Две стадии Апокалипсиса

Поэзия последнего времени. Хроника / Сост., вступ. ст. и примеч. Юрия Левинга. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022. – 576 с.

Воскресшие на Третьей мировой. Антология военной поэзии 2014-2022 гг. Питер покет. Стихи. – СПб.: Питер. 2023. –  416 с. Составители Колобродов А.Ю., Прилепин З., Демидов О.В.

1. Немного статистики

О феномене z-поэзии, то есть поэтов, поддержавших СВО, стали много говорить сразу после февраля 2022 года. Хотя поэты эти были и раньше и взгляды свои не меняли. Почему-то меньше говорят о мощном феномене поэзии, написанной с противоположной позиции, – может быть, именно потому, что как раз эта позиция в литературном мире воспринималась как мейнстримная, а z-поэзия – как заметное, но исключение. 

Так или иначе, выкристаллизовалось два ядра: условно говоря, те, кто «за», и те, кто «против», и вопрос появления соответствующих антологий стал вопросом недолгого времени. И они появились! Те, кто «против», объединены в антологии «Поэзия последнего времени»: это 119 авторов, самых разных по возрасту, географии проживания и поэтической направленности. Среди них – Владимир Гандельсман, Ирина Евса, Всеволод Емелин, Геннадий Каневский, Томас Венцлова, Алексей Порвин, Евгения Беркович. Также среди авторов антологии – лауреаты премии «Поэзия» Юрий Гуголев и Мария Малиновская, звезды интернет-поэзии – еще с тех времен, когда деление поэзии на существующую в интернете и существующую в печати было значимым – Вера Полозкова и Аля Хайтлина (Кудряшова), «новый эпос» в лице Федора Сваровского, Елены Фанайловой или Андрея Родионова, ну и, естественно, ряд авторов, признанных иностранными агентами, – Татьяна Вольтская, Дарья Серенко, Дмитрий Быков и другие. Последние, впрочем, получили данный статус не за поэтическую деятельность. 

Антология «Воскресшие на Третьей мировой» объединила тех, кто «за»: 63 автора, также очень разных по возрасту, географии и поэтической направленности. Среди них – Александр Проханов, Мария Ватутина, Игорь Караулов, Светлана Кекова, Юрий Кублановский, Марина Кудимова. Среди авторов – лауреат премии «Поэт» Олеся Николаева, поэты-военкоры – Анна Долгарева, Семён Пегов, Наталия Курчатова, Виктория Цыпленкова, ушедший добровольцем Дмитрий Артис, а также бывшие «смогисты» Владимир Алейников и Юрий Кублановский и «куртуазные маньеристы» Андрей Добрынин, Вадим Степанцов и Виктор Пеленягрэ. 

Тиражи у сборников разные. У «Поэзии…» – две тысячи экземпляров, у «Воскресших…» – сначала три тысячи, сейчас издатели говорят уже о десяти. Кроме того, «Воскресшие…» широко продаются в электронном виде. Судя по всему, это тот максимум, на котором вообще возможно издание поэтических книг сегодня.

Сборники построены по разному принципу. «Поэзия последнего времени», как следует уже из названия, – хроника. Она содержит пять разделов, каждый включает стихи за один из месяцев 2022 года, с марта по июль, а внутри разделов стихи расположены по хронологии. Соответственно, в антологии нет группировки стихов по авторам, и у многих из них стихи разбиты между разделами. Впрочем, некоторые поэты, например, Аля Хайтлина, судя по всему, писали (и пишут) в эти месяцы своего рода лирический дневник, так что такая разбивка выглядит довольно уместно. В «Воскресших…», напротив, воплощен классический принцип: все авторы расположены по алфавиту. 

2. О составителях

В любой антологии важны фигуры составителя (составителей). Потому что антология сама по себе – это своего рода его (их) авторское высказывание. Выражение (его) их позиции. Составителем «Поэзии последнего времени» стал поэт и литературовед, профессор русской литературы и кино университета в Принстоне (США) Юрий Левинг. Составителями «Воскресших на Третьей мировой» стали писатель Захар Прилепин, прозаик и литературный критик Алексей Колобродов, поэт и литературовед, преподаватель литературы Олег Демидов. 

