Данил Файзов: «Однозначные ответы на сложные вопросы приводят к оглуплению»

Данил Файзов родился 24 января 1978 года в Игарке. С 6 лет жил в Вологде, в 20 лет переехал в Москву. В 2003 году окончил Литературный институт (семинар Татьяны Бек и Сергея Чупринина). Работал в московской системе клубов ОГИ-Пироги-Билингва продавцом книг и товароведом. В настоящее время – сотрудник Государственного литературного музея. Как поэт и куратор участвовал во многочисленных международных, московских и региональных поэтических фестивалях и книжных выставках. В 2004 году вместе с Юрием Цветковым основал Проект «Культурная Инициатива», занимающийся организацией литературных мероприятий. Автор четырех поэтических сборников.



– Данил, в ваших стихах много строгости, аскетизма, спартанства. Это следствие долгого пребывания на севере?

– Спарта упоминается в довольно раннем, юношеском стихотворении… Отчасти да, аскетичность, умение радоваться простому, малому – это и оттуда, и вообще из детства и юности, которые попали если и не на голод, то на время неустроенности, тотальной позднесоветской скудности, бесцветности. Но это компенсировалось тем, что солнце было гораздо ярче и трава зеленее. Это естественная красочность детской оптики, которую я в некоторых текстах пытался передать. Север же вообще не предполагает излишества, но взамен дает некую цельность мироощущения. Это касается всего – человеческих отношений, вкусовых предпочтений и так далее. Но сознательно я этого в стихах не культивирую, это, по всей видимости, изначальная данность моего кода. Хотя и буйство южных красок тоже может радовать глаз. Но север мне ближе, и Ферапонтово или Енисей приятнее, чем теплые моря.


– Вы читаете и свои, и чужие стихи, я бы сказал, с некоторой долей запальчивости. Много ли информации о поэте дает его голос?

– Да, конечно, голос, авторская манера исполнения собственных (и чужих) текстов важны. Многое ли это дает знать о личности автора или сути стихотворения? Не уверен. Скорее дает эмоциональную насыщенность, приоткрывает дверцы внутрь текста. В моем случае произошел синтез юношеского актерствования в театральной студии и работы книжным продавцом. Первое понятно. Второе – по сути – роль ярмарочного зазывалы. Продать книгу стихов легче всего, если ты прочитаешь из нее (говорю по опыту множества книжных ярмарок, в которых мне проходилось принимать участие). Чтобы продать стихи, надо их любить, только так можно убедить случайного прохожего в том, что и он их полюбит. А тут без эмоций никак.

Но манера исполнения может быть совершенно любой. Я много лет помогал Андрею Родионову проводить турниры слэма, порой и сам оказывался ведущим. Далеко не всегда побеждал самый громкий, самый эстрадный. Порой совершенно неожиданно публику брало за душу тихое и проникновенное выступление.

Ну а главное, конечно, все равно то, что и как написано. Плохие стихи можно читать сколь угодно громко и запальчиво. Тем скорее я уйду подальше от голосящего.


– В интервью вы говорите о принципиальной многозначности стихов. В то же время вы признаетесь, что к современным стихам пришли через рок-поэзию, где вроде бы все кристально ясно. Или я ошибаюсь?

– Рок-поэзия-то не столь однозначна. Это не только «за все хорошее против всего плохого». Если, конечно, не ограничиваться Цоем и Шевчуком, при всем уважении к ним. Можно найти немало интересного и разновекторного. От «АукцЫона» до «Калинова моста» и Янки, не считая Летова.

Разобраться в литературе, найти ориентиры вне школьной программы в середине 90-х в Вологде было непросто. Напомню, интернета как такового не было, старших товарищей тоже почти не было. Официальные вологодские литературные авторитеты – бледные копии с Рубцова… В этом смысле переезд в столицу, где узнаешь, что кроме Бродского, Евтушенко и Вознесенского, есть еще и Лианозово, и Кривулин, и «Вавилон», и Гандлевский с Рубинштейном, оказался очень вовремя и кстати!

А если говорить про мои тексты, то мне важно писать так, а не иначе. Лобовое, прямое высказывание годится для тв-зомбирования. Сказали, что «лживый образ», и все как будто понятно.

В одном из текстов я писал о том, что о войне надо думать не только 9 мая, когда вся страна сливается в экстазе и «спасибо деду за победу», надо помнить и тех, кто в 41-м погибал под Ровно в бесплодных танковых контрударах. Но эта память неудобна, это не про парад, а про кровь. Однозначные ответы на сложные вопросы приводят к оглуплению, редко из этого выходит что-то хорошее.

Кстати, в недавних спорах о лауреатском стихотворении Марии Малиновской (которое мне понравилось) мало кто обратил внимание на тот момент, что протагонист – мужчина, срывающийся на героиню в момент социальной катастрофы, – сам является жертвой, он напуган, он размазан. И ему тоже можно сочувствовать. Это я о неоднозначности.
  

– Вы знакомы с большим числом современных поэтов, вечера которых устраиваете. Близкое знакомство с автором позволяет лучше понять его творчество или, наоборот, затрудняет понимание?

– Теплые дружеские отношения завязываются в основном после знакомства с текстами, а не до этого. И разговоров о творчестве друг друга практически не возникает.


– Вы говорите о многообразии современной российской поэзии. Что, на ваш взгляд, его обуславливает?

– Это естественное явление. Было бы странно, если бы было иначе. Человек, пишущий сегодня, имеет перед собой серьезный пласт поэтических открытий, сделанных за три с лишним века. И его индивидуальность может найти выход в том русле, которое для нее естественнее. И этих русл с каждым днем все больше.

В начале XX века стихотворец мог опираться на опыт поэтов в диапазоне от Сумарокова до Некрасова, ну и на общемировой, естественно. В его жизни только-только появились авиация и кинематограф. В наше время мы знаем и умеем гораздо больше. И способы осмысления реальности через поэзию, конечно, обновляются. А жизнь всегда плодотворна для стихов – можно ли назвать эпоху, в которой поэзии не было?


– Вы учились в Литинституте. Скажите, каким, на ваш взгляд, должно быть это заведение? Что в идеале можно вынести из его стен?

– Некогда Дмитрий Кузьмин говорил о том, что единственная польза от Литературного института в том, что человек из провинции может приехать в Москву, поселиться в общаге и на пять лет оказаться погруженным в современный контекст. Это и так, и не так. Например, я знаю несколько очень интересных ребят, которые учатся в институте прямо сейчас. Не так – потому что не все приехавшие пользуются этой возможностью: часть студентов – и в мое время, и сейчас – не особенно включаются в этот контекст.

Коммуникация, включенность Литературного института как институции (простите тавтологию) в современный культурный процесс достаточно эпизодична, непостоянна. Нередко это происходит на низовом уровне, по инициативе студентов, и тогда это интересно.

Но опять же – все неоднозначно. Если включенность будет «погромной», не признающей инаковости (а у нас в стране ожидать можно всего), то, может, пусть и не будет включенности.

Некоторые преподаватели были блестящими – например, мне довелось учиться у покинувших этот мир Александра Павловича и Мариэтты Омаровны Чудаковых. О некоторых преподавателях воспоминания не столь позитивные. Наверное, учитывая уникальность этого вуза, стоило бы культивировать некоторую семейность – более личные отношения между преподавателями и студентами. Предусмотреть что-то вроде бесед, в которых студент становился бы «младшим равным»… Но это, конечно, зависит и от преподавателей, и от студентов. Я в свое время себе таких преподавателей нашел. И это было более чем полезно.