«Новые стихотворения» Рильке

4 декабря 1875 года родился Райнер Мария Рильке. Prosodia предлагает очерк о Рильке периода «Новых стихотворений», открывшего новый этап в творчестве и жизни великого поэта.

Имазин Илья

фотография Райнер Мария Рильке | Просодия

Великий австрийский поэт, чья философская лирика не перестает поражать читателей и исследователей глубиной звучащих в ней смыслов, универсализмом и размахом влияния на всю модернистскую литературу, – Райнер Мария Рильке (1875 – 1926) стал Райнером не сразу. При рождении он получил более мягкое и как бы сглаженное, без удвоения рыкающего «р», женственное имя Рене, означающее «дважды рожденный». Это латинское имя, как и другое из его имен – Мария, вполне могло быть дано и девочке: возможно, мать Рильке Софи назвала так сына в память об умершей в недельном возрасте дочери-первенце. Возможно, в тоске по ней она наряжала мальчика в изящные платья и отращивала ему локоны, придавая детскому облику сходство с легкокрылой феей, – впрочем, такова была тогдашняя мода, достаточно вспомнить столь же девоподобные фотографии Александра Блока и Андрея Белого в детстве. Но мы осмелимся предположить, что тончайший поэт-модернист впитал с молоком матери скорбь об этой столь рано оборвавшейся, не состоявшейся женской судьбе. Утрата, предшествовавшая его рождению, не только определила отношение Рильке к женщинам, о которых и которым он всегда писал с такой чуткостью и проникновенностью, но и привнесла что-то надломлено-женственное в его собственную душевную организацию.


Rilke_Rainer_Maria.jpg

Портрет Райнера Мария Рильке работы Хельмута Вестхоффа (ок. 1901).


С годами этот надлом усугублялся, прежде всего, взаимной неприязнью родителей, которые расстались, когда будущему литератору не исполнилось и девяти. В пору распада родительского брака Рильке написал свои первые детские стихи, иными словами, именно жизненный кризис пробудил в нем поэта. Великий дар обнаружил себя впервые посреди семейного несчастья.


После развода родителей Рильке остался с отцом Йозефом, железнодорожным служащим, который в юности мечтал стать военным и именно это поприще уготовил своему сыну. Так Рильке оказался сначала в кадетском, а затем в высшем реальном военном училище. Атмосфера этих заведений была настолько чуждой его духу, что начинающий поэт, протомившись пять лет в их стенах, как в каторжной тюрьме, заболел, а, точнее, совершил бегство в болезнь и ценой физического недуга прервал ненавистную учебу. Потомок купцов, он не нашел себя и на торговой стезе, отучившись меньше года в Академии торговли в Линце. К двадцати годам Рильке смог получить аттестат зрелости и самостоятельно определить свои образовательные приоритеты. Стремясь восполнить недостаток необходимых писателю гуманитарных познаний, он поступил в Пражский университет, где обучался на философском и юридическом факультетах. В эти годы исканий и противоречий выходят первые сборники его стихов: «Жизнь и песни» (1894, позднее он всячески открещивался от этого поэтического дебюта), «Жертвы ларам» (1896) и «Увенчанный снами» (1897). В 1897 г. поэт встречает главную музу своей жизни – Лу Андреас Саломе1. Встреча с Лу оказалась переломной, изменив его личность и все последующее творчество – настоящий мировоззренческий переворот, то самое «второе рождение», которое предвозвещало данное ему матерью первое имя. Именно Саломе, почувствовав в душе Рильке болезненно-надломленную женственность, посоветовала ему сменить мягкое и двуполое Рене на более решительное и мужественное – Райнер. Впрочем, позднее она же мудро отсоветовала своему хрупкому, изломанному любовнику и другу искать исцеления от затяжной депрессии в психоанализе З. Фрейда: интуиция подсказала ей, что в непреодолимой боли и неисцеленности таится для Рильке глубочайший источник лирического вдохновения. Наконец, Саломе открыла Рильке Россию, которую он признал своей духовной родиной. «Если бы я пришел в этот мир как пророк, я бы всю жизнь проповедовал Россию…», – писал он, очарованный путешествием в далекую и необъятную «сказочную страну», где в сумерках говорится то, что в Европе не может быть сказано и при ярком свете2. Путешествие инициировала Лу. Иными словами, эта удивительная женщина подарила поэту новое имя и новую родину, внеся существенные коррективы в тот замысел судьбы, который неосознанно определила его несчастная мать. При этом любовь к загадочной и сильной русской (она была замужем и на пятнадцать лет старше) не принесла Рильке семейного счастья, не избавила его от страданий.


