Кутенков и его команда: сообщество «Полета разборов»

Литературно-критический проект «Полет разборов», возникший в 2014 году в столице и руководимый поэтом Борисом Кутенковым и его соведущими Григорием Батрынчей и Андреем Козыревым, на первый взгляд представляется проточной рекой. Она беспрестанно обновляет свои воды присылающими подборки участниками и воплощает разнообразие творчества, казалось бы, не сводимое к единым критериям. На самом деле, у «Полета» есть как убежденческая парадигма, так и круг поэтов, ставших визитной карточкой проекта. Теоретиком существующей перманентной школы представляется в первую очередь сам Кутенков, придерживающийся в отношении современной поэзии мнения, что исключительно ее эстетическая ценность — а не содержание, направленность, форма или функциональность — имеет определяющий вес. Отмежевание от «актуальной», «моральной» или «утилитарной» поэзии не есть что-то исключительное. На практике проект посвящен не столько поддержке классического регулярного стиха, сколько высвобождению ритма, языковым и содержательным поискам, эксперименту. В то же время очевидна разница с авангардом, техническим заумным построением — иррациональное, непознаваемое начало в творчестве становится здесь приоритетным.

Вот, что говорит сам Кутенков: «Что касается собственно творческого метода, то для меня принципиально именно незнание того, о чем я напишу. Для меня важно выяснение этого постфактум и движение на волне именно музыки. В стихах я люблю именно звук и приветствую фонетическую поэзию, поток ассоциаций, которые оказываются внутри стихотворения цельно взаимосвязанными, а для этого нужно поймать соответствующее состояние. Можно называть слово «вдохновение» устаревшим, но мне оно важно, и часто в рецензиях я советую поэтам прислушаться именно к своему внутреннему редактору состояний. Всегда видно, когда стихи в подборке вымученные и когда наряду с теми же стихами есть те, в которых прямо видно, что поэт радовался, когда писал это стихотворение»¹. 

Именно этот проект дал нам нынешнего лауреата «Лицея» (2023) Степана Самарина, открыл финалистку «Филатов Феста» (2021) Диану Никифорову, с ним связаны тонкий, пишущий на грани средневековой стилизации лирик Ростислав Ярцев и самобытный, только еще расцветающий талант студентки Литинститута Евгении Липовецкой. 

Проследить внятную связь поэтики и эстетических принципов самого Кутенкова мы можем лишь с одним названным участником – это Никифорова. В то время как между Ярцевым, Липовецкой и Самариным, случайно или нет, существует некое соседство мотивов и микромира.

Заметим, что речь не о поэтической группе, в которой все участники примерно ровесники, а то и земляки, ощущающие культурную и даже убежденческую близость – как это бывает порой с поэтами, связанными питерским двором или вологодскими мотивами. Это и не семинар, где между мастером и учениками обычна разница в несколько десятков лет. Перед нами скорее «профессиональный клуб по интересам». И интересы, объединившие названных поэтов, – не только художественные и связанные с техникой стиха, но и вполне прагматические: продвижение в социуме, навык выступлений и общения, участие в мероприятиях, формирование образа поэта. Такой непривычный (даже для кого-то неприемлемый, в силу представлений о недопустимости рационального, а то и коммерческого² – если говорить о премиях и перформансах – отношения к собственной одаренности) подход в определенном смысле видится и честным. Потому что публичность – неотъемлемая часть образа поэта, а значит, предполагает ряд навыков и определенную подготовку, и отнюдь не только литературную.

Диана Никифорова – визитные карточки

Диана Никифорова – из небольшого подмосковного городка, выпускница филфака МГОУ, вошла в современный литпроцесс внезапно, два года назад – и со спецэффектом. Борис Кутенков, «открывший» ее в потоке самотека и поддержавший рекомендательной статьей ее дебютную книгу «Это то» (2022), вызвал своим поступком полемику по поводу художественных особенностей творчества Дианы – на страницах «Вопросов литературы». Литератор и редактор Андрей Фамицкий выступил как оппонент по отношению к новаторству и художественному стилю Никифоровой в своей статье «Об ошибке Бориса Кутенкова»³. Собственно, эта «шумиха» и стала отправной точкой интереса к фигуре и текстам дебютантки со стороны литературной среды и молодежного читателя.

