
В 1922 году в Одессу приехал Маяковский – познакомиться с местной поэзией. Кирсанов (в 1922 году Кортчик стал Кирсановым) прочитал Владимиру Владимировичу свои стихи, и был одобрен. В 1924 году Маяковский вновь посетил город у моря, а вернувшись в Москву напечатал в возглавляемом им журнале «ЛЕФ» два стихотворения 18-летнего поэта («Красноармейская – буденновцам» и «Ликбез»).
В школе –
стены бе-елые,
белю-сенькие,
в книжках –
буковки малю-у…
малюсенькие.
Глаз неймет,
зуб неймет –
хвостики
да усики.
Поучусь,
будет впрок,
задавай,
Михей,
урок!
В 1925 году Кирсанов переехал в столицу. «В Москве тепло принят лефовцами. Начинаю печататься в прессе. Живу плохо, голодаю, сплю под кремлевской стеной на скамье. Приезжает из Америки Маяковский. Дела улучшаются. Пишем вместе рекламные стихи и агитки», – написал Кирсанов в своей автобиографии».
В 1926 году Государственном издательстве вышел первый сборник стихотворений Кирсанова «Прицел. Рассказы в рифму». На Кирсанова обратили внимание критики и читатели.
Маяковский опекал Кирсанова, брал в поездки по Союзу, а под поэму «Моя именинная» (1928) – был отдан почти целый номер «Нового ЛЕФа». По воспоминаниям Лили Брик, Маяковский часто напевал отрывки из «Именинной».
Месяц выплыл, юн и тонок,
и поплыл домой,
и на лапки, как котенок,
стал будильник мой.
Опускай скорей ресницы,
крепче засыпай,
пусть тебе, сынок, приснится
пограничный край.
Нелегко в пургу согреться,
снегом занесен,
твой отец залег в секрете,
сжал винтовку он.
Снег кружится. Ночь кренится.
Вертится буран.
Злой шпион ползет к границе,
затаив наган.
Но отец твой старый воин,
закален в бою.
Спи, малютка, будь спокоен,
баюшки-баю.
Самоубийство Маяковского (14 апреля 1930 года) стало для Кирсанова трагедией: он считал себя его литературным наследником.
Незадолго до смерти Маяковский начал поэму о первой пятилетке («Во весь голос»). Кирсанов поклялся дописать поэму.
Здесь, в крематории, пред пепловою горсткой
присягу воинскую я даю
в том, что поэму выстрою твою
как начал строить ты, товарищ Маяковский.
Так появилась поэма «Пятилетка».
Маяковский неоднократно появлялся в стихах Кирсанова и до самоубийства учителя и после. Был бы повод. Можно и без повода. На открытие станции метрополитена «Маяковская» в Москве Кирсанов откликнулся следующими строками:
Пусть рельсы
тянутся
на сотни лет!
Товарищ
станция,
зеленый свет!
Землей
московскою
на все пути,
стих
Маяковского,
свети,
свети!
Сентябрь 1938
В известном смысле Маяковский сыграл в жизни Кирсанова и негативную роль: долгие годы Семена воспринимали (и воспринимают) как «выдающегося советского поэта, младшего друга и соратника Маяковского по ЛЕФу» (из предисловия к сборнику Кирсанова 2005 года). Определения «младший друг и соратник» ставит Кирсанова в подчиненное по отношению к Маяковскому отношение.
Михаил Гаспаров писал: «Кирсанов клялся именем Маяковского, но чем дальше, тем больше тосковал о том, что в нем видят только сходное с Маяковским и не видят несходного, своего, – тосковал тем горше, что Маяковского он по-настоящему любил и отрекаться от него не хотел. Маяковский был в советской культуре как бы заместителем всей поэзии начала XX в., а Кирсанов оказывался как бы заместителем заместителя. «Кирсанов – поэт вторичный», – чувствовалось в самых снисходительных отзывах советской критики; между тем, ни один критик не спутал бы стихов Кирсанова со стихами Маяковского или Асеева».
2. Почему Кирсанова назвали формалистом?
В предисловии к книге «Искания» (1966 год) Кирсанов писал: «Меня часто и довольно зло упрекали, что я сбиваюсь в стороны. Но как искать новое, если не смотреть по сторонам, если не отвлекаться от прямой и удобно утоптанной дороги? В утренние мои годы меня влекли к себе не только подмостки митинговых аудиторий, но и арена цирка, где хотелось перелетать с трапеции на трапецию головокружительных рифм. Я искал слова быстрого и точного, отважно пробегающего по канату темы».
Для Кирсанова, как футуриста, было очевидным, что стихи с необычными словами, звуками сильней поражают внимание и крепче остаются в памяти. Тоже самое можно сказать и о визуальной подаче. Новое содержание требует новых форм, новых слов, новых рифм, полагал поэт. Ямб – ругательное слово для молодого Кирсанова: оставьте ямб Твардовскому!