Фридрих Ницше и Зиґмунд Фрейд нашли в Лу Андреас Саломе идеальную ученицу и наследницу. Для Рильке она стала не просто подругой и музой, но воплощением той преобразующей женской силы, которой так не хватало его душе. Она оказалась в его сердце там, где до нее было зияние. Она научила его видеть и чувствовать земные вещи; разбуженный ею новый «вещный» взгляд преобразил привычную картину мира и придал поэзии Рильке иную форму, неведомую прежде силу, философскую глубину и выразительность.


В 1903 г., характеризуя эту мировоззренческую (или, вернее, мировидческую3) перемену, Рильке писал Лу Андреас Саломе: «Мир перестал быть похожим, как в моих первых стихах, на облака, которые то сливаются вместе, то распадаются; в нем появились вещи, я научился различать животных и цветы; медленно и трудно я понимал, что все просто, и учился говорить простые вещи». И добавлял: «Все это благодаря тому, что мне посчастливилось встретить тебя в то время, когда я рисковал потерять себя в бесформенности».


Стремясь в поэзии к тому, что исследователи определят впоследствии, как «новую вещность», Райнер Мария Рильке в каждом своем стихотворении добивается «трезвой правдивости», упорно изживая расслабленную созерцательность, приблизительность и лирическую поверхностность, которые, по его же собственной критической оценке, были присущи его ранним поэтическим опытам. В том же 1903 г. поэт писал: «Только вещи говорят со мною. Вещи Родена, вещи готических соборов, античные вещи – все вещи, которые совершенно вещны. Они-то и указывают мне на образцы, на движущийся, живой мир…» Вещь предстает, как самодостаточная ценность. Ее нужно увидеть, постичь, отобразить и пересоздать посредством слов, ритмов и рифм, – причем поэтический текст становится не отпечатком или копией воспринятого, но тоже самоценной вещью, недаром мы читаем не просто вирши, но «вещи» Бодлера, Блока, Верхарна или того же Рильке. Это понимание «вещности» мира и поэзии нашло воплощение в прославленных «Новых стихотворениях» (1907). Переложения семи поэтических текстов из этого сборника приводятся ниже.


К моменту публикации «Новых стихотворений» Райнер Мария Рильке – поэт и человек – проходит большой и извилистый путь обретения себя. Он, странник в поисках духовной родины, живет в колонии художников Ворспеде, работает секретарем у великого Огюста Родена, пишет книги об искусстве (в частности, о Родене и Сезанне), публикует свои признанные шедевры – «Книгу образов» (1902) и «Часослов» (1905), наконец, предпринимает попытку, расставшись с Лу Андреас Саломе, создать семью. Его женой в 1901 г. стала молодая ваятельница Клара Вестхофф, с которой он познакомился в Ворспеде и которая родила ему в декабре того же года дочь Рут. Клара создает вещи из камня, тогда как он – посредством слов. Осип Мандельштам несколько позднее соотнесет эти две материи подлинного искусства.


