Мать Мария и откровение земного: русский акмеизм в лицах и текстах

***

Вела звериная тропа
Меня к воде седой залива;
Раскинулась за мною нива;
Колосья зрелы, ждут серпа.

Но вдруг тропу мне пересек
Бушующий поток обвала,
За ним вода, дробясь, бежала,
Чтоб слиться с бегом тихих рек.

И я, чужая всем средь гор,
С моею верой, с тайным словом,
Прислушалась к незримым зовам
Из гнезд, берлог земных и нор.

Я слышала: шуршит тростник,
Деревья клонят низко ветки,
Скользит паук по серой сетке;
Так тайну тайн мой дух постиг.

Как будто много крепких жил
Меня навек с землей связало;
Как будто в бешенстве обвала
Мне рок свой образ обнажил.

И то, что знает каждый зверь,
Так близко мне, так ясно стало,
С событий пелена упала:
Судьба, закон; словам не верь.

1912

Интенсивные духовные искания привели юную гимназистку в поэтические круги Санкт-Петербурга. В 1908 году она лично познакомилась с Александром Блоком, который посвятил ей, пятнадцатилетней девочке, верлибр «Когда вы стоите на моём пути, / Такая живая, такая красивая…» Спустя некоторое время, будучи уже слушательницей философского отделения Бестужевских курсов (одного из первых женских вузов России), сблизилась с Гумилёвым и Ахматовой. Восемнадцатилетняя Елизавета Пиленко вышла замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева – одного из будущих руководителей («синдиков») «Цеха поэтов», занимавшегося издательскими вопросами.

Биография Кузьминой-Караваевой легко составит щедрый материал для увлекательного исторического романа или даже остросюжетного кино (опыт экранизации сюжета её жизни существует –  фильм «Мать Мария» режиссера Сергея Колосова), а не только для жития святых –  подробнее о ней можно прочесть в материале Prosodia. Говоря по справедливости, главное, что суждено было сделать этому человеку, – не поэтические опыты. Но нельзя пройти мимо них, ведь, как писала сама Монахиня Мария в 1937 году: 

Так сильно связано всё в жизни в узел вечный:
И неба синь, и улиц серый прах,
И детский звонкий крик, и смысл в стихах…

Поэзия не покидала ее никогда, стихотворения поэтесса сочиняла на протяжении всей жизни. В акмеистических опытах Кузьминой-Караваевой начала 1910-х годов религиозно-риторическое начало еще не определило полностью лирическое звучание. Они интересны с чисто художественной точки зрения, хотя характерная религиозная аллегоричность – можно сказать, «дантовская» – присутствует и в этих стихотворениях. Но ведь все акмеисты восхищались Данте. Вообще, характерно, что поэтесса пошла по творческому пути «преодолевших символизм», не сбиваясь со своим скромным поэтическим даром на символистские «общие места», ведь это ближе, кажется, религиозному пафосу. Но «неба синь» соседствует у неё с «серым прахом улиц».  Сам характер её христианской веры и судьба (например, до монашества она дважды была замужем, у неё было трое детей) требовали утверждения земного, и уже через него обретение небесного:

И, вдаль идя крутой тропою горной,
Чтобы найти заросший древний рай,
На нивах хорошо рукой упорной
Жать зреющих колосьев урожай.

Читая в небе знак созвездий каждый
И внемля медленным свершеньям треб,
Мне хорошо земной томиться жаждой
И трудовой делить с земными хлеб.
(«Взлетая в небо, к звездным, млечным рекам…»)

В решительную минуту перехода к иному бытию лирическая героиня неожиданно обращает свой взор к земному:

Я вспоминаю час закатный,
Когда мой дух был наг и сир,
И нить дороги безвозвратной,
Которой я вступила в мир.

Теперь свершилось: сочетаю
В один и тот же божий час
Дорогу, что приводит к раю,
И жизнь, что длится только раз.

Стихотворение «Вела звериная тропа…» вошло в сборник «Руфь» (1916), но было написано на четыре года раньше, как раз в пору близкого знакомства с акмеистами. Сюжет стихотворения повествует о поворотном событии в жизни, после которого лирическая героиня получает откровение (сравни, «Пророк» Пушкина или «Вчера, размышляя о смерти…» Заболоцкого). Жанрово это восходит, по-видимому, к житийному средневековому канон, где подобный эпизод – обязательный. Мотивы скитаний, странствия, дороги, на которой происходит резкий поворот – традиционные аллегории духовного исканий, мытарств, «бушующий поток обвала» – критическая переломная ситуация (сдвиг), за которой следует духовное самообретение. Подобно пушкинскому пророку героиня Кузьминой-Караваевой постигает прозябание растений, скольжение паука по паутине, проникает в жизнь деревьев, птиц и зверей:

Я слышала: шуршит тростник,
Деревья клонят низко ветки,
Скользит паук по серой сетке;
Так тайну тайн мой дух постиг.

Но явленное откровение, прежде всего, связывает «крепкими жилами» лирическую героиню «со всем земным». Теперь она знает то, что «знает каждый зверь». Эта обретенная в пору акмеизма близость земному, личное созвучие «биению всебытия», станет сквозным мотивом творчества поэтессы. В начале 1930-х, готовясь к постригу в монахини, даже наступление царства небесного она передает через эти же земные – акмеистические – образы:

Мы выйдем из могил и нор, –
Зверь, камень, человек, растенье…