Юрий Кузнецов: сакральный реалист

16–17 февраля 2023 года в Литинституте им. М. Горького прошла XVII ежегодная научно-практическая международная конференция, посвященная творческому наследию Юрия Кузнецова. Prosodia провела блиц-опрос ее постоянных участников по ключевым для поэзии и судьбы мастера темам.

Рыбкин Павел

Юрий Кузнецов: сакральный реалист

В опросе, предлагаемом ниже, участвовали: 

Кирилл Анкудинов – литературовед, критик, доцент кафедры литературы Адыгейского государственного университета.

Василий Антонов – студент Института филологии Липецкого государственного педагогического университета им. П.П. Семёнова-Тян-Шанского.

Андрей Воронцов – прозаик, критик, публицист. Работал вместе с Юрием Кузнецовым в журнале «Наш современник».

Максим Газизов – поэт, литературовед, ассистент кафедры мировой и отечественной культуры Донецкого национального университета.

Андрей Галамага – поэт, драматург, член Союза писателей России.

Михаил Кильдяшов – литературный критик, доцент кафедры церковно-практических и филологических дисциплин Оренбургской духовной семинарии.

Илья Колодяжный – журналист, литературный критик, видео-документалист. 

Вячеслав Лютый – литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Подъём» (Воронеж).

Кирилл Меринов – студент Института филологии Липецкого государственного педагогического университета им. П.П. Семёнова-Тян-Шанского.

Дмитрий Орлов – прозаик, сценарист, режиссёр-документалист, в 1999–2001 годах вольнослушателем посещал лекции Юрия Кузнецова в Литературном институте.

Михаил Синельников – поэт, литературовед, один из крупнейших переводчиков поэзии Востока. С Юрием Кузнецовым познакомился благодаря общему другу – азербайджанскому поэту Мамеду Исмаилу, которого оба переводили на русский язык.

Денис Ступников – музыкальный журналист, автор нескольких книг о российском роке. Тема его кандидатской диссертации – «Традиционная и авторская символика в современной поэзии: Юрий Кузнецов и московские рок-поэты».

Евгений Чеканов – поэт, журналист, издатель, переводчик поэзии на лезгинском языке. В 1980-е годы переписывался и встречался в Москве с Юрием Кузнецовым. Считает себя его учеником. 

Светлана Шевченко – научный сотрудник Лаборатории психолингвистики Московского государственного лингвистического университета. 

За помощь в подготовке материала редакция благодарит секретаря оргкомитета конференций Евгения Богачкова . 

Кузнецов говорил о себе, что он «поэт с резко выраженным мифическим сознанием». Что значил миф для поэта?


Кирилл Анкудинов. Миф значил бесконечно многое, причем задолго до его знакомства со штудиями Афанасьева о поэтических воззрениях славян на природу. Уже в самых ранних стихах Кузнецова встречается постоянный мотив «второй реальности», а миф и есть такая природная «вторая реальность», «культура из земли». Человек погружён в стихию мифа и во многом воспроизводит её побуждения. В западном мире это стало понятно благодаря еще К. Юнгу, его многочисленным ученикам и исследователям. 

Юрий Кузнецов сыграл роль «советского Юнга», но не в науке, а в поэзии, а это вдвойне ценно. Он был и пророком, и исследователем себя-пророка. Этим он предвосхитил очень многое в постсоветской социокультурной ситуации. Он предвосхитил и Пелевина, и Гребенщикова, и Цоя с Летовым и Башлачевым – ведь все они поверяли реальность мифами. Нынешняя реальность другая, не такая как в СССР; а в СССР такая реальность, как нынешняя, была только в творчестве Юрия Кузнецова. 

Кирилл Меринов. Миф для поэта – часть исконной, природной сущности человека, некая бессознательная, интуитивно переживаемая основа жизни. В стихах Кузнецова сливаются воедино античная и славянская мифологии, создавая общий символический план, в котором органично переплетаются образы Мирового Древа, Ивана-царевича, сатаны-Прометея и змеиных трав. 