Понятно, что в такого рода стихотворении первым делом читатель обратит внимание на форму. Как писал Михаил Гаспаров, «формализм – это просто когда форма обращает на себя слишком много внимания. Неприязнь к формализму очень живуча, потому что она опирается на предрассудок очень давней, еще сентименталистской эпохи: в стихах сердце с сердцем говорит, а язык сердца прост и общепонятен, поэтому искренняя поэзия рождается сама собой, и всякая сложность или необычность вызывает подозрение в неискренности».
Увы, увидеть искренность в необычных стихах, было дано немногим, восприятие такого языка требовало квалифицированного читателя. Его не было. Критики – квалифицированные в значительной своей части читатели - могли говорить: «это хорошо, но непонятно широким массам, наверное, это пережиток буржуазного эстетства». Серьезное, по тем временам, обвинение. К счастью, Кирсанов избежал серьезного наказания за формализм: в тюрьме не сидел, издал свыше 60 книг.
В 1938 году сосед Кирсанова по дому Осип Мандельштам на допросе назвал Кирсанова среди тех, кому он читал свои стихи о Сталине, и кто ему помогал материально. Но пронесло. Наверное, потому что даже в самом его авангардном произведении Кирсанова находилось место словам про светлое будущее (коммунизм) и славное прошлое (Ленин, революция). Тень Маяковского тоже была защитой.
Кирсанов оставался «формалистом» и в 60-х-70- годах. Вот стихотворение «Ад» (1972)
Иду
в аду.
Дороги -
в берлоги,
топи, ущелья
мзды, отмщенья.
Врыты в трясины
по шеи в терцинах,
губы резинно раздвинув,
одни умирают от жажды,
кровью опившись однажды.
Ужасны порезы, раны, увечья,
в трещинах жижица человечья.
Кричат, окалечась, увечные тени:
уймите, зажмите нам кровотеченье,
мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,
к вам, на земле, мы приходим и снимся.
Выше, спирально тела их, стеная, несутся,
моля передышки, напрасно, нет, не спасутся.
Огненный ветер любовников кружит и вертит,
по двое слипшись, тщетно они просят о смерти.
За ними! Бросаюсь к их болью пронзенному кругу,
надеясь свою среди них дорогую заметить подругу.
Мелькнула. Она ли? Одна ли? Ее ли полузакрытые веки?
И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?
Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула!
К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула.
Я вспомнил: он был моим другом, надежным слугою,
он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою.
Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между.
Убить? Мы в аду. Оставьте у входа надежду!
О, пытки моей беспощадная ежедневность!
Слежу, осужденный на вечную ревность.
Ревную, лететь обреченный вплотную,
вдыхать их духи, внимать поцелую.
Безжалостный к грешнику ветер
за ними волчком меня вертит
и тащит к их темному ложу,
и трет меня об их кожу,
прикосновенья - ожоги!
Нет обратной дороги
в кружащемся рое.
Ревнуй! Эти двое
наказаны тоже.
Больно, боже!
Мука, мука!
Где ход
назад?
Вот
ад.
3. Можно ли считать, что Кирсанов придумал советский кибер-панк?
Как и полагается футуристу, Кирсанова интересовало будущее. Примерно четверть им написанного – это сказки и фантастика.
«…я стал искать свое место в теме будущего. Так возникли «Осада атома» (1933) и «Поэма о Роботе» (1934) задолго до того, как расщепленное ядро и кибернетика превратились в реальность и литературную тему многих авторов», - написал Кирсанов в предисловии к своей книге «Искания».
«Поэму о роботе» вполне можно назвать первым русским кибер-панком.
Роботы у Кирсанова радиоуправляемые, они могут принимать радиосигналы, проигрывать грампластинки, заниматься любовью, воевать, работать на заводе, писать стихи.
и на бумаге
строчек линийка -
автоматическая
лирика:
«Сегодня дурной
день,
кузнечиков хор
спит,
и сумрачных скал
сень
мрачней гробовых
плит»
Как мы видим, в качестве примера "автоматической лирики" Кирсанов привел стихотворение «Дурной день» Осипа Мандельштама. Такая шутка! Кирсанов любил пошутить. Пусть даже на первый взгляд неуместно.
Среди старья –
развинчен
и разверчен,
развороченный,
как труп,
кошмар,
забракованный
за нечто
человечье,
Робот,
брошенный,
лежит плашмя.
Робот мертв.
Ржавеют валики.
Ненужный Робот
в грязном стоке
под грудой жести
спит на свалке.
На нем цветет
узором окись…
Кто б
знал!..
