Зинаида Гиппиус: поэт, гражданин, философ

Зинаида Николаевна Гиппиус (1869 – 1945) родилась в Тульской области в семье известного юриста. Она очень рано обратилась к творчеству: стихи начала писать в 11 лет; литературной можно считать и ее переписку тех лет.

В 1888 году Гиппиус познакомилась с Дмитрием Мережковским – писателем, с которым впоследствии прожила в браке 52 года и, по ее признанию, не расставалась ни на один день. Гиппиус и Мережковский – один из самых известных и прочных творческих союзов в истории литературы. Вместе они внесли большой вклад в становление и развитие русского символизма. Современники по-разному отзывались о поэтессе: ее называли и вдохновительницей, и «декадентской Мадонной», и «Белой Дьяволицей».

Ни Гиппиус, ни Мережковский не приняли Октябрьскую революцию, поэтому в 1920 году эмигрировали во Францию. В Париже Гиппиус не оставляет творческой деятельности, создает общество «Зелёная лампа», в рамках которого пытается объединить русских эмигрантов.

После смерти мужа в 1941 году, Гиппиус вела довольно закрытый образ жизни. Вероятно, свою роль здесь сыграла «дурная слава», которую приобрел Мережковский: в выступлении на радио он призывал к борьбе с большевизмом и сравнивал Гитлера с Жанной Д’Арк. В последние годы поэтесса работала над большой биографией Мережковского (книга не окончена).

Зинаида Гиппиус умерла 9 сентября 1945 года и была похоронена рядом с Дмитрием Мережковским на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

 

 

1. Какое начало доминирует в поэзии Гиппиус: феминное или маскулинное?

 

Ни то ни другое. На рубеже XIX – ХХ веков женская литература в России развивалась довольно активно (вспомним Мирру Лохвицкую, Анну Мар, Аделаиду Герцык, Александру Мирэ, Лидию Зиновьеву-Аннибал и др.) Гиппиус ярко проявила себя и в поэзии, и в прозе, и ее творчество не укладывается в рамки исключительно женской литературы. Этому определению противилась и сама Гиппиус.

В первой книге «Собрания стихотворений» (1889–1903) в роли субъекта высказывания выступает в основном мужчина:

 

Тихое пламя

 

Я сам найду мою отраду.

Здесь все мое, здесь только я.

Затеплю тихую лампаду,

Люблю ее. Она моя.

 

Как пламя робкое мне мило!

Не ослепляет и не жжет.

Зачем мне грубое светило

Недосягаемых высот?

. . . . . . . . . . . . . . .

Увы! Заря меня тревожит

Сквозь шелк содвинутых завес,

Огонь трепещущий не может

Бороться с пламенем небес.

 

Лампада робкая бледнеет…

Вот первый луч – вот алый меч…

И плачет сердце… Не умеет

Огня лампадного сберечь!

 

(1901)

 

Подобное явление можно воспринимать как гендерную игру. Во второй книге «Собрания стихотворений» (1903–1909) чаще, чем в первой, высказывание принадлежит женщине. Однако все-таки не стоит говорить о том, что в творчестве Гиппиус сформировался образ лирической героини, который совпадал бы с образом самой поэтессы. Некоторые стихотворения можно формально рассматривать как примеры ролевой лирики, в которых слово от героя переходит к героине – и наоборот:

Ждал я и жду я зари моей ясной,

Неутомимо тебя полюбила я...

Встань же, мой месяц серебряно-красный,

Выйди, двурогая, – Милый мой – Милая... [курсив мой. – К.Б.]

В приведенном фрагменте стихотворении «Ты» (1905) образ возлюбленного – это симбиоз луны и месяца. Маскулинное и феминное начала сливаются и в меняющемся образе лирического(-ой) героя (героини), что прослеживается на грамматическом уровне.

О некой андрогинности лирического субъекта можно судить и по частотности использования местоимения «я», которое исключает возможность однозначно идентифицировать гендер героя.

Современники отмечали, что в любовной лирике Гиппиус воплощена масштабная идея «неслиянности» – в том числе феминного и маскулинного начал, – находящая выражение в переплетении тем любви и смерти. В статье «Поэзия З. Гиппиус» критик Е. Г. Лундберг писал следующее: «Но за длинным днем борьбы мужского и женского есть мгновение сумерек, посвященных той зыбкой серьезности, которая томит и окрыляет оставшегося – после смерти одного из двух». Вероятно, «неслиянность» связана и с понятиями «женственности» и «женскости» – и здесь стоит перейти ко второму вопросу.

 

2. Как в поэзии Гиппиус отразилась идея Вечной Женственности?

 

В поэзии Гиппиус, безусловно, нашли отражение масштабные религиозно-философские искания символистов, которые не ограничиваются лишь поиском Вечной Женственности. Однако в контексте предыдущего вопроса разумно остановиться именно на этой идее.