Не отрываясь от земли, не увлекаясь «музыкой сфер», Кузнецов создал при этом поистине метафизическую поэзию. Его лирический герой – часть народной стихии, песчинка от целого. Поэзия Кузнецова – некое пересечение творчества Тютчева и Некрасова, соединение, казалось бы, разведенных по разные стороны поэтических векторов

Денис Ступников. Миф – это организация бытия на архетипах коллективного бессознательного, которые дают ключ к пониманию подлинной реальности. «Именно народные архетипы и бродячие сюжеты сформировали мою душу», – признавался Кузнецов. Но не надо сбрасывать со счетов и его личный миф поэта, который он творил вполне осознанно. По Алексею Лосеву, имя – это свёрнутый миф. Недаром тезоименный Кузнецову святой, Георгий Победоносец, являлся хранителем его личного мифа. Это хорошо прослеживается по стихотворению «Сон копья». Юрий Кузнецов, одинокий в современном ему поэтическом мире (не случайно архаичное «одинако» звучит в стихотворении как пароним слову «одиноко»), ищет духовных союзников и примеры для подражания в иных мирах. Св. Георгий-Победоносец – иконографический ориентир, к которому должно стремиться на протяжении всей жизни.

Светлана Шевченко. Частота обращения к мифологическим и религиозным сюжетам у Кузнецова высокая, возможно, преобладающая. В этом проявляется трансцендентность мышления поэта, поскольку природа мифа требует выхода за пределы видимого мира. Кузнецов практически не интересуется природой, смотрит сквозь тающую реальность в поисках чего-то более устойчивого, вечного, цельного, надмирного. Он игнорирует сиюминутные зыбкие переживания, кажется, почти совсем глух к их краскам, отдавая предпочтение глубоким и сильным чувствам. Его душа смотрит в высь, в непреходящее, и в этом поэт пытается найти равновесие и гармонию.

Дмитрий Орлов. Центральное место в творчестве Кузнецова занимает Символ, а не Миф. Кузнецов постоянно говорил, что он работал с Символом, и только в предисловии к своей последней книге «Крестный путь» сделал сильный акцент на Мифе. Почему? Мне кажется, это во многом обусловлено почти бытовой причиной. Дело в том, что в 2001 году была издана «Диалектика мифа» А. Лосева. Она продавалась в книжном магазине Литинститута, куда регулярно заходил поэт. Скорее всего, там он ее и купил. Попав под обаяние этой действительно замечательной работы, Кузнецов в своей статье «Воззрение» приводит обширную цитату из Лосева и как раз говорит о себе: «Я поэт с резко выраженным мифическим сознанием». Проживи Кузнецов чуть больше, он, думается, через некоторое время снова вернулся бы к главенству Символа в своей поэзии.

Михаил Синельников. Еще Вячеслав Иванов писал: «Мы идем тропою символа к мифу». В преддверии катастрофического ХХ века с его более чем огнеопасным мифотворчеством тою же тропой старались идти германская и французская поэзия. Это итоговая тема самопознания мировой культуры: переосмысление старых мифов и создание новой мифологии. В России «творимая легенда» возникает и в творчество Сологуба, Хлебникова, Заболоцкого. Кузнецов, в сущности, шел тем же путем.

Кто Кузнецов - писатель-почвенник или поэт-модернист? К какой традиции или направлению в поэзии можно отнести его творчество?


Максим Газизов. Сама постановка подобного вопроса, на мой взгляд, – классическое заблуждение. Русская поэтическая традиция едина. «Слева» Кузнецова называют «правым» поэтом, «почвенником», а некоторые «правые» видят в нем «модерниста» и чуть ли не «революционера». Истинная поэзия выше этого. Впрочем, у самого Кузнецова есть предельно точный ответ на этот вопрос: «Душа, ты рванешься на запад, / А сердце пойдет на восток». Кузнецов – традиционный русский поэт. Он вполне вписывается в пушкинскую поэтическую традицию. 

Кирилл Анкудинов. Это не антонимические характеристики. Кем был Николай Клюев – поэтом-почвенником или поэтом-модернистом? Кем были два Сергея – Есенин и Городецкий?  В европейской, в том числе русской поэзии начала ХХ века все поэты-почвенники по определению были также поэтами-модернистами. Противопоставление возникло только в ситуации советской литературы 1960–70-х гг., и оно было вызвано внелитературными причинами. Юрий Кузнецов – почвенник-модернист, и это совершенно естественно. Он наследник Рильке, Йейтса и Ивана Коневского. 

Евгений Чеканов. Если выбирать из предложенных определений, то Кузнецов, конечно, никакой не «писатель-почвенник». Почвенники на него влияли – но не как на поэта, а как на человека. И это влияние, к сожалению, не всегда шло ему на пользу (как поэту). Думаю, что он и сам это ощущал. В своих наивысших творческих проявлениях Кузнецов, скорее уж, действительно поэт-модернист – если уж исходить из предложенных определений.

