Александр Дельфинов. «Стихи нас меняют»

Справка о поэте

Александр Дельфинов родился в 1971 году в Москве. Учился на историко-филологическом факультете РГГУ, а также в университетах Бохума, Вены, Берлина. Поэт, музыкант, журналист. Принимал участие в создании группы «Jah Division» (1990 год, Москва), арт-группы «PG» (Москва, 1998), «Panda theatre» (Берлин, 2009). Победитель международного поэтического слэма в Берлине (2007), участник (от России) международного поэтического слэма в Париже (2016), победитель Всероссийского слэма 2019 года. Печатался в журналах «НЛО», «Новая Юность», «Дети Ра», «Берлин. Берега», «Знамя». С 2001 года Дельфинов живет в Германии.


1. Вы сами всегда можете объяснить, о чем стихи? Или стихи не должны быть объяснены?

– Стихи не обязательно должны быть объяснены, более того, видимо, некоторые стихи могут вновь и вновь переобъясняться, ибо они способны менять значения в зависимости от времени, контекста и личности объясняющего; последнее кажется парадоксальным, но я полагаю, что как стихи (даже чужие и уже написанные) нас меняют, так и мы можем менять стихи собой, процессом нашего чтения. Что же касается моих текстов, то иногда кажется, что я их объяснил для себя, но потом вдруг кто-то мне скажет что-то, и совершенно иначе все становится, текст меняется (см. выше). Но что я точно почти всегда могу сделать, это назвать импульс, от которого идет весь текст. Ну и, конечно, поскольку у меня есть некие минимальные навыки филологического анализа, я что-то интересное всегда могу находить в текстах, перечитывая их. Как в чужих, так и в своих.

2. Меняется ли замысел стихотворения по мере его написания? Или история – во главе угла? Бывало ли, чтобы одна история была рассказана несколькими способами?

– Замысел может меняться, ибо ты часто следуешь вслед за языком, вслед за просодией, вслед за игрой слова или звука, и вот финал – а текст совсем не такой, как казалось вначале. Рассказывать историю, безусловно, интересно, но эта задача именно для поэтического текста отнюдь не главная. В моих текстах часто рассказываются истории, но этим они, во-первых (я надеюсь, по крайней мере иногда), не исчерпываются, а во-вторых, есть другие «неисторийные» тексты. Мне хотелось бы построить такой космос текстов, где есть все варианты всего, как в той книге, кажется, у Борхеса в одном из рассказов, которую ты открываешь – и там всегда новый текст. И конечно, можно (и, видимо, даже нужно, необходимо при некоторых обстоятельствах или темах) рассказывать одну историю разными способами или, иначе говоря, рассказывать ее вновь и вновь. История институционального насилия в(не только)России – это такая история для меня.

3. Перечитываете ли вы свои стихи, а, перечитывая, находите ли в них новые смыслы? Меняете ли текст со временем? Если можно, примеры.

– На первую часть вопроса я уже ответил выше, а что касается изменений текста – да, меняю. Часто «на расстоянии» со временем видны как недостатки, так и возможности улучшения. Примеров сходу привести не могу, я, честно говоря, не документирую эти варианты. Переделал и переделал :) В черновиках моих есть какие-то старые версии, ну да бог с ними. Все черновики у меня дигитальные, копаться будет долго.

4. Есть ли у вас поэтические единомышленники – среди современников, в прошлом? Как вы думаете, важно иметь единомышленников, важно быть частью какой-то группировки (тем более находясь в чужой языковой среде)?

– Единомышленники и были, и есть, так же как и различномышленники, причем частенько это одни и те же люди. Мой близкий друг Тимофей Воронин, поэт, преподаватель русской литературы, был таким единомышленником в юные наши годы, а сейчас мы очень разно мыслим, и все же я чувствую некую глубинную единость. Есть, конечно, случаи, когда очень расходятся пути, но то, что объединяло когда-то, остается важным, действующим. Среди современников для меня очень важен Герман Геннадьевич Лукомников, он – человек-поэтическая Вселенная, и с ним очень интересно, и я стараюсь всегда его слушать и следить за его поэтической и прочей творческой работой. Мы с ним знакомы больше 30 лет, а это, согласитесь, срок! Но есть и другие важнейшие люди. Назову тех, кто оказал на меня важное воздействие; в чем-то единомыслие возникало как феномен (поэтического и человеческого) взаимопонимания: это Василий Павлович Бетаки, это, конечно, мой дед Савелий Соломонович Гринберг и прадед Арсений Алексеевич Альвинг (Смирнов). Отдельно упомяну Динару Равилевну Расулеву, с которой мы создали проект «Стиходвоение», а также Таш Грановски – хоть и чуть в стороне сейчас от поэтических практик, а мы на одной волне, и это значимо для меня. Но вообще этих имен очень, очень много разных. И надеюсь, еще больше будет! Что касается группировок, в юности это казалось важнее, чем сейчас. Но сообщество, среда, культурное движжжение – это важно!

5. Русскоязычный поэт за границей: в чем плюсы и минусы?

