Любовь Колесник. От царя до перестройки и обратно до царя

Как и предыдущая книга Любы Колесник «Мир. Труд. Май», сборник «Музыка и мазут» имеет трехчастную композицию и сходный корпус текстов, только переработанный и дополненный. Автор убрала стихотворения, замедляющие «движение вперед», добавила новые, перекомпоновала материал – и вуаля! Книга стала совершенно другой, на мой взгляд, более «светлой». Исчезли смысловые повторы, появились разнообразие настроений, неожиданные формы, близкие к фольклору («Мещёрский заговор», «реки текут…»). В то же время сборник не потерял целостности и завершенности. Упростилась графика самих текстов – в книге сохранена авторская орфография и пунктуация. Довольно часто отсутствуют знаки препинания. «Музыка и мазут» – это коллективный портрет поколения 70-х, которое, хоть и не прошло через войну и Сталина, зато застало брежневский застой, смену генсеков, Афган, лихие 90-е; многих выбросило на обочину жизни, где у «трав оттенок жабий». Поколению 90-х надо объяснять, что значит дефицит, ваучер, ГКЧП, как варить джинсы или ставить сахаром челку, а нам не надо, – узнаешь детали, выхватываешь скрытые цитаты, подпеваешь.

Название книги отсылает к «индустриальной» теме, ставшей маркером поэзии Колесник. Хотя, конечно, это явно не то, что называлось «индустриальной поэзией» в 20-е годы прошлого века. Да, формальные признаки, детали совпадают. «Вместо сердца пламенный мотор» у Е.А. Бунимовича – «на месте сердца абразивный камень» у Колесник; «гвозди б делать из этих людей» у Н.С. Тихонова – у Колесник «здесь люди, крепкие, как гвозди…», «шестерки, шестерни, гвозди». Заводской колорит присутствует, но, похоже, он здесь только декорация, вряд ли «мы рождены, чтоб сказку сделать былью», как пелось в «Марше авиаторов» П.Д. Германа – ибо «горько волк за горкой плачет о стране СССР».

Что мы имеем?

Эсхатологический индустриальный пейзаж «исчезающей провинциады»: «креозотно кричит электричка / александровский голос труда / медным тазом – легко и привычно – / нас с тобой накрывает беда».

Убитая природа: «зачерпнем, но пить не станем – / Это мертвая вода», «всё лучшее, конечно, позади, / а впереди – дорожный край отвальный / и город спальный».

Все, что казалось крепким и стойким, ржавеет и разрушается: «ожидание ржавых пружин», «одиночество, вечная стойка / ржавой стрелки в недвижной воде», «иди пинать свою балладу / о злую поросль арматур».

Цвета промзоны мрачные. Эпитет «серый» попался мне не менее семи раз, кроме него – светло-серый, темно-серый, блеклый, невзрачный, жабий, коричневый, порыжелый. Один из самых частых эпитетов – «мертвый», что вполне естественно, ибо жизнь в таких оттенках невозможна.

В индустриальных пейзажах Колесник явно проступают блоковские мотивы. Сравните:

«несчитанные без причины / без окончаний и начал»;

«Жизнь – без начала и конца. / Нас всех подстерегает случай»;

«отраву пей, забудь отраду»;

«Так! Погибайте! Что в вас толку?».

Во многих стихотворениях интонационно и ритмически чувствуется это родство, вплоть до цитатности: «...ни ночь, ни улица, ни все, что / однажды видел пьяный блок».

Или:

к сорока проснешься
сам с собой и трезв
издаешь сдаешься
попадаешь в срез
а откроешь блока
воешь что не блок
ты поэт от бога
надо было к.

Последняя строка этого стихотворения примечательна. Несмотря на то, что лирическая героиня Колесник «не богомолка – комсомолка», она нет-нет и проговаривается о потере и поиске Отца: «Мать меня рожала без отца / От сырой землицы на погосте…», «ты не мать, ты вычтенный отец. Папа я устала, мне капец», «небо кровит купоросом. / Птичке Твоей тяжело». Или вот такое, совсем светлое: «Люблю, любима. Дочь и мать. / Хожу под Богом. Верю в чудо. / И веточку хочу сломать, / и не ломаю почему-то…»

Как антитеза провинциальному аду, где «несет сатана Михалкова в багровеющие небеса», возникает, едва видимая периферическим зрением, часто разрушенная, но церковка: «храм, артиллерией вбитый по горло в грунт, / Как безымянный каменный богатырь», «дальний храм кричал в колокола», «внучка послушай церква стояла в песке / да в одночасье под воду и ушла», «Церковь, перечеркнутая проводом, / Падает, как кланяется мне», «и плывет прожаренный лук церквей».