Позиция составителей может выражаться разными способами. Например, самой выборкой авторов и конкретных текстов. Или – как мы увидели выше – выбором принципа составления. Или выбором периода, в котором написаны представленные тексты. В последнем аспекте наши антологии сильно различаются: в «Поэзии…» представлены стихи за период с 24 февраля по 25 июля 2022 года, в «Воскресших…» – с 2014-го по 2022-й год. Пять месяцев против восьми лет. Эта разница во взятых периодах сама по себе показательна.

Тем не менее обе антологии – что очевидно – порождение одного времени. Это видно даже по названиям: для обеих антологий составители выбрали названия, вызывающие явные апокалиптические ассоциации. Хотя – и это тоже знаковая разница! – они намекают на разные стадии Апокалипсиса. «Поэзия последнего времени» – на гибель мира, «Воскресшие на Третьей мировой…» (использована первая строчка стихотворения Дмитрия Трибушного) – на обещанные вслед за нею новую землю и воскресение мертвых. Оба мотива – гибели и воскресения – действительно пронизывают соответствующие антологии, так что названия следует признать удачными. Впрочем, в названии «Поэзия последнего времени» можно при желании отыскать и другую ассоциацию – намек на легендарную диссидентскую «Хронику текущих событий», выходившую в самиздате в советское время.  

Обе антологии открывают предисловия составителей: Юрия Левинга в «Поэзии...», Алексея Колобродова и Олега Демидова – в «Воскресших…». Оба предисловия очень подробные, написаны профессиональными литературоведами и, как следствие, дают довольно полный анализ представленных стихотворений. Но этот вопрос хочется рассмотреть отдельно. 

3. О предисловиях 

Тем не менее некоторые моменты в обоих предисловиях вызывают недоумение. «Художественная ценность не являлась критерием отбора в корпус текстов», – пишет удивительное Левинг. Очень спорная фраза. Во-первых, вряд ли это действительно так: имена и стихи говорят сами за себя. Во-вторых, не очень понятно, зачем давать такой удобный аргумент потенциальным критикам. Кроме того, весьма спорным выглядит и название предисловия – «Хор сирен», учитывая, кто такие сирены и что они делали с попавшими к ним путниками.  

В качестве основной тенденции Юрий Левинг замечает в творчестве авторов «Поэзии…» вытеснение из языка отдельных слов и понятий, появление в стихах аграмматизмов и сбоев, что трактуется им как выражение внезапно возникшей для поэтов метафизической дыры в пространстве и времени. Общий вывод составителя – ощущение растерянности и одиночный поиск нового языка в новых условиях. В отдельных случаях это наблюдение справедливо, но вряд ли можно рассматривать эти примеры в качестве превалирующей тенденции. Более того, если говорить о всем корпусе текстов антологии, то, как мы увидим далее, вряд ли можно говорить о поиске нового языка. Скорее уж о возврате к старому. 

В предисловии со скромным названием «От составителей» Олег Демидов и Алексей Колобродов с обширными цитатами из третьего составителя, Захара Прилепина, пишут с противоположных позиций. У них поэты не ищут – они уже всё нашли. Для них антология ни много ни мало «новейший национальный эпос». Поэтов антологии они, не смущаясь, сравнивают с классиками русской поэзии, но саму их поэтику, как ни странно, выводят из советской песни военного времени. Причем аргументируют это не особенностями просодии, а тем, что именно песенная поэзия всегда вдохновлялась не ненавистью к врагу, но любовью к своему народу. 

Применительно к песням это, наверное, справедливо; применительно к стихам антологии – справедливо не всегда, но вообще сам способ определения особенностей поэтики выбран довольно странный. За исключением нескольких текстов, стихотворения в антологии далеки от песенной поэзии. Что, в общем, естественно для поэтического сборника. И сами составители в предисловии, и многие поэты в стихах вспоминают либо цитируют Ахматову и Цветаеву, Гумилёва и Бродского, но никто не вспоминает Суркова или Исаковского. Но тут мы уже вплотную приблизились к разговору о самих стихах. 