Уже из названий элементов дихотомии «женственность» – «женскость» понятно, какой из них пренебрегает Гиппиус. По словам поэтессы, ей «с женщинами было неинтересно. Просто не интересовало то, что они думают и говорят, и как думают и говорят. Не интересно и то, что им интересно». Довольно резкие эпитеты, определяющие душу в стихотворении «Женскость», явились отражением подобного отношения:

 

Женскость

 

Падающие, падающие линии…

Женская душа бессознательна,

Много ли нужно ей?

 

Будьте же, как буду отныне я,

К женщине тихо-внимательны,

И ласковей, и нежней.

 

Женская душа – пустынная,

Знает ли, какая холодная,

Знает ли, как груба?

 

Утешайте же душу невинную,

Обманите, что она свободная…

Всё равно она будет раба.

 

По мнению Ю. В. Лыковой, в этом стихотворении «проявлена доминанта "женского" – статика, неспособность к изменению, мертвенность», а «полюс женского соотносится с коннотациями несвободы и рабства». Антитезой «Женскости» выступает «Вечноженственное»:

 

Вечноженственное

 

Каким мне коснуться словом

Белых одежд Ее?

С каким озареньем новым

Слить Ее бытие?

О, ведомы мне земные

Все твои имена:

Сольвейг, Тереза, Мария…

Все они – ты Одна.

Молюсь и люблю… Но мало

Любви, молитв к тебе.

Твоим – твоей от начала

Хочу пребыть в себе,

Чтоб сердце тебе отвечало –

Сердце – в себе самом.

Чтоб Нежная узнавала

Свой чистый образ в нем…

И будут пути иные,

Иной любви пора.

Сольвейг, Тереза, Мария,

Невеста-Мать-Сестра!

 

«Она» – идеальная и недосягаемая Вечная Женственность, некий эстетический и духовный идеал, противопоставленный грубой и несовершенной «женскости». Несмотря на то, что имена Марии и Терезы названы «земными», все-таки они ассоциируются, скорее, с духовным, а не земным. В последней строке обозначены «функции» женских образов, однако они в художественной парадигме Гиппиус не имеют ничего общего с низменным уделом рабы: «Все образы земных женщин-носительниц идеального начала сливаются в один (эйдос) – как божество – и соотносятся с символистским образом Вечной Женственности».

 

3. Как Гиппиус относилась к Революции и какие черты присущи ее гражданской лирике?

 

Зинаида Гиппиус была одним из самых непримиримых и «громких» противников Октябрьской революции. В первые месяцы после этого события она не только писала заметки, но и вела своеобразный стихотворный дневник: «Тли» (28–29 октября 1917), «Липнет» (30 октября 1917), «Сейчас» (9 ноября 1917) и др. Общее настроение этих стихов – «отврат… тошнота… но не страх».

Как и Дмитрий Мережковский, Гиппиус была категорична не только в отношении переворота, но и в отношении людей, которые этот переворот поддерживали. Из записей Андрея Белого, рассматривавшего революцию как «Мировую Мистерию»: «Кислейшая и последняя встреча с Мережковскими; ясно, что они меня проклянут…» Для поэтессы переход на сторону большевиков был предательством высоких идеалов.

По экспрессивности и убедительности антиреволюционные стихи Гиппиус можно сравнить с лучшими образцами революционной поэзии. В них проявились несдерживаемые ярость и напор, проявляющиеся в синтаксисе, лексике, ярких образах:

 

Веселье

 

Блевотина войны – октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты…

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

 

(29 октября 1917)

 

По выражению философа и культуролога Бориса Парамонова, Зинаида Гиппиус стала «одним из зеркал русской революции». С этим утверждением трудно поспорить: примеры, подобные «Веселью», служат тому доказательством. Любопытно, что Гиппиус рассматривает октябрьские события как трагедию страны – но не народа, который в «Веселье» выступает, скорее, виновником случившегося. Россия представлена жертвой, а некие «мы» из стихотворения «Нет!» – это, видимо, сама Гиппиус и те, кто близок ей идеологически:

 

Нет!

 

Она не погибнет – знайте!

Она не погибнет, Россия.

Они всколосятся, – верьте!

Поля ее золотые.

 

И мы не погибнем – верьте!

Но что нам наше спасенье:

Россия спасется, – знайте!

И близко ее воскресенье.

 

(1918)

 

В период эмиграции декларативность гражданской лирики Гиппиус ослабевает. На смену ей приходит традиционный для эмигрантской литературы мотив тоски по родине. Стихотворения этой тематики представляют собой лирическое осмысление жанра молитвы. В некоторых нашли яркое воплощение христианские мотивы, свойственные творчеству поэтессы:

 

* * *

Господи, дай увидеть!

Молюсь я в часы ночные.

Дай мне еще увидеть

Родную мою Россию.

 

Как Симеону увидеть

Дал Ты, Господь, Мессию,

Дай мне, дай увидеть

Родную мою Россию.

 

4. Кто такой Антон Крайний?