Вороны,
каркая,
над свалкой пролетали,
и мимо –
так как пищи не увидели.
А мелкие,
блестящие детали
раскрали
юные радиолюбители.
Медь зеленеет
и пятнится,
как
осенний мох
под палою березою.
И чудный панцирь
разъедает рак,
железный Cancer –
трупная коррозия…
Осколки ламп
раскинуты пинком,
и руки врозь,
забывшие о жесте…
Спи, Робот,
спи,
прикрытый,
как венком,
обрезками
консервной
жести!
В поэме Кирсанова, роботы, произведенные в Германии, нападают на СССР. Естественно, одолеть СССР даже роботам не по зубам.
4. Зачем Кирсанов составлял сборники стихов несуществующих поэтов?
В 1939 году Кирсанов в поисках новых форм решается на необычный эксперимент. В журнале «Молодая гвардия» началась публикация «Поэмы поэтов», в которую должны были войти стихи 6 вымышленных авторов - Клима Сметанникова, Варвары Хохловой, Андрея Приходько, Хрисанфа Семенова, Глеба Насущного, Богдана Гринберга.
Кирсанов наделил своих поэтов собственными склонностями и увлечениями.
Как писал Борис Сулуцкий, «Когда Кирсанову показалось, что молодых поэтов мало, он их выдумывал. Так была создана, а сказать точнее, изобретена „Поэма поэтов“ — редкостная в литературе вещь, где были созданы и представлены большими циклами полдюжины молодых людей – юноши и девушки, эпики и лирики, новаторы и сторонники традиций, певцы полей и поклонники городского асфальта. Каждого из них Кирсанов заставил писать замечательные, ни на кого не похожие стихи».
В предисловии «От автора» сам Кирсанов написал: «С поэтом Сметанниковым я познакомился в дни, когда его выдумал. Этот рыжий высокий юноша, студент сельскохозяйственного института в волжском городе, ежевечерне заставлял меня перевоплощаться в него. Потом из ребра одного сметанниковского стихотворения я создал его Еву – девушку-поэта Варвару Хохлову. Вскоре я забыл о себе и стал шестью поэтами, и бывали вечера, когда в одном углу моей комнаты шептал александрийские строфы слепой Андрей Приходько, а в другом углу поэт Богдан Гринберг приносил русский синтаксис в жертву богу необыкновенного. Кружок моих друзей разросся. Они удобно устроились в воображении автора, и среди них уже начались обычные для реального быта отношения – роман Сметанникова с Варей, поездки, встречи и приключения».
Варвару Хохлову (будущую учительницу) Кирсанов сделал своей поклонницей.
Твои стихи по сердцу мне,
«Твою поэму» выучила,
твою любимую во сне
вылечила
и мальчика ее к весне
вынянчила.
Трогательная «Твоя поэма», которую Кирсанов написал в 1937 году, посвящена умершей от туберкулёза горла, Клавдии Кирсановой, жене поэта.
Был среди выдуманных поэтов и Хрисанф Семенов (alter ego Кирсанова). Он, как и автор поэмы, размышляет о том, что же выходит из под его пера – стихи или проза.
Проза становится в позу и говорит: – Я стихи! – Хи-хи, – ухмыляются рифмы. – Хи-хи! А мы совсем не стихи! – Проза откидывает прядь, заворачивается в плащ, изображает плач, морщит бровь для серьеза, а рифмы хихикают: – Ты не стихи, ты проза! Ты пошлая, нудная проза, у тебя линованая бумага внутри, прочерниленная целлюлоза. А ну, посмотри: в распахнутой куртке стоит слово и курит.
В целом эксперимент Кирсанова был встречен критиками с недоумением – в нем почему-то увидели неуважение к читателю. «С. Кирсанов не хочет более (нужно думать – временно) быть собой. С. Кирсанов хочет быть „другими“. Он хочет быть „шестью поэтами“…. Забавная игра, увлекательная игра. И в то же время – опасная, предательская, разоблачительная игра!» (Девидов, 1940)
Неискушенные читатели восприняли игру всерьез. Студентки просили у Кирсанова адрес Клима Сметанникова.
Закончить «Поэму поэтов» Кирсанову удалось уже только в середине 60-х. В итоговом варианте (1966 год) наконец-то появились 19 стихотворений Глеб Насущный (он был заявлен, но не опубликован).
Где веток ивы низкий ливень
при австралийской странной фауне
я ухожу на шхуне в плаванье
для встречи с птицей киви-киви
свой свайный дом с заботой строя
словами буду петь понятными
вот мой язык для встреч с пернатыми
кого – кого?
с чем – с чем?
кто я – кто я?
и утконос как на рисунке
со мной уедет в лодке тонущей
и хитрые глаза детенышей
у кенгуру в пушистой сумке
Шестая ипостась Кирсанова пообещала, что «словами буду петь понятными». И эти песни оказались печальными.