Райнер Мария Рильке и Клара Вестхофф, скульптор и его будущая жена.jpg

Клара Вестхофф и Райнер Мария Рильке


На фотографии супружеской пары бросается в глаза контраст между волевой, подавшейся вперед и целеустремленной женской фигурой и мягкостью мужских черт – от них веет каким-то смиренно-созерцательным покоем. Особенно красноречиво сравнение подбородков Клары и Райнера – ее резко выдается, его, напротив, втянут и как бы отступает назад. Можно предположить, что поэт искал в женщине ту волевую, даже властную определенность, какой не доставало ему самому. Ранимый и болезненный, Рильке периодически нуждался в заземлении, материально-осязаемом противовесе его эстетическим исканиям и грезам, но лишь затем, чтобы, оттолкнувшись от едва обретенной опоры, снова пуститься в скитания. «Уход блудного сына» был, вероятно, его стратегией постоянного творческого обновления. Брак поэта распался, поэтическое странствие продолжилось. Неспособность укорениться, довольствуясь уже достигнутым, наслаждаясь семейной жизнью и быстро пришедшим признанием, помогла Рильке охватить сознанием и отразить в творчестве – поверх барьеров и границ – глубинную общность европейских культур. Он смог почувствовать и воссоздать внутреннюю связность того культурно-исторического опыта, из которого родилась современная ему Европа, многообразная, раздираемая противоречиями и целостная, как возводимый веками собор.


Впереди – публикация романа «Записки Мальте Лауридса Бригге», а также главные вершины рильковской лирики – «Дуинские элегии» (1912 – 1922) и написанные на едином дыхании «Сонеты к Орфею» (1923). Впереди – удивительный роман в письмах – к Борису Пастернаку и Марине Цветаевой. И еще не наступила пора затворничества и тяжелой болезни, мучительно-медленного угасания от лейкемии в швейцарском замке Мюзо, курортных городках, клиниках и санаториях. В жизни Рильке «Новые стихотворения» – это самый разгар лета или, быть может, начало августа, щедрого на плоды: предчувствие осени едва сквозит, пейзаж пока не тронут холодом приближающейся смерти…


Райнер Мария Рильке. Из книги «Новые стихотворения» (1907)


Ранний Аполлон


Как в непокрытое густой листвой

Ветвей сплетение весной глядится утро,

Так сквозь просвет за этой головой,

Льет беспрепятственно сиянье перламутра


Поэзия, что ранит нас смертельно;

К вискам прохладным лавр еще не льнет,

И этот взгляд пока не тронут тенью,

И лишь потом его надбровий свод


Под небеса розарием взметнется,

И каждый выросший отдельно лепесток

Коснется рта, в котором трепет скрытый,


Недвижность губ улыбкой разомкнется

И песню впустит, за глотком глоток,

Как будто жажда петь ему привита.



Девичья жалоба


С малых лет во мне стремленье

Пребывать в уединенье,

Сторонясь других детей,

Тяготясь их шумным вздором,

Быть самой себе простором,

Близким другом, зверем, бором

И началом всех путей.


Жизнь одаривала щедро,

И в себе сокровищ недра

Открывала я тогда,

Я – во мне всему мерило.

Но себя я вдруг забыла

Позже, в юные года.


Все внутри пришло в движенье,
И покой сменило жженье:

По холмам грудей моих

Чувство мечется без крыльев,

Жаждет, втуне обессилив,

Вылиться в предсмертный крик.



Эранна – Сафо


О, метательница, я – твоё копьё!

Как и всё, что попадет в лихую руку.

Даже не броском, но силой звука

Я отправлена далёко – в забытьё:

Кто я? где? – с самой собой в разлуку.


Сестры помнят обо мне и тихо ткут,

Помнит дом, все его створы и ступени.

Только я – далёко, я не тут,

Я сама мольба, само смятенье:

Ведь прекрасная богиня в средостенье,

Мифы светятся и мной одной живут.



Сафо – Эранне


Грудь мою наполни мелкой дрожью,

В моей длани, словно посох, трепеща.

Я, как смерть, тебя возьму и подытожу,

Как могила, всем земным вещам,

Всем раздам тебя и приумножу.



Уход блудного сына


Уйти от всей этой неразберихи вздорной,

Что нашей сделавшись, не покорилась нам.

Так отраженье погибает в речке горной,

Дробясь в угоду нами поднятым волнам,

И, как репейник в нас впивается упорно,

Так хаос будничного держит нас, – уйти,

Чтобы прозреть в пути

И все увидеть – вдалеке и в свете новом

(слепой рутине повседневной вопреки),

И с тихой нежностью, без злобы и тоски

Опять приблизиться к своим основам;

Понять: безлики, хоть и велики

Страданья – ими, словно сеть уловом,

Наполнено все детство до краев…

И все-таки уйти, сорвавшись вновь.