4. О стихах

Если же говорить о самих стихах, то, с точки зрения поэзии, между ними, мягко говоря, нет непреодолимых преград. И в той и в другой антологии основной массив текстов представляет собой конвенционную силлабо-тоническую поэзию с прямым прозрачным и при этом крайне драматическим высказыванием. Максимум, мы вполне можем говорить о разных практиках внутри общей традиции, например, о документальной поэзии: это стихи Лиды Юсуповой и Марии Малиновской в «Поэзии…» или «Поэма конца (невыдуманная история одной военной корреспондентки)» Анны Долгаревой в «Воскресших…». Причем и эти стихи каким-то новаторством назвать нельзя – документальная поэзия существует довольно давно. По большому счету, она – доведенное до предела желание прямого высказывания, когда практически стирается грань между поэзией и, скажем, постом в социальной сети. 

Но в основном, конечно, можно говорить не о разных направлениях, а скорее об индивидуальных особенностях поэтов. Да и с последними непросто. Заметно, например, что привычный градус иронии у Игоря Караулова или Виктора Пеленягрэ в «Воскресших…» или у Всеволода Емелина в «Поэзии…» заметно снижен. Понятно, что сама тема не располагает к веселью. Но в результате даже их голоса не слишком выбиваются из общего хора. 

Пожалуй, самое радикальное в «Поэзии…» – это поэзия Варвары Недеогло с ее графическими экспериментами, делающими названия текстов постмодернистским подобием церковнославянского письма. 

я не христос 
β̞озлю҄ бив его 
ему я не подражаю 
я нåпадаю и не рожāю 
я зараж̅’аю 
ja pol’zu jus’ j’azykom 
я раж за рай ɣ ە
(«¡ɚбудь рʏ͍ ссҝой+ой+ʙ̥ ой/на/рõϛϛию!», Варвара Недеогло)

Этим же изобретенным ею способом написано и название антологии на обложке. Но если закрыть глаза на эксперименты в графике, и ее тексты выглядят достаточно традиционными. Хотя, конечно, вызванная графикой игра слов и провоцирует нас на то, чтобы порой увидеть сразу два или три смысла в каждой строчке. 

В целом же поэзия обоих сборников наследует классической русской поэзии. Если быть более точным, то прослеживается определенная линия, берущая начало в акмеизме (в первую очередь это Анна Ахматова как эталон женского голоса и Николай Гумилёв как эталон голоса мужского – в антологию «Воскресшие на Третьей мировой» включено стихотворение Семёна Пегова «Гумилёв») и продолженная в традиции советской поэзии, в первую очередь – что естественно – в традиции военной поэзии. Тут можно вспомнить имена Семёна Гудзенко, Бориса Слуцкого, Александра Межирова. Повторюсь, что всё сказанное выше в равной мере относится как к стихам, представленным в «Воскресших на Третьей мировой», так и к стихам «Поэзии последнего времени». 

5. Основные мотивы: мир детства

Что действительно интересно, так это повторяющиеся мотивы в стихах каждой из антологий. Вот они-то как раз везде свои. И тут стоит поговорить подробнее. 

В предисловии к «Поэзии последнего времени» Юрий Левинг приводит много примеров текстов, имеющих свои корни в детском дворовом фольклоре, детской поэзии, колыбельных, сказках. Эти наблюдения справедливы – подобных отсылок в стихах «Поэзии…» действительно много. Также там много стихов, обращенных к детям, и много стихов, написанных как бы от лица детей. В тоже время природу этого явления Левинг никак не объясняет.  Сделаем сами следующий шаг и задумаемся над тем, что из этого следует. Ну, во-первых, мотив военного детства, конечно же, усиливает ощущение трагизма происходящего. Но главное тут то, что в окружении исторических бурь, наблюдая крах привычного мира, сам поэт снова становится как бы ребенком, ощущает страх, боль и растерянность.