Кирилл Меринов. Кузнецов, несомненно, – продолжатель почвеннической и, говоря шире, классической традиции русской литературы. Вслед за Достоевским, Тютчевым, Лесковым он отслеживает становление человека в системе христианской аксиологии, в диалоге с другим. В стихотворении, которое так и называется – «Другой» (1981), это выражено с особой силой: «Умер другой, а хоронят меня». 

Михаил Кильдяшов. Кузнецов вне этой системы координат, он больше оппозиции почвенники – модернисты. Он из тех, кого я называю сакральными реалистами. Сакральный реалист идет от действительности, от познанного, пережитого, но прозревает в этой реальности нечто большее себя самого, потаенный смысл.

Андрей Воронцов. Он мистический поэт имперского толка. Был ли он модернистом? Всякий писатель-мистик в чем-то модернист, поскольку имеет дело с непознаваемым.

Поздние поэмы Кузнецова – «Путь Христа» и «Сошествие в ад» – это его достижения или неудачи?


Андрей Галамага. Как можно назвать неудачей огромный труд, безупречный с поэтической точки зрения? Если и есть предмет спора о поэмах Юрия Кузнецова, то он может касаться исключительно содержания. Можно упрекнуть автора в субъективизме и чрезмерном увлечении апокрифами. Но ведь мы имеем дело с поэзией, а не с богословскими трактатами.
На мой взгляд, в «Пути Христа» Кузнецов лишь однажды перешел черту: в эпизоде, когда Мария Магдалина дает пощечину Христу. Оставим эту фантазию на совести автора. Ну и понятно, что вторая поэма – это Дантов ад на русский лад.

Кирилл Анкудинов. Это неудачи как сакрально-христианские артефакты (а поэт видел их таковыми). Воспринимать их в данной плоскости не нужно и неполезно. Это не христианство, а нью-эйдж. В качестве литературных произведений это не достижения и не неудачи, а нормальные тексты, местами очень профессиональные и трогательные, но не более того.

Дмитрий Орлов. Поэма «Путь Христа» – одно из высших достижений поэта, быть может, высшее.  «Сошествие в ад» – гениальный черновик: здесь единого художественного пространства поэмы. Единственная ось координат, вдоль которой располагаются герои произведения, – это время, простое историческое время. Стрела времени летит и рассекает поток умерших – часть идет в ад, часть в рай. Правда, в таком случае следовало бы давать ад и рай одновременно.

Но это формальное замечание. Причина, почему поэма не состоялась, точнее – не могла состояться – значительно глубже. Во-первых, Кузнецов писал ее менее года. Это слишком малый срок для такого замысла. Данте, к примеру, работал над «Божественной комедией» полтора десятка лет. Во-вторых, Алигьери в своей поэме был завершителем западноевропейского средневекового мировоззрения. То есть в те времена сходное представление об устройстве мира имели все – крестьяне, ремесленники, рыцари, вельможи, священники, короли, странствующие актеры. Данте лишь кристаллизовал общее мировоззрение. А какое мировоззрение было у народа в 2000-е годы в России? Никакого: разброд и шатание. Кузнецов был космически одинок при написании поэмы. Но этот гениальный черновик входит в сокровищницу как русской, так и мировой культуры.

Михаил Синельников. В поэмах очевиден масштаб, замах, величие замысла, героическая попытка в нашу эпоху создать нечто равное «Энеиде» и «Божественной комедии». Здесь есть сильные куски. Но в целом это неудача. Много срывов. Я имею в виду собственно стиховую сторону. В остальном я не либеральный цензор, чтобы заклеймить некоторые нелепые предвзятости, и не сотрудник Синодального отдела РПЦ, чтобы предать автора поэм анафеме за явную ересь.  

Какой след в творчестве Кузнецова оставила воинская служба на Кубе во время Карибского кризиса?


Денис Ступников. След, определяющий для дальнейшего творческого пути. Карибский кризис – это время, когда мир висел на волоске. Находясь на передовой, Юрий Кузнецов мог сделать для себя два важных открытия. Первое – у него появилось апокалиптическое ощущение земной истории. Второе – Кузнецов схватился за символ, как за спасительную соломинку. Не забываем, что в армии поэт служил связистом. Скорее всего, именно эти обстоятельства заставили его осуществить кардинальный переход от метафоры к символу. Зримым воплощением неразрывной связи между материальным и ирреальным миром послужили, как ни странно, суровые армейские будни, что гениально отражено в стихотворении, которое так и называется – «Связь». 