Боль разбудив в зажившей ране без труда,

Уйти: куда? Неведомо, куда.

В страну далекую, чей нрав не так суров,

И неизменна декорация всегда:

Не то стена, не то цветение садов.

Уйти: зачем? Нужда и нетерпенье

Торопят, гонит в темноту томленье,

Непониманье, непонятность снов и слов.


Взвалить на плечи все, чем жил в отчизне,

И все в дороге ненароком растерять,

И на чужбине одиноко смерть принять… –


Не это ли начало новой жизни?



Пьета


Вновь твои стопы, Иисус, я вижу,

Те стопы юные, что ручейками слез

Тогда омыла, согревая лаской уст.

Они белели в темноте моих волос,

Как дичь, нырнувшая в терновый куст.


Вновь твои стопы – ныне даже ближе,

Ведь эта ночь любви связала нас,

И ты лежишь со мною рядом, но не дышишь,

Услада лишь слезоточащих глаз.


Вот твои кисти, и еще сочится кровь

Из ран, возлюбленный, – не от моих зубов.

Зияет в сердце рана, точно вход:

Не только я – любой туда войдет.


Ты так устал, твои недвижные уста

Не льнут к моим, больным, в тоске желанья.

О, Иисус, в ночь нашего свиданья

Для нас двоих час гибельный настал.



Собор


В тех городках, где, сев на корточки, теснятся

Домишки ветхие, его величье вдруг

Ввергает в оторопь немую все вокруг,

Торговцы в страхе цепенеют и таятся,


Стихает ярмарка, в беззвучье тонет крик,

И ищет музыки встревоженное ухо.

Но в драпировках контрфорсов спрятав лик,

Безмолвно высится твердыня духа,

Домов пригнувшихся не чуя под собой:


В тех городках ты сам бы мог увидеть

Взлет над рутиной каждодневной бытовой

Соборов, что верны своей планиде

Все превышать, взмывая, словно взгляд,

И не вмещать себя в пределы взгляда –

Ничем не определенной громадой

Над временем самим они парят.

Судьба их наполняет, каменея,

И лишь судьбу в себе они несут.

Не то, что улочки, где сумрак дня плотнее,

И имена, утратившие суть,

На все надеты, точно фартук на торговца,

Так в пурпур кутают ребенка – напоказ.


В той вышине рожденья пробил час,

И сила роста подхватила нас,

Там хлеб, вино, любовь ручьями льется,

По всем порталам тихим стоном разлилась,

Но колокола отрешенный глас

Пророчит нам сурово, без прикрас

Взлет прерванный, что гибелью зовется.


Перевод с немецкого Ильи Имазина


1 Эта легендарная дама до Рильке была вдохновительницей Ф. Ницше, «Заратустрой в юбке», а после Рильке – преданной ученицей З. Фрейда, одной из первых женщин-психоаналитиков.


2 В России состоялись знаменательные встречи Рильке с Львом Толстым (Райнер и Лу посетили живого классика в Ясной Поляне), а также с художниками Ильей Репиным и Леонидом Пастернаком, отцом Бориса Пастернака, преклонявшегося перед гением Рильке и переводившего его стихи.


3 В том смысле, в каком В. фон Гумбольдт определял язык, как «некое мировидение».



Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Современная поэзия
18 тезисов о неотрадиционализме в русской поэзии

Неотрадиционализм — тип художественного сознания, который характеризует целый круг явлений в русской поэзии XX века. Этому литературному явлению уже около ста лет, но разговор о нём только начинается. Prosodia предложила формулировки ряда особенностей этого сознания, роль которого в современной русской поэзии явно недооценена.

#Современная поэзия #Лучшее #Русский поэтический канон
Илья Кормильцев. Без ансамбля

4 февраля 2007 года из жизни ушел Илья Кормильцев. В восемнадцатую годовщину смерти этого большого поэта, писателя и книгоиздателя Prosodia обращается к не самому известному пласту его творчества – стихам, которые писались не для песен.