Тот голос, что слушал на старой кассете
И вырос, прошедшего не разлюбив,
Мы книжные дети, мы книжные дети,
Мы книжные дети, не знавшие битв,

Не знавшие прежде, узнавшие ныне, 
Седые, усталые, сами с детьми.
Нет, мы не герои, мы плачем и хнычем,
Но после пытаемся встать и идти.

(«Девяносто девятый день: книжные», Аля Хайтлина)

В данном случае авторы «Поэзии…» попадают в ловушку, свойственную именно этой антологии. Если в каждом стихотворении по отдельности этот прием может производить сильное впечатление, то в рамках антологии становится очевидно, что зачастую это именно прием. Хотя детский опыт естественным образом и находит отклик у любого человека, но все-таки здесь его слишком много. 

В меньшей степени мотивы детства используются и авторами «Воскресших…». Вот только их бури – это условно «либеральные» девяностые-двухтысячные годы. В некоторых стихотворениях антологии присутствуют ядовитые выпады в отношении этого периода нашей истории. А события 2022 года для них – это, напротив, восстановление привычного порядка вещей, возвращение к нормам советского детства.  

Как они уходят за реку Смородину, 
За реку Донец, за мёртвую воду,
За мёртвую мою советскую родину,
За нашу и вашу свободу.

(«За холмом и рекой бахает, бацает…», Анна Долгарева)

Вообще приведенные отрывки показательны. Общий культурный бэкграунд советского школьника – Высоцкий у Хайтлиной и «Слово о полку Игореве» у Долгаревой – дополняется общим же для обеих поэтесс пафосом обыденного героизма, направленного на сбережение привычного, устоявшегося мира. Здесь они сходны до неразличимости. Особенно если обратить внимание на то, что «патриот» Долгарева цитирует известный диссидентский лозунг «За нашу и вашу свободу», а «либерал» Хайтлина мимоходом признается в любви к «прошедшему», то есть советскому прошлому. Таким образом, и либерализм, и патриотизм, взятые уже без кавычек, входят в ценностный круг обеих поэтесс и представляемых ими «лагерей». Что их действительно разделяет, так это представления о том, какое содержание они вкладывают в оба этих понятия. И тут, как говорится, есть нюансы.  

6. Основные мотивы: идеология

Пожалуй, сразу скажу, что не разделяю устоявшегося взгляда на то, что поэзия совершенно отделена от политики или идеологии. По крайней мере эта поэзия представляет собой, помимо прочего, еще и политическое, и идеологическое высказывание. 

Как следствие, все основные положения, все штампы противоборствующих идеологий представлены в стихах каждой из антологий в полной мере. Взятые в совокупности, эти штампы образуют определенные картины мира, которые будут прямо противоположными. 

«Нормальный» мир для авторов «Воскресших…» – это идеализированный мир советского прошлого, включая интегрированные в это прошлое знаковые фигуры русской культуры в целом. Их мироощущение – это мироощущение бойцов осажденной крепости, когда жестокий внешний мир пытается лишить тебя всего, что составляет основу твоей идентичности. Иными словами, их враги «за словом, стихами Пушкина пришли, Толстого прозой» (Алексей Шмелёв). Мир «западный», либеральный для них вредный, чужой и опасный. Мотив восстановления «правильного» порядка вещей, защиты «правильного» мира – один из ведущих в стихах «Воскресших на Третьей мировой». 

Главная претензия к противнику, кстати, в том, что он отказался от «нашего» мира и перешел в стан «чужих». То есть перестал разделять общие ценности. Подобные претензии тоже часто встречаются в сборнике. «Европа» как образ жизни для авторов «Воскресших…» – абсолютное зло.

В стихах «Поэзии последнего времени», соответственно, представлена прямо противоположная картина мира. «Норма» для них – как раз либеральный европейский мир, частью которого они себя ощущают, а советское прошлое – мир тирании, время масштабных трагедий. 

Там у кого-то дед пропал за так,
а у кого-то вся семья в Сибири,
в стране, напоминающей барак,
в любом роду несчастья в этом мире.

