Бродский и Коржавин: заменить собою мир

Приведем оба текста:

Наум Коржавин, «Мне без тебя так трудно жить...» (1952)

Мне без тебя так трудно жить,
А ты — ты дразнишь и тревожишь.
Ты мне не можешь заменить
Весь мир…
А кажется, что можешь.
Есть в мире у меня свое:
Дела, успехи и напасти.
Мне лишь тебя недостает
Для полного людского счастья.
Мне без тебя так трудно жить:
Все — неуютно, все — тревожит…
Ты мир не можешь заменить.
Но ведь и он тебя — не может.

Иосиф Бродский, Postscriptum (1967)

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твоё существование, не стало
моё существованье для тебя.
…В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.

Совпадает не только фраза, но даже анжамбеман, такой привычный для Бродского, но нечасто встречающийся у Коржавина. Любопытно, что обоим поэтам на момент написания этих стихов по 27 лет, и волнуют их в этом возрасте схожие проблемы. Нельзя утверждать, что Бродский знал это стихотворение Коржавина. Но отрицать этого мы тоже не можем. Впрочем, даже если и знал, вряд ли от него отталкивался. Скорее всего, совпадение это случайное или подсознательное. Однако от этого оно не перестает быть интересным поводом для разговора.

Наум Моисеевич относился к Иосифу Александровичу, мягко говоря, прохладно. Во многом совпавшие факты биографии – оба были судимы и сосланы за стихи, оба оказались в вынужденной эмиграции, наконец, оба стали общепринятыми поэтическими авторитетами – не сблизили поэтов. Наоборот, скорее разобщили. Об этом мы можем судить и по свидетельствам очевидцев, и по названию статьи Коржавина, напечатанной в журнале «Континент» (№ 3 (113), 2002) и вызвавшей волну читательского негодования: «Генезис «стиля опережающей гениальности», или Миф о великом Бродском». В ней автор кидает Бродскому упреки в тотальной необязательности – «необязательности выбора слов, течения стиха и отношения к жизни» и «отсутствии сквозного стихового движения».

Развенчав, как ему кажется, мнимую гениальность поэта, Коржавин смягчается и подробно останавливается на стихотворении «Ты забыла деревню, затерянную в болотах…». Приведем отрывок его неожиданно комплиментарного анализа: «Мы приобщаемся к внутреннему миру человека, способного так чувствовать жизнь и людей, а это внутреннее богатство — одно из условий эстетического наслаждения. И приобщаемся в момент обострения всех его чувств, вобравших в себя весь этот мир вместе с этой деревней, забытой той, которая (по тому, что, как ощущается, в нее вложено) не должна была это забыть. Из-за чего там теперь остается только «пустое место, где мы любили» — полость, которая щемит, но которая этим взрывом — пустым местом там, где была любовь, — напоминает о любви, о том высоком, что редко воплощается в жизни, но все равно в нас живет, существует». Курсив мой, выделены слова, удивительно совпавшие со стихотворными. Статья писалась через много лет, даже десятилетий после появления стихов, однако эта тема – приятия мира, совпадения с ним в момент острого любовного переживания – вечна. Любимая женщина, став грандиозной фигурой, заслоняет собой всё остальное? Возможно, но вернее сказать, что поэт, полюбив одну женщину, распространяет своё чувство на окружающее, объемлет своей любовью весь мир.

Резюмирует Коржавин так: «Не думаю, что это достижение, но он, безусловно, утвердил в поэзии прозу,… вполне грамотную и часто изысканную в смысле версификации, когда самыми совершенными средствами поэзии решается прозаическая задача».

Позволю себе не согласиться. Кажется, дело обстоит ровно наоборот, по крайней мере в этом, отдельно взятом стихотворении. Самую прозаическую, канцелярски-сухую, не музыкальную, даже труднопроизносимую форму Бродский наполняет глубоким, на разрыв, содержанием. Содержанием, понятным каждому, очень простым и потому – поэтичным. Которое может «дойти» даже до холодной, не чувствующей иного измерения героини: «Как жаль, что тем, чем стало для меня / твоё существование, не стало / моё существованье для тебя». Потрясающий контраст. Любовь – за пределами слов.

А как решает поставленную перед ним поэтическую задачу сам Коржавин? На протяжении своего стихотворения он пытается определить, насколько ценна для него женщина. Кажется, ты можешь заменить мне целый мир. Но вдруг это не так? Герой сомневается. Ведь у него есть еще и своё, которое не вмещает героиню. В этом – коренное отличие от Бродского, для которого абсолютная ценность возлюбленной и всеохватность чувства неоспорима и не нуждается в доказательствах. Да, в пуанте коржавинского стихотворения драгоценность женщины как будто доказана, она превалирует. Однако, как говорится, осадочек остался.