Уравнение с двумя неизвестными
Я бедный солдат
я серый на сером
я грубо обруган
своим офицером
с Георгием медным
поручик
лежит у железных колючек
теперь мы равны
мы оба обрубки
у нас отекли
бронхиальные трубки
тупея от пота и скуки
до нитки обшарили нас
потаскухи
тут замок стоит
поместье магната
покорно пасутся
быки и ягнята
и пахнет накошенным сеном
и полдень стоит
золотым воскресеньем
и колокол бьет
и ни тучки ни ветра
но если копнуть
на неполных полметра
два серых скелета
два серых на сером
один был солдатом
другой офицером
Или философскими.
Зоосадное
Я тучный зверь я носорог
и у меня есть добрый бог
он только маленькая птица
она мне на спину садится
бог в феврале летит на юг
бог ищет друга носорога
в чьей коже есть личинки мух
чтобы позавтракать немного
пусть чистит перья пусть пищит
я завтрака не потревожу
я буду для него тащить
из ила сморщенную кожу
и лишь умчится – возреву
и взрою воду костью рога
я носорог что наяву
бываю островом для бога
В 1963 году у Кирсанова появились признаки начинающегося рака горла. Затем у него обнаружили опухоль в гайморовой полости. В Московском госпитале челюстно-лицевой хирургии была проведена операция, опухоль удалили, однако операция повредила нёбную занавеску.
Кирсанов умер 10 декабря 1972 года. Во многих его стихах последнего периода отразились мысли о близкой смерти. Его тексты, по выражению Давида Самлойлова, стали «сдержаннее и прозрачнее». Сергей Наровчатов на семинаре в Литературном институте отзывался о последних стихах Кирсанова раздражённо, говоря, что поэт заглянул в небытие, но от словесной эквилибристики отказаться не может. Нароавчатов считал, что нельзя так легкомысленно писать о смерти.
5. В чем состоит новаторство Кирсанова?
По мнению академика Михаила Гаспарова (2005 год), Кирсанов — создатель рифмованной прозы в русской литературе. „Рифмованная“ — потому что от трети до половины всех слов оказываются рифмованными (в два с лишним раза больше, чем, например, в „Евгении Онегине“). „Проза“ — потому что эти рифмы не членят текст на стихотворные строчки, не подчеркивают в нём ни ритмических, ни синтаксических пауз, а возникают неожиданно и непредсказуемо — не как структура, а как украшение… Порой поэту случается открыть новый размер, но почти невозможно открыть новую систему стихосложения, Кирсанову это удалось…
Новая система стихосложения – подарок, который дарят поэзии не каждый день. Но открытие осталось незамеченным. Все решили, что это индивидуальный поэтический прием Кирсанова – еще один из его формалистических изысков. Подражателей и продолжателей не нашлось. Причин было две. Во-первых, многим попросту не хватало мастерства: пропитать прозу созвучиями так, чтобы они не опирались ни на ритм, ни на синтаксис, – это очень, очень трудно. А во-вторых, независимо от этого, интерес к рифме шел на спад: приближалась мода на свободный стих, аскетически отказывающийся от рифмы и оперирующий обнаженными смыслами. Открытие Кирсанова, невостребованное, легло в запасники русского стихосложения и ждет новой смены литературных вкусов».
А некий
товарищ принес новую книгу
«Поэму Поэм»
о XX
героическом веке.
Стих мой!
Как бы тебе дорасти
до такой озаренности слов
неожиданности и новизны?
О, души ремесло!
Как тебя донести
до такой откровенности и прямизны?
Как слова довести?
до звучаний «Поэмы Поэм»?
В ней поэт
наконец
«Развязался с рифмой
и по строчке
вбежал
в удивительную жизнь»,
как мечтал его предок
(Маяковский).
Хоть строка —
покажись!
Он раскрыл молодой коммунизм пятилеток,
воскресил наши мысли живые,
облик вставших впервые
по эту
сторону
человечьей истории.
(«Ночь под Новый Век»,1940 год, в подлиннике стихотворение напечатано как фигурное стихотворение в виде новогодней елки)
Читать по теме:
Иосиф Бродский – русский поэт и метафизик
Иосиф Бродский дал русской поэтической речи мощный метафизический импульс, соединив ее эмоциональный накал с интеллектуальной изощренностью английского барокко. Prosodia предлагает ответы на пять ключевых вопросов для понимания поэзии Бродского.
Иван Бунин: синестетик в классических одеждах
Восемь основных вопросов о Бунине-поэте – в день его памяти: первый русский нобелевский лауреат по литературе ушел из жизни 70 лет назад, 8 ноября 1953 года.