(«Мы проросли в стране концлагерей…», Катя Капович)

Показательно в этой связи отношение авторов обеих антологий к классике. Ее очень много в обоих сборниках. В основном отсылки вполне узнаваемы: они из набора среднестатистического советского интеллигента, особенно часто встречаются Пушкин и Бродский.

«Патриотические» авторы «Воскресших…» классиков сакрализируют. И очень хотят видеть на своей стороне. Для них классики одновременно и соратники по борьбе, и ценности, которые всеми силами необходимо защищать и оберегать.  

И стоит, лепестки роняя, вишнёвый сад.
А его поливают градом, взрыхляют пушками…
И зияют места пустые, как двери в ад,
Но садятся за стол меж нами Достоевский
                                                     с Пушкиным…
(«Русские голоса», Алиса Орлова)

Представлены и классики ХХ века. Они ближе, их речь легче присваивается, легче становится своей – особенно если это военная поэзия. В какой-то момент поэты «Воскресших…» сами словно бы становятся ими.

Бой был коротким, а потом
Мы пили водку ледяную.
Сержант хорошую, с винтом
Достал. И где он взял такую? 
Сапог прикладом калаша
Стянул, отдал приказ о пленных.
…И понял вдруг, как медленно душа
Заботится о новых переменах…

(«Бой был коротким, а потом…», Вадим Пеков)

Для «либеральных» авторов «Поэзии…» русские классики – это собеседники в диалоге. Отношение к ним сложное: от внезапного отторжения и разочарования до столь же внезапной актуализации их стихов в новых условиях. В любом случае это диалог, часто – спор, но спор на равных. 

мальчик к бабушке летит
мальчик бабушке кричит:
восемь лет живу без хаты
телевизором распятый
красный флаг увидел твой
забери меня домой

(Павел Банников)

Как и в «Воскресших…», есть в «Поэзии…» и отклики на советские песни, с которыми, опять же, ведется одновременно и саркастический спор, и их переосмысление применительно к современным реалиям.

Враги сожгли родные хаты,
Вот там, взгляни через плечо.
Какие ровные ухабы!
Так это ж кладбище, ты чё?

(Лена Берсон)

В любом случае культурный бэкграунд и у тех и у других поэтов, очевидно, общий. Общим является и представление о добре и зле. Разница заключается в том, кто является носителем этого зла. И это тот вопрос, где идеология тесно смыкается с религией. 

7. Основные мотивы: религия

Вообще, религиозное, сакральное сознание – это то, что бросается в глаза при чтении, в первую очередь, «Воскресших на Третьей мировой». Неслучайно именно в эту антологию включены поэты, известные своими религиозными стихами: Светлана Кекова или Олеся Николаева. Но речь не только о них. В стихах практически всех (!) авторов антологии очень много религиозной символики. Вот «пение ангелов» у Владимира Алейникова. Вот Николай Чудотворец заходит на чай у Анны Долгаревой. Вот укрывшая солдат ночь сравнивается с рясой – у Антона Шагина. 

Авторы «Воскресших…» последовательны. Территория, о которой идет речь, наделяется чертами священной земли, Рая, небесного Иерусалима – например, «Донбасс обетованный» или «небесная Горловка» у поэта и священника Дмитрия Трибушного. Сакрализуется и вся Россия – естественно, в противовес попавшему под власть Сатаны Западу.  Женщины часто сопоставляются с Богородицей, мужчины – с Христом, враги – с бесами. Участие в военных действиях приобретает характер священнодействия. Погибшие бессмертны практически в прямом смысле этого слова.

я тоже часто умирал,
за просто так – за то, чтоб жили,
но Бог меня не забирал,
мы с ним в одном полку служили.

