1. «Убегу по лыжне незнакомой...»
* * *
Я из этого шумного дома,
Где весь день голоса не смолкают,
Где отчаянных глаз не смыкают
И смеются усталые люди,
И не могут друг друга понять,
Я на лыжах, на лыжах, на лыжах,
На растресканных, старых и рыжих,
Убегу по лыжне незнакомой,
По прозрачной, апрельской лыжне.
Дует ветер, как мальчик, грубый.
Крепко-крепко сжимаю губы,
Я быстрее еще могу!
По-разбойничьи свищут лыжи,
Мальчик-ветер лицо мне лижет,
А лицо мое – в талом снегу.
До чего же тут все по-другому,
Тут сама я честнее и проще,
Тут взрослее я и сложней.
Мне как фильтры – белые рощи!
...Я из этого шумного дома
Убегу по лыжне незнакомой,
По прозрачной апрельской лыжне.
(из сборника «Скворешники», 1974)
«Я из этого шумного дома...» – одно из двух первых напечатанных стихотворений Татьяны Бек. Оно было опубликовано в модном тогда журнале «Юность». 1965 год. Автору только 16 лет.
Татьяна Бек была поздним ребенком в семье двух уважаемых и любящих друг друга писателей – Александра Бека и Натальи Лойко. Из роддома девочку привезли в квартиру в знаменитом ЖСК «Московский писатель». Не удивительно, что Татьяна очень рано сложилась как поэт.
«Я из этого шумного дома, / Где весь день голоса не смолкают Убегу по лыжне незнакомой / По прозрачной, апрельской лыжне…» В этом стихотворении есть детская легкость восприятия мира, непосредственность, радость от маленьких достижений. Этой непосредственностью и легкостью пропитан весь первый сборник «Скворешники», вышедший в 1974 году и на долгие годы ставший одной из любимых книг советских школьниц, увлеченных поэзией, обитательниц тихих библиотек, мечтательниц, юных особ, еще не вышедших из бунтарского подросткового периода.
В стихотворении уже появляются темы и мотивы, которые пройдут через все творчество Татьяны Бек. Так, в нем уже представлены некоторые из «снадобий», которыми поэтесса будет пользоваться постоянно: природа, дача, лес, одиночество. Они дают возможность восстановить душевное равновесие, внутренний мир. Природа для Бек – это возвращение непосредственности, возрождение детского взгляда на явления и вещи.
Побег из дома, выход куда-либо из круга,
«где отчаянных глаз не смыкают / И смеются усталые люди, / И не могут друг друга понять», тоже останется для нее стремлением постоянным.
Бек всегда было сложно смириться с тем, что окружающий мир не идеален, что людям не хватает чуткости по отношению к друг другу. Ей как человеку пишущему было необходимо одиночество. Она принадлежала к тем поэтам, которые считают, что в суете, на бегу создать что-то достойное невозможно. Так, в одном из интервью на вопрос о том, без чего поэт не может состояться как личность, Татьяна Бек отвечала:
«Наверное, без одиночества. Как правило, состоявшийся поэт очень многим жертвует: личной жизнью, семейным благополучием, карьерой. Создать что-то стоящее можно только в одиночестве. Отключившись от всех телефонов, или куда-то от всех уехав, или погрузившись в чтение хорошей книги».
Прозрачная, апрельская лыжня – это дорога, жизненный путь. Таких дорог у Бек очень много, но все они короткие: дачная электричка из Голицыно в Фили, в соседний лес, прогулка по городу, речка… Есть в «Скворешниках» и еще не изведанный, большой и загадочный мир, который манит:
А где-то, где-то, где-то
Грохочут поезда,
И громом их нагрета
Огромная звезда!
Но в такое путешествие героиня так и не отправилась, предпочитая поездки в пригород, прогулки по окрестностям, встречи с друзьями…
В следующих сборниках и путеводная звезда, и неизведанные, но манящие дали станут путешествиями вглубь себя, в кропотливое рассматривание мира «здесь и сейчас».
2. В ахматовской шали
* * *
Вдохновение – это не навык.
Это – школьник, который влюблен.
Не умею писать без помарок!
Я горю. Я страшна, как огарок:
Я, гуляя, спугнула ворон
С тротуара, и веток, и лавок.