Как дает нам понять Марина Кудимова в своей известной статье о Борисе Корнилове, поэзия и поэт – это вообще не про то, что надо быть хорошим, правильным мальчиком / девочкой. Однако стихи Дианы Никифоровой, уже успевшей покорить столицу далеко не только лирикой, – определенно о том, что бывает с плохими мальчиками и девочками. Речь не о морали – самом страшном кошмаре «Полетов» (а может, и поэзии вообще – ведь не секрет, что выраженное нравоучительство нередко губительно для художественного произведения) – а о реалиях жизни. «Эстетически ценные»⁴, музыкальные стихи с увлекательным сюжетом, нестандартной, но тем не менее вполне ясной формой имеют не только искомую художественную принадлежность, но и шокирующую своей прямотой атерапевтическую подкладку. Жила-была ученица средней школы, она хотела походить на свою кумирессу, старшеклассницу Марину: последняя вызывала сильный интерес у мальчиков и вообще была такой крутой. Но однажды Олю Мещерскую постперестроечной эпохи убили, только не бунинский офицер, а бандиты, и у других девочек пропала охота походить на нее. А вот другая история: пока ты юна и неопытна, неуверена в себе, кажется, что это предел провинциальных мечтаний, когда твоя подружка встречается с представителем криминала; его малокультурные повадки видятся стильными, а тусовка – избранной. А вот когда ты подрастешь, то такая компания и вообще такая жизнь уже не кажутся ни приятными, ни интересными.

Или вот: молодой девушке думается, что всё в ней не так, она встречается с абьюзером, ее угнетает ворчание измученной матери, она утрачивает то веру, то иллюзии, метаясь между духовными практиками и восточной гимнастикой. Жизнь оказывается совсем не такой, как учили, и вообще не похожа ни на что. И однако, незаметно приходит день, когда прыщи исчезают сами собой, выясняется, что все не так уж и плохо в сущности. О чем очень хотелось бы сказать очередной школьнице, мучающейся от невзаимности, курносого носа и нежелания жить – однако она вряд ли услышит. Все это почти тривиально по содержанию и невольно сдобрено нравоучительной основой. Кроме того, «социальные мотивы» определенного толка не выдерживают критики: настоящая литература должна освещать проблемы поважнее прыща, неблагополучной подростковости или невидимых миру слез. Однако и баллада имеет сценарий, а жизнь имеет свою школу. От освещения большой проблемы произведение не становится большим. Это тонкая грань между очевидным и художественным, Диана Никифорова находится как раз на ней, куда она направится, покажет время, сейчас же оно – её.

Обратимся к самому известному тексту Дианы, чтобы понять, что именно так возмутило одних критиков и привлекло других.

никогда–никогда не ходи по тропе, 
где убили бедняжку марину.
там и птицы кар–кар. там деревья не те.
всё живёт для того, чтоб ты сгинул.
 
на похоронах плакали все: иконы, ивы,
равнодушные мужики с лопатами.
 
а пошёл — так клади в недырявый карман
ножик, клевер и мятную жвачку.
а пошла — так держи его руку сильней
и зови его муж, а не мальчик.

на то место приезжали экстрасенсы восьмого сезона. 
сказали, плохо дело.
 
кто убил–кто убил, не найдут уже. всё.
белый мел смыт вечерней грозою.
пахло липовым чаем от карих волос.
не ходи–не ходи той тропою.
 
в пятом классе я мечтала быть, как марина.
а в десятом классе, когда её убили, передумала.

Сочетание псевдодетского языка («птицы кар-кар», «ножик, клевер и мятная жвачка», «карие волосы»), снижено-разговорной лексики («равнодушные мужики», «плохо дело», «сгинул», «не найдут уже. всё») – с серьезным, балладно-песенным сюжетом стихов, ушедшим от жестокого романса, но в то же время похожим на пионерскую лагерную страшилку, – вызывает двойственное чувство. Либо перед нами нечто новое, поиск своей ниши, либо, как считают оппоненты, сочетание недостаточного технического умения и попыток тематически и языково подыграть молодежной аудитории. Формальные же поиски выражаются в чередовании регулярного и свободного стиха, почти вкраплений прозы, что особенно выразительно выглядит при авторской декламации, превращающей стихотворение в мини-спектакль. Однако при чтении книги этот эффект не возникает, что позволяет критикам сомневаться в органической природе такого приема. Полемика в отношении манеры Никифоровой подогревает интерес к ней.