(«мы умирали, как могли…», Сергей Кубрин)

Надо признать, что поначалу это действительно сильно действует, но взятые в совокупности, помещенные в контекст антологии, эти тексты начинают смущать. Дело даже не в том, что, с точки зрения религиозного человека, эти вещи граничат с кощунством. В конце концов поэзия и пишется, и читается далеко не только религиозными людьми. И не в том, что подобным образом христианскую образность любила использовать, как ни странно, еще советская пропаганда двадцатых-тридцатых годов. Эти ассоциации тоже возникнут не у всех. Настоящая проблема в том, что подобный образный ряд всё больше и больше приобретает характер приема, если не штампа. И если на неискушенного читателя этот прием еще действует, то у читателя искушенного рано или поздно возникнут вопросы.  

В «Поэзии последнего времени» религиозных мотивов меньше, но они тоже есть. Вот только упоминается чаще не рай, а ад, в котором внезапно оказывается лирический герой. В общем-то, это тот же штамп, только вывернутый наизнанку.

Он прощён, и прославлен, и благословлён,
И летает победы над жизнью безумная вестница.
И темнеют иконные лики. И крест раскалён.
И охранник прикурит и левой рукой перекрестится.

(«А над главным-то Храмом в первопрестольной Москве…», Вадим Жук)

Справедливости ради, подобных «сакральных» образов в «Поэзии…» на порядок меньше, чем в «Воскресших…». Что, впрочем, компенсируется преобладанием в «Поэзии последнего времени» мотивов детства.

Помимо религиозной символики, в стихах авторов «Воскресших…» бросается в глаза обилие интернет-мемов. Про «людей с хорошими лицами», про «эльфов» и «орков», про «орду» и «Мордор» – всё есть. Что вызывает подозрение, что бои в социальных сетях многим поэтам знакомы как минимум не хуже, чем реальные. Кстати, из интернет-боёв заимствован и прием переосмысления мемов – чуть ли не с гордостью произносится: орки, Мордор, орда, негативными коннотациями наделяется слово «эльфы». В общем, те мемы, которые некогда были введены в оборот их оппонентами с целью уязвить, иронически переосмысливаются и становятся основой собственной идентификации. Нам же в данном случае важно, что и «эльфы», и «орки» появились с той же целью, что и «ангелы», – для идентификации «своих» и «чужих», носителей общей или, наоборот, противоположной поэту позиции. 

К сожалению, вне зависимости от используемой символики сам факт ее использования приближает каждое подобное стихотворение к сфере идеологии и удаляет его от сферы поэзии. Потому что поэзия – это не деление мира на черное и белое, а рассказ о его сложности. И уж конечно это не деление людей на своих и чужих, а стремление увидеть даже в чужом для тебя человеке прежде всего человека.

8. Поверх мотивов

 
Впрочем, у тех, для кого случившееся – это личная история, мемов меньше. Они и в людях, оказавшихся на противоположной стороне, могут увидеть людей. Часто – родных. Таких стихов немного, но они тоже есть.  

Ну а тело его омывала река, 
Костенело оно, остывая,
И в прозрачной воде неживая рука
Шевелилась, совсем как живая.

(«Враг», Владислав Артёмов)

Вообще, когда читаешь эти сборники, меньше всего хочется думать о метафорах. В принципе они там особо и не нужны. Стихи производят сильное впечатление не поэтическим мастерством, а той трагедией, которая вызвала их появление. Каждое стихотворение в каждом сборнике – это отдельная трагедия, это боль, это удар по живому. Тут действительно нет смысла в изощренных метафорах и сложносоставных рифмах. Чистая интонация и простой рассказ об увиденном действуют сильнее. Конечно, постоянно читать такие стихи – психологически невероятно тяжело. Но эта трагическая нота и есть то, что делает оба сборника явлением не только идеологии, но и поэзии. 

Был я жив, а теперь – не знаю,
Но за три недели привык.
Та страна, что могла быть раем,
Превратилась в мунковский крик.
Те слова, что были живыми,
Оседают в тёмной пыли,
Остаются горе да имя
Перепаханной смертью земли.
В никуда упёрлись ступени,
Битых окон страшен музей,
И бредут по улицам тени
Навсегда ушедших друзей.
Жизнь бессильна, будто зубрёжка,
Удалённой проги ярлык.
Моё сердце – там, под бомбёжкой.
Моя родина – русский язык.