На рожке ли играя, на лире,
Почестней рассказать о себе б, –
И – картина получится шире...
Да, Вселенная – не ширпотреб:
Я единственна в мире.
Но в мире
Не бывает отдельных судеб.
А иначе: зачем я чернила
Извожу и пугаю ворон?
Я должна рассказать, как – любила!
Как себя не любила... Как было
Ярко, горько, крылато, бескрыло...
Это – я.
Это – ты,
Это – он.
(из сборника «Снегирь», 1980)
Критики очень часто сравнивали Татьяну Бек с Анной
Ахматовой, вписывали ее стихи в политические и социальные контексты (Бек была против), называли продолжательницей ахматовских и акмеистских традиций.
С акмеизмом нельзя не согласиться. За свою жизнь поэтесса написала немало литературоведческих работ, посвященных этому направлению. В ее стихах нет затуманенных далей, особенных ритмов и рифм, сложных метафор. Она часто использовала самые распространенные трехсложные и двухсложные размеры: ямб, хорей, анапест. Бек отдавала предпочтение классической структуре стиха и классическим рифмам.
Но
Ахматова никогда не сказала бы о себе:
«Я горю. Я страшна, как огарок: / Я, гуляя, спугнула ворон». У лирической героини
Ахматовой всегда поза королевы или царицы. Даже в поздних стихах она гордая провидица, вершительница судеб.
Татьяна Бек со времен первого сборника так определила свой образ:
В темном детстве,
от старших в сторонке,
Я читала, светлея лицом,
Эту сказку о гадком утенке
С торжествующе-лживым концом.
Поэтесса отождествляла себя с гадким утенком.
«Кто еще в поэзии – тем более из женщин! – мог сказать о себе так (несправедливо по отношению к себе), как Татьяна Бек? – "Мое лицо – почти увечное" или: "Я – старичье отечественной марки" – Никто, только она», – рассказывала в воспоминаниях о поэтессе Нина Краснова
Не обладавшая модельной внешностью и идеальным лицом, уродливой Татьяна Бек, тем не менее, не была. Очень многие считали ее женщиной, наделенной особой поэтической красотой. Ее
«ненавижу свою оболочку» – своего рода противопоставление ахматовскому образу.
В воспоминаниях самой Бек есть такие строки:
«Фаина Георгиевна Раневская, которая очень подружилась с моими родителями летом 1964 года на финском взморье, в Комарове, называла меня приязненно "мадемуазель Модильяни" за мою худобу и вытянутость на грани шаржа». Ахматова на портрете работы Модильяни выглядела именно так.
«Я должна рассказать, как – любила! / Как себя не любила... Как было…» – кредо, противоположное ахматовскому. У Анны Андреевны за нее все решает хозяйка-муза:
Говорят: «Ты с ней на лугу»,
Говорят: «Божественный лепет...»
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гу-гу.
Лирическая героиня
Ахматовой изначально никому и ничего не должна, а стихи приходят, когда им заблагорассудится. Стремление Татьяны Бек все описать напоминает пастернаковское:
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
Если
Ахматова описывала трагедию века, народа, то Бек – трагедию конкретного человека. У
Ахматовой:
«Я была тогда с моим народом…» У Бек:
«Это – я. / Это – ты, / Это – он». Но тут же: «
Я единственна в мире. / Но в мире / Не бывает отдельных судеб».
Отношения Бек с поэзией менялись в течение жизни – и менялись значительно. Вначале было «что вижу – о том и пою», где поэзия,
«как чижик, / От имени гурьбы / Прокуренных мальчишек, / Удравших по грибы».
Затем творчество становится самоцелью:
Мои баскетбольные плечи –
в ахматовской шали.
Я звонко читаю
стихи о «вселенской печали»...
Но в форточку с улицы
льется – счастливое лето.
Еще позже поэзия превращается для Татьяны Бек в тяжелую ношу, которая, между тем, в радость: она дает возможность прикоснуться к «стихии», к чему-то великому, невозможному для многих.
…Мне ходить в одиночку по краю,
Разрезая фонариком ночь.
А когда я в работу ныряю
С головою – спасателей прочь.