С регулярной усовершенствованной поэтикой Бориса Кутенкова «гетероморфную» Никифорову, местами еще ищущую верное слово, связывают не столько язык и ритмика, сколько, как это ни иронично, нравственный урок. Он очень неожиданный и вовсе не про то, что не надо встречаться с неправильными людьми и важно слушаться маму. Он рилькевский: в письмах к Лу Саломе австрийский классик с горечью замечает, что поэзия в определенном смысле противоположна жизни, самому ее закону, что она подчиняется другим правилам, идет иными путями, в этом ее трагедия. Это перекликается и с мыслью Кудимовой, что поэт в каком-то смысле обречен самой своей деятельностью, и нельзя быть одновременно удобным, хорошим, приемлемым для социума и близких – и носителем миссии, дара, своего пути. Придется выбрать, и здесь выбор не между правильной мамой и крутым парнем, освобожденным по УДО, а гораздо более серьезный и печальный. Оба этих поэта – Кутенков и Никифорова – хранители печали о невозможности соединить традиционный «путь всея земли» и путь голоса. То есть поиска, обособленности, неизбежной непонятости во имя чего-то, что даже нельзя с уверенностью назвать – музыки, интонации, субстанции звука и смысла?

Ростислав Ярцев – на холодной этой земле⁵

Лирика молодого поэта Ярцева, уже выпустившего две книги финалиста «Лицея»⁶, оценивается современниками неоднозначно. То, что придает ей красоту и гармонию, – регулярная, изящная поэтика миниатюрной баллады или стансов, в то же время порождает обвинения в искусной стилизации, сомнения, не создается ли такая поэзия для снискания читательских симпатий, а не в целях поэтического поиска и самостоятельного пути стиха. Хотя лично я не вижу ничего предосудительного в склонности автора нравиться читателю, а не приучать его мало-помалу к неудобному себе. Проект «Полета» придерживается приоритета самостоятельного развития стиха над его понятностью, доступностью и тем более удобством для публики. Таким образом, творчество Ярцева, пожалуй, самое «неправильное» среди приведенных поэтов.

План содержания у поэта часто отсылает к набору мотивов античной лирики, несет эскапистскую ноту, аллегоричность и хитросплетение загадок, – они есть причина обвинений в излишнем пристрастии к книжной культуре. Сегодня мы знаем, что никакой «первичной» поэзии на самом деле нет, и даже наскальная живопись росла из примитивного религиозного культа, а не из «жизни». Однако очевидная искусность языка и формы, конечно, наводит на мысль об элитарности, избранности поэта – неважно, Всевышним, Судьбой или им самим. Такое возвышенное отношение к собственной фигуре может толковаться двояко – и как игра в традиционную перекличку автора и лирического героя, несколько романтизированного, особенного и не от мира сего. И как определенная старомодность, умышленное нежелание быть современным.

На первый взгляд, поэтика Ярцева далека от суггестивного, перенасыщенного смыслами и наложениями образов и ассоциаций письма Кутенкова. Однако по сути у обоих поэтов фигура условного Орфея стоит в центре мира, она источает смыслы (как это называется сегодня – отчасти нарциссична), ей присущ элемент самолюбования, унаследованный от романтизма. Таким образом, модернизированный античный прообраз и в том, и в другом случае есть исток творческих эманаций. Мир входит в поэта, преломляется, разрушается и воссоздается в нем вновь, превращаясь в предмет искусства, то есть в первую очередь эстетическую ценность.

Леночка, здравствуй. Намедни обещанный снег
так и не выпал. На юг уезжает сожитель.
Я у тебя недалёкий, смешной человек,
я у себя проводник, реагент, проявитель.
Поезд качает, птенец пробивает стекло.
Вижу, как вечер плывёт надо мной, неприкаян.
Хочется сделать хоть что-нибудь – просто назло
миру бессмысленных, серых, убогих окраин.
Вот встрепенулся, припомнил тебя наяву,
вышел сухим из глазниц стрекозиного горя:
кто я тебе, почему до сих пор я живу –
знают в провинции тихой, у самого моря,
знают приказы да списки, пахан и декан
лучшего в мире университетского вуза,
знает святая любовь, что пошла по рукам
улицы, блока общаги, лжецов студсоюза.
Что нам поделать? Скорее бы вывалил снег
темпами Баха и списками на пересдачу.
Музыка будет с тобою прекраснее всех.
– Я и на юге о ней спозаранку заплачу.