(Герман Титов) 

Или…

За домом овощехранилище,
Под домом вглубь бомбоубежище,
Чуть за угол – и будет кладбище.
А ветер колющий и режущий. 

По дому бродят звероящеры
Не вымершие и шершавые.
И непонятно – то ли пращуры,
То ли приблуды пустошарые.

А небо низкое и ржавое.
Хрипит натуженно скрежещущий
Никчёмный внук ужа и жабы,
Насильно с вурдалаком скрещенный. 

Когда-то в небе были ангелы,
Смеялись, бегали, дразнились,
Но грохнул гром, и все попадали,
И насмерть, кажется, разбились. 

Направо – труп в петле качается,
Налево – горькая с тоскою.
И здесь уже не различается, 
Где мёртвое, а где живое.

(Мария Ремизова)   

Не буду писать, из какой антологии взято каждое из приведенных выше стихотворений. В данном случае важно не это, а то, что ощущение гибели – как собственной, так и привычного мира – общее для обоих поэтов. 

9. Некоторые итоги

Подведем итоги. Разница двух антологий лежит в области политики, идеологии, мировоззрения, но в наименьшей степени – в области собственно поэзии. У авторов обеих антологий общее образование, общее представление о добре и зле, общий культурный код. Разница только в оценке событий. Плюс меняется на минус, но сами полюса остаются прежними. И это, с одной стороны, вселяет надежду, с другой – еще больше усиливает ощущение трагизма происходящего.

Говоря об антологиях, можно сделать как минимум два вывода. Вывод первый: несмотря на все мировоззренческие и идеологические разногласия, авторы обеих антологий представляют собой одну литературу, один народ и – вследствие пересечения этих общностей – одно литературное сообщество. Многие стихи, как мне кажется, могли бы спокойно сменить антологию без особого ущерба для смысла и общей тональности каждой из них. Многие стихи, как мне кажется, могли бы спокойно сменить антологию без особого ущерба для смысла и общей тональности каждой из них. Особенно если закрыть глаза на идеологическую составляющую. То, что упомянутое литературное сообщество демонстрирует такую разность в оценке происходящего, тоже неудивительно. Как раз идеологическое размежевание свойственно нашей интеллигенции как минимум последние два столетия. 

Вывод второй: обе антологии демонстрируют упрощение собственно поэтического высказывания. Тут злую шутку с авторами в обоих случаях играет и сам формат антологии. Когда листаешь стихи подряд, индивидуальные особенности авторов становятся практически неразличимы. Зато явно проступают общность манеры, общность приемов и принадлежность к общей традиции. Средний уровень высок, но за пределы среднего уровня не выбивается практически ничего. Так что упрощение мы наблюдаем в двойном смысле. Упрощение как уплощение, но и как появление некоего обобщенного голоса. 

Политика и поэзия похожи в том плане, что та и другая создают образы, создают свои мифы о реальном и желаемом мире, о добре и зле. Но мифы политические примитивнее – не в том смысле, что хуже, а в том, что устроены намного проще, чем те мифы, с которыми обычно имеет дело поэзия. 

Другими словами, политика – это простое высказывание, поэзия – высказывание сложное, внутренне противоречивое. И ставя – из самых благородных целей! – поэзию на службу политической идеологии, вне зависимости от ее направленности, поэт вольно или невольно упрощает собственную поэзию. По-человечески это – в обоих случаях! – понятно, но поэтически, боюсь, стихи и с той, и с другой стороны останутся прежде всего не столько явлением литературы, сколько памятником времени и тех трагических событий, что вызвали их к жизни. 

Однако надо сказать, что явлением поэзии они тоже останутся. Только для будущих читателей это будет очень особая поэзия, так же, как очень особой поэзией для нас стала военная поэзия Гражданской или Второй мировой войны. И явлением именно поэзии эти стихи делает та трагическая нота, которую, несмотря на все сказанное выше, все-таки сумели донести до нас ее авторы. Впрочем, пока сами упомянутые трагические события продолжаются, вряд ли мы вправе требовать от поэтов чего-то большего.