Да, согласна: тяжёлые глуби
Не для ласково скроенных глаз.
Но, стихию толкущая в ступе,
Я порою счастливее вас.
И совсем иначе, трагически звучит эта тема в последнем прижизненном сборнике Бек:
Звуков мало и знаков мало –
Стихотворная строчка спит…
Я истаяла. Я устала.
До свидания, алфавит.
Поэзия оказалась единственным домом, другом, содержанием, сутью. Впрочем, так и должно быть у поэта от Бога.
3. Праздник, который она проглядела
* * *
Настоящей жизни свет
Очень прост и даже скуден.
Вечно я рвалась из буден
В праздники, которых – нет,
И презрительно звала
Лишь
черновиком, разбегом
Эту жизнь под серым снегом,
Эти серые дела.
А теперь смотрю назад
И от зависти бледнею:
Боже!
Неприметный сад,
Где белье среди ветвей,
Молодостью был моей,
Лучшею порой моею...
Проморгала – о печаль! –
Проглядела, глядя вдаль.
(из сборника «Снегирь», 1980)
Одна из основных тем поэзии Татьяны Бек: настоящее счастье прошло где-то там, в детстве, в юности, где она его и не заметила; поэтесса смотрела вдаль, оставляя на будущее праздники и подарки.
Еще один мотив творчества поэтессы:
«настоящей жизни свет» можно увидеть не в чем-то большом и ярком, а среди серых дел, серых будней, в неприметном саду, единственная запомнившаяся деталь которого
– «белье среди ветвей» (вместо ожидаемых по законам поэтической логики калитки или цветов).
Эту же тоску по жизни, которая, как оказалось, ушла, мы видим и в стихотворении, посвященном отцу:
Снова, снова снится папа,
Вот уже который день...
Вечное пальто из драпа,
Длинное,
эпохи РАППа.
Я кричу: «Берет надень!»
Но глядят уже из Леты
Сверлышки любимых глаз.
Нос картошкой. Сигареты.
«Изменяются портреты», —
Повторяю в черный час.
Читателю, интересующемуся историей жизни лирической героини, становится понятно, что светлый мир, который она «проглядела», связан с тем, что оба родителя были живы, была защищенность, а с уходом папы этого не стало. Любовь к родителям и любовь родителей были настолько сильны, что никакой другой любви героиня так и не встретила.
В этом же стихотворении об отце находим мы редкий для Бек вызов литературной среде:
На морозе папа-холмик...
Я скажу
чужим
словам:
– Был он ерник, и затворник,
И невесть чего поборник,
Но судить его – не вам!«Она крайне не любила наше аэропортовское "гетто" (вообще писательскую среду), избегала ее, но беда заключалась в том, что другой среды у нее – от рождения! – не было», – писал о Татьяне Бек ее близкий друг Евгений Степанов.
Из этой литературной среды поэтесса постоянно стремилась вырваться, найти для себя круг общения среди «обычных» людей. Среда литераторов казалась ей слишком замкнутой и больной. В ней она не видела настоящего света. Но и она из этой среды.
Боже! Самодовольные рожи,
Как вы цедите жизнь из ковша,
Знать не зная, что боль – это дрожжи,
На которых восходит душа.
Даже ливень, хлеставший без краю,
Вы собрали в хозяйственный таз.
...Понимаете:
я умираю
От стыда, что похожа на вас!
Из своих сред не могли вырваться многие российские женщины. У Татьяны Бек хватило духу рассказать о своей ситуации узнаваемо и подробно.
4. Попытка вернуться в детство
* * *
Привыкай – разворачивай – режь –
Отрывайся – таи – не тревожь.
Я устала от ваших депеш.
Я устрою дебош.
Не хватало, чтоб дух лебезил!
И – как спьяну, дрожа –
Я булыжник швырну в лимузин,
Проезжающий мимо бомжа.
Обожаю сей град,
При чужих ненаглядный стократ.
В память детскую, как в конуру,
Как дворняга, забьюсь – и умру.
(из сборника «Узор из трещин. Стихи недавних лет», 2002)
Это уже не поэзия Серебряного века – это Аркадий Кутилов, Вениамин Блаженный, совсем поздняя
Марина Цветаева…
Татьяна Бек, как и многие поэты ее поколения, верила в перестройку, многого ожидала от нее, она подписала печально известное
«Письмо сорока двух». Но уже в начале больших перемен она увидела, как нищают лучшие, по ее мнению, люди.