 

Это бескомпромиссный, острый на язык критик, статьи которого с интересом читала вся творческая интеллигенция. И этот критик – Зинаида Гиппиус. У нее было еще несколько псевдонимов – и все мужские: Денисов, Товарищ Герман и др. Статьи Антона Крайнего печатались в символистском журнале «Весы» и в религиозно-философском «Новом пути», а также в «Русской мысли». Кроме того, некоторые статьи собраны в книгу «Литературный дневник».

Многие, мягко говоря, недолюбливали Антона Крайнего из-за резкости суждений. Именно ему принадлежит шутливое определение «подмаксимовики» – для современных писателей-реалистов, идущих вслед за Максимом Горьким. На шарже из-под его шляпы выглядывают Леонид Андреев и Скиталец, а вдалеке изображен профиль Ивана Бунина. Последний, конечно, был крайне возмущен и обижен.

Карикатура Н.И. Фидели. Журнал "Искра" (2 февраля 1903)

Статьи Крайнего были посвящены не только анализу творчества современных литераторов. Во многих осмыслялись социальные и философские вопросы, и тогда литература служила, скорее, иллюстрацией к масштабным процессам и идеям. Так, в статье «Быт и событие» критик «общественные и литературные факты … расслаивает вокруг полюсов: что и кто тяготеет к быту, что и кто к событиям…» В.В. Ученова отмечает, что «отдавая должное фундаментальной опорности быта, автор приветствует события, так как именно они способны вести по пути совершенствования, приближать к вечно недосягаемому идеалу – тому, "чего нет на свете"».

Некоторые статьи Антона Крайнего напоминают фельетоны. В них он критикует не только писателей, но и читателей. К примеру, в послесловии к статье «Мы и они» (1907) был помещен юмористический диалог между автором и читателем. Последний упрекает автора в туманности мысли и неясности ее изложения:

 

«Читатель. А вам понятно? Кому это может быть понятно? Вы говорите «прежде мы писали лучше»... Ну, так и не писали бы, если разучились.

 

Автор. Вы очень строги. А, а, понимаю! Вы — случайный читатель. Вам, вероятно, и «Весы»-то в первый раз попались! Вы неопытны: мы всегда так пишем, без всяких конкретных фактов и не обращая внимания на то, что вокруг происходит: просто «мы», «они», «оно», где-то, что-то и вообще.

Читатель. «Вообще»? «Оно»? Позвольте, я уж не так неопытен: я читал и про соборный индивидуализм, и про индивидуалистическую соборность, про анархический мистицизм...»

 

5. Как современники оценивали творчество Зинаиды Гиппиус?

 

Как и любую заметную личность в литературе – по-разному. К примеру, Георгий Адамович, который познакомился с Гиппиус уже в эмиграции, писал о непохожести ее стихов ни на какие другие, при этом замечая: «Взлетов у Гиппиус нет. Стихи ее извиваются в судорогах, как личинки бабочек, которым полет обещан, но еще недоступен. Они по отношению к себе нередко насмешливы, само собой раздражены, и постоянный горький их привкус (не грустный вовсе, а терпкий, вязкий, разлагающий) внушен отталкиванием от мечты вместо обычного влечения к ней».

Поэт Иван Каневской в статье «Об отпевании новой русской поэзии» (1900) был довольно резок: «Если у кого из лучших нынешних наших поэтов искать неутомимой тоски, если кому, действительно, все "не по нем", потому что ни из чего ничего ему не сделать, ничего у него не выходит, и потому любится и боготворится некое вечное ничто, так уж, конечно, нигде не найдется более красноречивого и усиленного выражения таких мучений, чем в творчестве самой З. Н. Гиппиус. вечная воля ее личности, в самом деле, направляет ее всегда к уничтожению, никогда не к творчеству». Отмечая, что поэту «всё "не по нём"», намекает на одну из часто цитируемых строк Гиппиус: «Мне нужно то, чего нет на свете…» («Песня»). Именно эту строку многие считают ключом к ее поэзии.

Но еще более категоричным был, конечно же, Иван Бунин. Отдавая должное уму Гиппиус, он писал о ее поэзии следующее: «Дочитал Гиппиус. Необыкновенно противная душонка, ни одного живого слова, мертво вбиты в тупые вирши разные выдумки. Поэтической натуры в ней ни на йоту».

Корифеи символизма – и «старшие», и «младшие» – высоко оценивали поэзию Гиппиус. Андрей Белый писал: «…символистами умалена роль поэзии Гиппиус: для начала века; разумею не идеологию, а стихотворную технику; ведь многие размеры Блока эпохи "Нечаянной радости" ведут происхождение от ранних стихов Гиппиус». Валерий Брюсов посвятил лирике и прозе Гиппиус несколько статей. Подобно Белому, он отмечал мастерское владение «стихотворной техникой». В то же время ранние стихи Гиппиус, в которых нашли отражение абстрактные религиозно-философские идеи, он ставил ниже стихов 1905–1913 годов. По мнению Брюсова, «они гораздо более жизненны, красочны и вместе с тем облечены в форму безукоризненную. Почти все эти стихотворения очень коротки, но в немногих обдуманных и внимательно взвешенных словах поэт умеет нарисовать целые картины, передать всю сложность глубоких переживаний».