Бродского же больше всего заботит трагическое аксиологическое несовпадение – для той, которая для него грандиозна и вмещает всю вселенную, он, пользуясь словами из другого произведения, «абсолютно никто». На понижение образа играет и «старый пустырь», и «медный грош», и «щербатый диск», и «отчаянная попытка». Героиня, в представлении автора способная заменить собой мир, наоборот, возвеличивается, это не просто женщина, а недостижимый призрак. Поэтому попытки связаться с ней, обрести контакт, превращают уличный телефон-автомат в бесконечный «проволочный космос», куда уж точно медный грош канет с концами, хоть и увенчан оберегом-гербом. А поломанный телефонный диск оборачивается крутящимся столом при спиритическом общении с бесплотными духами. То есть автор общается с девушкой скорее на метафизическом уровне, чем на бытовом. Дама же, поскольку герой для нее мир отнюдь не заменяет, на столь тонком уровне на связь не выходит. Не отвечает и на бытовом, ну, если только эхом испорченного телефона, ведь поэт для нее – просто поклонник, названивающий из автомата.

Коржавин относится к тому поэтическому поколению, которое критик Сергей Баталов, причисляя к нему Константина Симонова, Александра Твардовского, Александра Межирова и Бориса Слуцкого, охарактеризовал так: «Это простота языка, которому не нужны украшательства, это некоторая категоричность в суждениях, это честность и беспощадность — к другим, но в первую очередь — к себе... Они были беспощадно откровенны в своей поэзии и не играли в игры с переодеваниями» ¹. Подобная поэзия обычно называется поэзией «прямого высказывания», в которой автор выражает чувства напрямую, не прибегая к маске лирического героя.

Ткань стихотворения Коржавина однородна. Поэт-традиционалист выбирает ямб, спокойно и плавно, через все три строфы ведет свою мысль, постепенно разворачивая ее и делая в конце эффектный и логичный вывод.

Тоже написанное ямбом, но не рифмованным, а белым стихом произведение Бродского организовано более сложно. Он соединяет в единое целое три предложения, три различных лоскутка: прозаический, сухой, как будто отстраненно объясняющий, резюмирующий первый (не случайно название стихотворения – Postscriptum, то есть некий итог после случившегося, вернее, неслучившегося романа), сюжетный, повествовательный второй, описывающий процесс опускания монетки в телефонный автомат, и метафизический третий, о том, что соединение героя с возлюбленной невозможно ни в реальном, ни в мистическом пространстве.

Ведя разговор об этих двух стихотворениях, нельзя не вспомнить широко известное и похожее по мотиву произведение Николая Асеева:

Простые строки

Я не могу без тебя жить!

Мне и в дожди без тебя — сушь,

Мне и в жару без тебя — стыть.

Мне без тебя и Москва — глушь.

Мне без тебя каждый час — с год,

Если бы время мельчить, дробя;

Мне даже синий небесный свод

Кажется каменным без тебя.

Я ничего не хочу знать —

Слабость друзей, силу врагов;

Я ничего не хочу ждать,

Кроме твоих драгоценных шагов.

Стихотворение 1960-го года, Николаю Асееву в это время отнюдь не 27, а 71 год. Да, мы помним, что Бунин «Темные аллеи» написал в 70 лет, но тем не менее, свежестью и напором чувств нельзя не восхититься. От Бродского, конечно, «Простые строки» очень далеки, а вот к Коржавину близки вполне, хоть и написаны через восемь лет после. Кстати, уместно вспомнить, что именно Асеев заметил и выделил юного поэта Коржавина еще в 40-х годах. И да, Асеев, как и Коржавин, не пытается вырваться за пределы узнаваемого трехмерного мира. В отличие от Бродского.

Совпав словесно, авторы оттолкнулись от общей мысли и разлетелись в противоположные стороны. Бродский, пользующийся новаторской поэтикой – в метафизическую вселенную, полностью заполненную несчастной любовью. Коржавин – в более традиционное и понятное лирическое пространство «прямого высказывания». Читатель же волен выбирать тот поэтический язык, который близок именно ему: иногда хочется вспомнить Бродского, а бывает, что и Коржавина.

Читая стихотворение Бродского в 2024 году, нельзя не обратить внимание на неожиданный омофон. «Вопли зуммера в ночи» приобретают совершенно иное значение и воспринимаются практически как «последний крик ястреба». Хотя Бродский, ясное дело, ближе к бумерам, а не к зумерам.

1 Сергей Баталов. В поисках лирического героя. – Пролиткульт. - https://prolitcult.ru/batalov-liricheskiy-geroy