– И плюсы, и минусы в том, что ты за границей. Это и в буквальном смысле отграничивает от «того-что-было», и сближает с тем что «по-ту-сторону», это разнонаправленные векторы, это может быть тяжело для психики :) Я стараюсь вникать в процессы поэзии и литературы в Европе, в мире в большей степени, чем в русскоязычном пространстве; в последнее и вникать не надо, оно само в меня вникает, а с первыми – нужны усилия, но, конечно, например, живя в Германии, следить за немецкой поэзией легче, так что я стараюсь использовать это преимущество, хотя сам и не пишу по-немецки так, как могут некоторые истинные билингвы.

6. Можно ли ваше творчество разделить на этапы? Есть ли такое стихотворение, после которого вы стали другим?

– Наверное, как жизнь делится на этапы, так и твои тексты, твоя поэтическая жизнь, если ты продолжаешь ее жить, а не бросаешь письмо (и чтение). У меня был детско-юношеский этап, когда я ничего не понимал, но что-то чувствовал, и меня тянуло куда-то, оказалось – в поэзию. Тогда, конечно, я читал-читал-читал все, что мог достать. Потом был период, когда я уже старался писать всерьез: например, были эксперименты, когда я писал тексты в стилистике обэриутов – не подражания, важно понять, а именно старался создать тексты в такой же стилистике. Воспроизвести ее, как, условно говоря, рок-н-ролльный музыкант играет рок-н-роллы: стиль один, а вещи новые могут быть. Я передал когда-то в начале 90-х часть текстов Ане Герасимовой, она дала очень ценные отзывы и открыла для меня многое в мире поэзии, культуры, литературы, вот вам еще имя единомышленницы и разномышленницы, мы с тех пор находимся в общении, и это для меня очень ценно. Но, конечно, те опыты я прекратил, когда пришло время. И было много всякого, но, пожалуй, я назову пару текстов, которые, как я сам почувствовал, имели значение для меня как некие рубежи. Во-первых, это текст песенки «Страшила», которую я написал году в 1991–1992-м, когда мы с Гербертом Моралесом создали группу «Джа Дивижн»; и вот в этой песенке, которую почти никто и не знает сейчас, что-то было, на нее люди стали как-то иначе реагировать на концертах, и я понял, что прошел в какой-то таинственный мир. А второй такой нечаянный текст – «Вырванный борщ» 2013 года. И еще «Чёрный пистолет», их два, после них я нахожусь пока в том периоде, что длится по сей день.

7. Что дает импульс к работе (подслушанное, увиденное, запах)?

– Импульс к работе может дать ВСЁ. Главное, не прекращать работать и наращивать мощь, а также не костенеть (стараться, по крайней мере).

8. Используете ли ручку или пишете сразу на компьютере?

– Пишу в смартфоне, на планшете и компьютере, ручкой почти не пишу с тех пор, как появились компьютеры, планшеты и смартфоны. И еще в голове оно все время звучит. В сердце тоже.

9. Делаете ли во время работы рисунки?

– Нет. Или очень-очень редко. Вот мой дед, поэт Савелий Гринберг, много и интересно рисовал! А я нет.

10. Проверяется ли стихотворение чтением вслух (себе или другим)?

– Да, но я редко специально читаю вслух, только чтобы проверить. На выступлениях ты видишь эффект воздействия тех текстов, что предназначены для выступления, иногда он неожиданный. То, о чем ты думаешь, что сработает, – не срабатывает, а срабатывает то, о чем не думал. После этого начинаешь думать иначе :)

11. Какие ощущения у вас связаны с окончанием работы?

– Работа закончилась. Упс!

12. Оказывают ли на вас какое-нибудь влияние рецензии? Могут ли у вас опуститься руки после нелестных слов в свой адрес? Как вы вообще оцениваете работу «критического цеха» на данный момент?

– Ну, когда мне было лет 20, негативная рецензия могла меня ввергнуть в тоску, а сейчас… Во-первых, я сам знаю себе цену, так что рецензии интересны только с точки зрения конструктивного взгляда со стороны, чтобы увидеть то, чего не видишь сам, и что-то улучшить. Во-вторых, меня особо и не рецензирует никто, я живу и существую поэтически немного в альтернативно-андеграундном пространстве. Что касается критического цеха, то не знаю, есть он? В том виде, как это было в 60-х – 80-х годах прошлого века, – точно нет, и такого значения критические тексты не имеют. В русскоязычном пространстве это чаще всего какая-то публицистика оценочных мнений. Для узкого круга читающих именно это. Я мало читаю таких текстов, и они редко бывают интересными для меня. Профессиональные академические тексты – историко-филологические, литературоведческие, лингвистические, где анализируются поэтические тексты – мне интересно читать. И когда интересные мне люди (поэты: поэтки или нет, не важно) делятся своими мыслями и чувствами в соцсетях.

13. Когда лучше пишутся стихи? И как долго?

– Стихи лучше всего пишутся всегда. Так долго, пока ты жив.

14. Назовите свое любимое стихотворение (из своих), о котором вы могли бы сказать что-то типа «ай да Пушкин! ай да сукин сын!»

– Нет такого стихотворения, а сукин сын я в пушкинском смысле вообще, в целом.