Степан Самарин – (не)похожий на тебя

Вполушутку можно заметить, что Самарин — это почти персонаж кино: человек, который изменил всё. Конечно, творчество, подобное самаринскому, существовало и до него, однако лауреатство «Лицея» обозначило признание такой поэзии официально. Это обстоятельство вызвало консервативное возмущение. В то же время Самарин стал первопроходцем, открывшим путь всем, кто хотел, но боялся. Поэт использует гетероморфный стих с крайне условными представлениями о рифме, размере, строфе и каноне. Так вышло, что формальное значение поэзии Самарина выше фактического, потому что, хотя речь и не о зауми, далеко не каждый найдет произведения Степана легкими для восприятия. Известны случаи, когда стихи, мало говорящие условному массовому читателю, «что-то делают» в учебнике или представлены как образец в манифесте, вызывая негодование, недоумение, но затем постепенно – привыкание. Если отвлечься от «значения» фигуры Самарина в современном литературном поле и посмотреть на его поэзию так, словно это просто строфы какого-то автора, случайно встретившиеся нам, то мы увидим неожиданно, что ничего бунтарского, вызывающего и вообще возмутительного в его поэзии нет.

кто бы так говорил, отрываясь листом, надрываясь, как заячье ухо
от ветра в бегу, замирая смешно с этим вывертом: всё
это всё — я люблю, и храню,  нет во мне злости
всё исполнено чести, и ступенькой скромно хрустит — к дому

и рукавом, как крылом, остаётся взмахнуть
и побежать ко всему и всем любимым

Напротив, это добрые, ностальгические, сохраняющие красоту мгновения и случайного прикосновения к миру тексты – умышленно не говорю «стихи», потому что не все еще привыкли обозначать таким словом графически напоминающее заметку в дневнике явление. Хотя саморефлексия присуща поэту, однако фокус не на пришедшем извне, а на внутренних движениях свойствен Самарину наравне с Ярцевым.

Никифорову и Кутенкова проще назвать поэтическими экстравертами – в их внутреннем космосе то поет «запретная Алла», то исполняется танец на столе, то хулиган «делает салат», откусывая фрагменты овощей за неимением ножика. Вся поблескивающая привлекательность не одобряемого благопристойным обществом возникает в замочной скважине. Этой романтики подросткового бунта мы вовсе не найдем у созерцательного Самарина или оплакивающего маневры истории Ярцева. Нежный лиризм в отношении… собственного внутреннего мира, оберегание его от громких звуков в то же время вносит другую ноту в этот хор – уже упомянутый алкеев мелос, тихое любование гармоническим отражением нежных и хрупких вещей мира в душе поэта.

стать хотя бы клочком
где ты реешь, где ты дрожишь, дорогая
жизнь, — я себя хороню, сохрани меня
ты, возвращая к основам простым, — и от них
всё возможным становится дальше: эта бережность
и любовь, и достаток великий, в котором — уже
каждый жил от истока своих дней
и ему приготовлено было поныне — царство
от скрипа качелей, от материнских локтей
в подарках весь мир, ореол каждой вещи — подарок
от немости ночи, от сумрака затяжных зим
обновившихся ран:  ты один,  ты один — но
посреди
простора, — и обо всём его
незамечаемой воли

Женя Липовецкая – жил на свете таракан

Евгения Липовецкая – юный поэт родом из Сыктывкара, с 2016 г. участвует в литобъединении при Союзе писателей Республики Коми. Сегодня она студентка Литинститута, однако ее творчество уже вызвало интерес своей философской и игровой основой у таких литературных критиков, как Валерий Шубинский и Мария Мельникова. Публикации в проектах «Полутона» и «Флаги» можно назвать ее первыми шагами в литературу, собственный сборник поэтесса только планирует. Недавнее выступление в ЦДЛ на творческом вечере «Полета разборов» позволяется рассматривать ее тексты уже не как ученические опыты.