Кирилл Меринов. Через все творчество поэта лейтмотивом проходит тема Третьей мировой войны. Напряжение всего мира в ожидании возможного начала глобального катаклизма ярче всего отразилось в стихотворении «Атомная сказка», которое предостерегает человека, возомнившего себя хозяином природы, от трагических последствий. А в «этот век, когда наш быт расстроен», оказывается, что «третья мировая началась до первой мировой». Это выводит понимание такой угрозы на новый уровень – уровень духовного противостояния с «многоликим злом», которое ведется долгие столетия «духом и стихом».

Кирилл Анкудинов. Помимо экзотики как таковой, служба Кузнецова на Кубе принесла ему еще один опыт: провинциал не мог не познакомиться там с интеллигентными ребятами-сослуживцами из Москвы и Ленинграда. Они расширили его культурные представления, вписали его «я» в «кубинский культурный текст», связанный с Хемингуэем и с тем, что около него, и – я уверен в этом – познакомили парня из Кубани с судьбой и стихами Иосифа Бродского. Ребята из Ленинграда могли знать эти стихи наизусть. Если солдат-поэт, возвращаясь из самоволки, говорит: «Был в самоволке, делал себе биографию», – это не может не свидетельствовать о его знакомстве с ленинградскими сюжетами тех времен.

Можно ли считать поиски встречи с погибшим отцом главной темой поэзии Кузнецова?


Андрей Галамага. Категорически нет! В самом вопросе заложена неловкая и, очевидно, неосознанная попытка ограничить размах и значение поэзии Кузнецова. Тематическому разнообразию его творчества могли бы позавидовать многие известные и знаменитые поэты. Нет смысла особо выделять какую-то одну тему, даже столь дорогую и ценную для автора. 

Михаил Кильдяшов. Эта тема, может быть, и не главная, но определяющая. Всю жизнь Кузнецов искал в мире отцовскую всеотзывчивость. Об этом и баллада «Четыреста», и «Отец космонавта», и отчасти «Сказание о Сергии Радонежском», где герой готов родиться на свет до срока, ради того чтобы его увидел отец. Об этом и поэма «Путь Христа». В теме отношений отца и сына герой Кузнецова и Адам, к которому Бог взывает «Где ты?», и Исаак, в последний момент не отправленный на заклание, и блудный сын, припавший к милосердным коленям, и тот, кто в Гефсиманском саду молится о чаше. Сын в творчестве Кузнецова многолик, зрим, узнаваем; отец – потаен, до поры сокрыт. Поэт – это вечный сын, обращенный к Отцу с мольбой поведать смысл бытия, приоткрыть завесу тайны.

Илья Колодяжный. Главной темой, на мой взгляд, была трагическая судьба современной России и мира в целом. Отец, выражаясь аллегорически, был Вергилием, чья тень сопровождала (а в каких-то случаях – и вела) поэта во всех странствиях его духа. 

Почему Кузнецов был так строг к женской поэзии?


Денис Ступников. Потому что женщинам – за редкими исключениями – закрыт доступ к метафизическому измерению бытия. Потому что женщины-гении – редкость. Потому что для женщин в поэзии свойственно выпячивание собственного эго и абсолютизация личных переживаний, цена которым – ломаный грош.

Андрей Галамага. Здесь Юрия Поликарповича трудно в чем-то упрекнуть. Он далеко не единственный, кто считал, что подлинно творческое начало присуще исключительно мужчине. А редкие женщины, обладавшие талантом и реализовавшие свой дар, – лишь исключение, подтверждающее правило. Даже такой антипод Кузнецова, как Евгений Евтушенко, замечал: «На свете мало женщин есть поэтов, но прорва этих самых поэтесс».  

Михаил Кильдяшов. Это один из главных парадоксов в биографии и поэтическом мировоззрении Кузнецова. Он, собравший на своем последнем литинститутском курсе «женский батальон», назвавший незадолго до смерти лучшим поэтом страны Светлану Сырневу, действительно, не признавал женской поэзии как самобытного явления. Поэзия – не спорт, где существует деление на женские и мужские соревнования. В стихах не должно быть «полового диморфизма». Есть поэзия и не-поэзия, а женская она или мужская – вторично. 