Здесь храм, церковь – не о религиозности, а, скорее, о родовой, кровной связи с предыдущими поколениями, она органична пейзажу как порождение самой природы. Поэт восстанавливает родовую связь, «с телефона читая карамзина», вспоминая, что «Радищев матерился точно так, как я, увязнув в расписные хляби». Не зря стихи Колесник о войне достоверны и беспафосны, будто пережитые воочию. Это опять о восстановлении потерянного: поэт ведет «пером кроворыдающим поверх написанного до». Ибо ощущает свое единство со всем сущим, ведь «земля незыблемая такая, как при Пересвете и Челубее».

Примечательно лексическое разнообразие поэзии Колесник. Здесь и авторские неологизмы: «кораблещущие сосны», «телевизороголовые», «ипотекшие на лету», поразившая меня «паутень тумана», «ночедня». Множество профессионализмов: минвата, КТУ, тосол, креозот, козловой, мостовой, пайка контактов, спецовка, ЛЭП, асинхронный двигатель. Большой пласт сленга и просторечия: мафон, пивняк, трагедь, видики, погранец, фотик и т.п. Наряду с ними церковнославянизмы и архаика: волчцы, хляби, слепец, аспид, двоеперстно, осанна, терновые венцы, клир, тенёта. Колесник пытается уверить нас, что ее лирический герой – из люмпенской среды, от сохи, с башенного крана, но это только лишь художественный прием, мистификация. Хотя вполне убедительная.

Поэзия Любови Колесник еще ждет своего вдумчивого и внимательного исследователя. Благо материала более чем достаточно. Это и мастерски встроенная в тексты песенная классика «не плачь девчонка», «широка страна моя родная», «пел Тальков про Чистые пруды», «снятся ли электроовцы крейсеру на Неве», «улетаю», «багровеющие небеса», и тут же есенинское «не жалею, не зову…». Это работа поэта с идиомами и их слом: «и добра на меня не держи», «с автоматного кормишь детей рожна», «я играю в классики рока с рабочим классом»; каламбуры («пойти за штопором – в штопор не войти») и совершенно феерические образы: «корабли журавлиного крика», «ботва, как пьяный черт», «молчать по горлышко в стихах».

Это и совершенно бескожая («тяжело и холодно жить без кожи»), трагическая любовная лирика на фоне постиндустриального апокалипсиса, это и звукопись («Ты, слабая, сама себе сова / и свет, и лес небесный»), и смелая работа с ритмикой («Лиственница стоит как виселица, / мотив качается блатной»), но нельзя объять необъятное в коротенькой арабеске. Одно точно: я автору верю, потому что он «взаправду».

В заключение составила досье на лирического героя Любови Колесник:

Происхождение: «Я других земляничных полей».

Родители: «мать меня рожала без отца от сырой землицы».

Друзья: «Андрюха и Володя».

Ближний: «Радиатор из ребрышек и пустот».

Работа: «фотографировать насосы».

Социальный статус: «служащая».

Местонахождение: «в центре зала», «нигде не нахожусь», «размазана по дну небесной сферы».

Любимая музыка: «Агата», Кинчев, «Сектор газа» и др.

Поэзия: Блок, Боря Рыжий, Цветаева, Ходасевич, и др.

Состояние: «Похмелье. Тошно. Значит, я жива», «цельнометаллическая, устойчивая, прямая… и чувствую – устаю», «ележиву», «ничейная и занятая».

Кредо: «суть не разменивать на медь».

Самоидентификация: «карась», «семечко, летящее в межу», «тонкая трепещущая хорда, протянутая с неба до земли», «облако», «ветер» «растерянная птица».

Достижения: «издаешь сдаешься попадаешь в срез», «лучшая в Москве, успешная».