Пожалуй, она – лучшее свидетельство, что поэзия эстетического канона не обязательно высокопарная и с призвуком «элитарности». Напротив, она не боится быть смешной, забавной (как говорят некоторые – «Что ж может быть печальнее, чем когда поэзия забавна?»), псевдодетской, но притом смелой и раздвигающей рамки «можно и нельзя». Если Никифорова и Ярцев – более доступные читателю поэты (обратная сторона – обвинение в попсовости / стилизованности), а Самарин больше всех разрушает наши представления о форме стиха, не относясь при этом к авангарду, то Липовецкая сложна содержательно. Не в таком роде сложна, как Кутенков, у которого мы, несмотря на многослойность языка, без труда вычленяем примерный сюжет; поэзия Липовецкой действительно рафинирована в смысле картины мира – иносказание, детская считалка, умышленная болтовня ни о чем? Попытка выделить чисто художественное начало, лишенное морали, сюжета, обращения, полубеспамятная рефлексия на грани бредовости?

Посмотрим на ее – кажущееся детскими – стихи о букашках.

все цветочки листочки
все иссохли до точки
червячки муравьишки
растеряли усишки

вылупляются мушки
будто сразу старушки
и взлетемши впервые
падают неживые

и жучки от тоски
и шмели на мели
даже палочник переломился

и пчела умерла
и оса в небеса
и невыпитой сохнет роса

словно кто-то забыл
и с утра не умылся

Можно понять эту балладу как метафору мироздания – песчинка человеческой и вообще любой жизни-однодневки в неумолимом жерле вечности: детство-начало в мгновение ока перетекает к концу-старости. Таким образом, хармсовское начало оборачивается на проверку достаточно мрачной космогонией. С другой стороны, выраженный игровой, несерьезный посыл ведет совсем к иному прочтению из области детского фольклора, как известно, тоже изобилующего мотивами жизненного финала (что юного читателя отнюдь не печалит). От таракана капитана Лебядкина, откровенно трагического, мы дошли к комическому таракану Сефа, застрявшему в стеклотаре. А теперь и к философской букашке Липовецкой, воспринимающей такую вот короткую и печальную жизнь как органическую данность. Здесь нет борьбы, нет даже скрытого протеста (как в двух упомянутых текстах), под большим вопросом огорчение – но, определенно, слышится подтрунивание. В том числе над картиной мироустройства.

___

Итак, на конкретных примерах мы постарались показать кредо «Полетов» – от моральной свободы и ритмического раскрепощения до обращения к стилистическому канону и рефлексивности. Несмотря на заявление Кутенкова, что сами по себе содержание и форма не важны, а важен лишь талант, который с ними управляется, узкий круг «Полета», если угодно, его ядро, все же имеет содержательные доминанты. Лев Толстой в одном фрагменте о товарищах графа Вронского сказал, что они не только были беспринципны, но имели аморальные принципы. Здесь же можно сыронизировать, что и эстетическое направление имеет собственную мораль, негласно противостоящую «постсоветскому канону». Во-первых, поэзия интуитивна, до конца не постижима, она экспериментирует и ищет, а не изрекает уже готовое, тем более заданное, нарратив – последнее, что ее украшает. Во-вторых, нельзя рассматривать художественный текст с этически-нравственной точки зрения. И даже если вообразить ситуацию, когда стихи будут идеологически неприемлемы, в первую очередь нужно думать об их литературной ценности, а уже потом о высказывании. Мы понимаем, что такой взгляд нетипичен для консервативной поэтической традиции – то есть наследующей советскому, а не акмеистическому канону (последний, на мой взгляд, представляют, например, «Пироскаф» и «Prosodia»). В то же время в поколении миллениалов вновь возникает вопрос о необходимости соотнесения эстетического и нравственного. В концепции «Полета» речь скорее о том, что эстетические и художественные достоинства произведения уже сами по себе несут некую этическую, пусть и неочевидную нагрузку, потому что талант нравственен сам по себе. Эта позиция достойна уважения, хотя некоторые, конечно, назвали бы ее идеалистической.

1 Интервью «Меня стало раздражать положение дел в российском литературном процессе». - Альманах «Артикуляция», № 21, 2023 г.

2 Естественно, сам по себе проект «Полет разборов» не коммерческий, никаких «клубных взносов» и прочих дотаций он не имеет.

3 «Вопросы литературы», №4 за 2022 г.

4 Иронично, что в современном контексте это тавтологическое словосочетание не выглядит абсурдно, поскольку есть поэтики, намеренно минимизирующие эстетику и художественность.

5 Строка из романса Дианы Коденко «На холодной этой земле // Не растут такие цветы».

6 «Нерасторопный праздник» (2021), «Свалка» (2023).