Кузнецов не принимал в женских стихах обмирщения, превращения бытия в быт с вечными женскими хлопотами и тревогами. Видимо, он опасался, что женская поэзия станет чем-то подобным женскому роману или женскому детективу. И когда сегодня видишь псевдолитературные персонажи вроде Ах Астаховой, понимаешь, что не напрасно опасался. Все, что высоко оценено и принято Кузнецовым в женской поэзии, самодостаточно, бытийно, гражданственно, подлинно талантливо.

Илья Колодяжный. И в жизни, и в поэзии Кузнецов был консерватор-традиционалист. Вдохновляясь красотой земных женщин, он все же Музе предпочитал стрелу Аполлона. 

Можно ли назвать Кузнецова самым «нераскрученным» среди выдающихся поэтов второй половины ХХ века? И если да, то почему?


Василий Антонов. Безусловно, можно. Это связано с тем, что для России второй половины XX века характерен принцип «государственной поэзии». Авторы наиболее востребованных лирических произведений, в частности, Высоцкий, Окуджава, позднее Шевчук, Летов, акцентировали внимание не на феномене «обычного человека», который живет своим кругом и своим жизненным ритмом, а на движении общественно-политических процессов, то есть смотрели на человека не изнутри, как это делал Кузнецов, у которого «бабка стирает носки немецкому солдату», а со стороны, глазами тех, для кого «Ленин разложился на плесень и липовый мед». На фоне потрясений, охвативших сознание каждого советского человека, второе казалось более насущным и актуальным. 

Андрей Галамага. Как бы ни пытались выпятить себя на первый план «хрипуны, удавленники, фаготы», имя Юрия Кузнецова не затерялось в этой околопоэтической какофонии. Человек, который не знает поэта Юрия Кузнецова, просто не разбирается в поэзии, и с него взятки гладки. Но нет настоящего любителя поэзии, для которого имя Юрия Кузнецова не стояло бы в первом ряду. 

Михаил Кильдяшов. В своей «нераскрученности» Кузнецов не одинок. Это беда всего его поколения. Несколько лет назад я затеял цикл эссе о советских поэтах второй половины ХХ века. И когда в крупнейшей библиотеке Оренбургской области брал книги Слуцкого, Соколова, Передреева, Мартынова, Наровчатова, Смелякова, Яшина, Маркова, Прасолова, Кузнецова, всякий раз видел в формулярах, что читатель обращался к ним лет сорок назад. Обидно за всех, но за Кузнецова особенно, потому что он буквально наш современник. В 2023 году исполняется всего лишь двадцать лет со дня его смерти. То, о чем он писал, еще длится, касается лично каждого из нас. А мы проходим мимо, обрекаем себя на слепоту, на открытие уже открытого, на поиск уже найденного. 

Главное, что сегодня необходимо – это открытие Кузнецова новыми поэтами, проторение творческих троп, которые были указаны Кузнецовым. Необходимо вернуть русскую поэзию на кузнецовскую высоту.

Денис Ступников. Однозначно – да! И словечко «нераскрученный» не должно тут смущать. Всевозможные массмедиа тотально игнорируют поэта, и причина понятна. В стихах Кузнецова видно торжество преображенного человека, который для современной цивилизации – как гость в горле, потому что напоминает ей о ее тленности. Но раскручивать Юрия Кузнецова можно и нужно. Для этого необходима и государственная поддержка, и движение снизу – например, создание рок-музыкантами песен на стихи Кузнецова и, возможно, организация музыкального трибьюта в перспективе.

Вячеслав Лютый. Думаю, что «нераскрученность» Кузнецова ему только на пользу. Он не стал модным лириком, его не заболтали до мозолей на языке, им не стали клясться, а только брать пример, стараться понять и любить русскую землю, как он ее любил.

Читать по теме:

#Бродский #Главные фигуры #Поэты эмиграции #Русский поэтический канон
Иосиф Бродский – русский поэт и метафизик

Иосиф Бродский дал русской поэтической речи мощный метафизический импульс, соединив ее эмоциональный накал с интеллектуальной изощренностью английского барокко. Prosodia предлагает ответы на пять ключевых вопросов для понимания поэзии Бродского.

#Главные фигуры #Русский поэтический канон
Иван Бунин: синестетик в классических одеждах

Восемь основных вопросов о Бунине-поэте – в день его памяти: первый русский нобелевский лауреат по литературе ушел из жизни 70 лет назад, 8 ноября 1953 года.