Но и в объявленном дебоше для лирической героини «выхода нет». Ей остается лишь закрыться в воспоминаниях, вернуться в детство с его нахальством и вызовом миру.
Сколько можно канючить
и жить на проценты от боли?
Я сама на себя
выливаю ушат новизны.
Мне сейчас хорошо, как бывало,
прогульщицей в школе:
На газоне лежать, и курить,
и рассказывать сны.
Эти строки 1997 года становятся ее новым, придуманным для себя жизненным кредо.
Новую себя и свой уже немалый жизненный опыт Татьяна Бек оценивает так:
У меня сарафан,
у меня босоножки без пяток
И могучая странность –
выпаривать счастье из бед.
…Да. Была горемыкой.
Но если рассмотрим остаток –
Он блажной, драгоценный
и даже прозрачный на свет.
Об этом периоде в жизни поэтессы Екатерина Орлова написала в статье «Поэтический роман Татьяны Бек»:
«Она работает на самом неблагодарном материале. Житейская муть, человеческая круговерть, повседневность…»
Тяжелая задача – сделать такой материал интересным. Бек использует минимум красок.
«Привыкай – разворачивай – режь...» – анапест (как и добрая треть стихов поэтессы). Жесткая «голость» стиля: скудное использование художественных средств (смысл важнее), привлечение в стихи «неприятных» подробностей быта (конура, бомж, булыжник). И снова влияние акмеизма с его культом конкретности и с прозаичностью речи, с его «вещественностью» образов.
5. «Не знаю, как жить иначе...»
* * *
Как горькая строчка на три стопы,
Как сон, поразивший с детства, –
Все чаще случаются при-сту-пы
Сиротства и самоедства.
Как длинная нитка щербатых бус,
Как школьного шелка лента…
А мир оказался старик и трус
В обличии диссидента!
Мой род иссякает теперь и здесь,
Не выдержав испытанья.
«Примета стиля – больная спесь
Твоих мемуаров, Таня», –
Мне будет голос сквозь снежный прах
(Канава; фонарь; аптека.)…
Не жизнь – лишь галочка на полях
Горящего в топке века.
(из сборника «Облака сквозь деревья», 1997)
«Я лирический поэт и могу валяться в канаве» – ахматовская шутка. Она не настолько известна, как блоковская строка
«Ночь, улица, фонарь, аптека». В стихотворении Бек они соединились.
Лирическая героиня идет по замкнутому кругу, так и не попытавшись из него выйти.
«Примета стиля – больная спесь / Твоих мемуаров, Таня» – это и про то, что многие обвиняли поэтессу в резкости суждений о людях, об их творчестве. Это и частные обвинения в излишней литературности – и жизни, и поэтического голоса.
«А мир оказался старик и трус / В обличии диссидента!» – в своем поражении героиня обвиняет не только себя, но и век. Свободы и справедливости, которых все так ждали от перестройки, не случилось. Не произошло перемен и в личной судьбе.
Однако на вопрос Александра Ерёменко (середина 1990-х), когда поэтесса чувствовала себя лучше: вчера, когда можно было напечататься, но не было свободы и гражданской, и творческой, или сегодня, когда полная свобода, но публиковаться почти что невозможно, Татьяна Бек ответила:
«Без оговорок и сносок, ни за что не променяю наше страшное, ужасное и нищенское сегодня на более благоустроенное вчера».
Общее место работы (Литинститут), традиционность поэтического стиля, образ жизни роднит Татьяну Бек с Юрием Левитанским.
Ощущение себя мушкой в янтаре (Левитанский) или галочкой на полях (Бек) – это особенность эпохи, которая сделала человека в какой-то мере лишь игрушкой, своим инструментом, не дав ему возможности как следует разобраться в личной судьбе, понять, как вырваться из замкнутого круга. В одном из стихотворений Татьяна Бек признается:
Психуя, моя Психея,
Как лодки, качала плачи:
О, жившая во грехе, я
Не знаю, как жить иначе.
