Нью-Йорк. Война 2020

Геннадий Кацов. На Западном фронте. Стихи о войне 2020 года, М. Изд-во «Формаслов», 2021.

Помимо клуба «Поэзия», в состав которого входили Юрий Арабов, Нина Искренко, Виктор Коркия, Владимир Друк и другие, Геннадий Кацов также был участником московской литературной андерграундной группы «Эпсилон-салон». В мае 1989 года переехал в США, где все эти годы работает журналистом. Радио- и журналистскую деятельность начал с программы Петра Вайля «Поверх барьеров» на радио «Свобода». К поэзии вернулся десять лет назад. Настоящая книга – десятая в его библиографии.

Ссылка 2020 года как война

Год 2020-й в жизни каждого творческого человека наверняка сыграл необычную, особенную роль. Какую именно – сейчас, по горячим следам, сформулировать очень сложно; зрение сфокусировано на деталях, а общая картина слишком крупна для оценки и осмысления. Тотальная пандемия, тектонические политические и социокультурные подвижки (с особой ясностью заметные в США, где уже несколько десятилетий живёт автор рецензируемой книги), изоляция людей друг от друга – всё это абсолютно неизученное пространство, terra incognita для любой мыслящей личности и тем паче – для человека пишущего, вынужденного взамен подпитки новыми жизненными впечатлениями заглядывать в себя, пытаясь отыскать внутри ответы на вопросы мятежного настоящего.

В какой-то мере это изгнание, ссылка. Нет, цари и генсеки-самодуры больше не отправляют поэтов в забытую Богом глушь, дабы их сомнительные стихи не смущали девственных и лояльных умов подданных. Уже не отправляют. Но с позиций лишения поэта прямых человеческих контактов, являющихся частью естественной среды его обитания, и предоставления его самому себе – это своего рода ссылка, недобровольная несвобода, рамки, которых не было раньше.  Поэты в жёстких условиях выходят на новый качественный уровень: именно в ссылке Пушкин написал значительную часть «Евгения Онегина».  Другое дело, что подобные ограничительные меры часто работают по эффекту сжимающейся и разжимающейся пружины, и поэты в жёстких условиях выходят на новый качественный уровень: именно в ссылке Пушкин написал значительную часть «Евгения Онегина», «Кавказского пленника» и «Я помню чудное мгновенье... »; гениальные «Мцыри», «Бела» и «Демон», возможно, не были бы написаны Лермонтовым, не будь его кавказских ссылок; да и Бродский именно в заброшенной Норенской сформулировал основы творческого метода, в конечном итоге ставшего его «товарным знаком».

Вынужденная – равно как у всех остальных – ссылка Геннадия Кацова имеет привкус войны. То ли предчувствие гражданской войны в проложенном Сальвадором Дали и Юрием Шевчуком фарватере, то ли войны реальной, откуда исходят прямые ремарковские аллюзии в названии книги. Формально сам автор определяет книгу достаточно просто: это хронологический набор текстов, фактически продиктованных тревожной полувоенной неопределённостью 2020 года. Деление книги на три главы – «Ковидии», «Актуалии» и «Персоналии» – в этой связи достаточно условно.

Скука и гнев периода изоляции

Первый раздел книги, «Ковидии», – это бытие и ощущения лирического героя в безлюдной пандемийной реальности. Этот раздел – наблюдение, растерянное и обескураженное наблюдение лирического героя за миром, в котором полностью изменились правила игры. Имеет место фиксация увиденного, попытка зацепить глазами мелочи абсолютно аномальные, но стремительно становящиеся нормой.

вдоль неслышных разрывов сирени

жизнь проходит, как греческий воин:

завлекают на остров сирены

и горслужбы пленительно воют (c. 9)

Достаточно свободное обращение с пунктуацией в книге, равно как и доминация строчных букв – весьма активно используемые современной русскоязычной поэзией приёмы – как мне показалось, в случае данной книги абсолютно оправданы. Выборочная пунктуация работает на лёгкость поэтического дыхания, отсутствие заглавных букв – на осознание подчёркнуто тоскливого однообразия дней 2020 года, столь мало отличающихся друг от друга.

в большой стране, где не иссяк бабла источник,

язык которой: эй) велик, и би) могуч, –

ты обнаружишь сам себя на пятой точке

в большой квартире, с месяц запертой на ключ (c. 15)

Лирическому герою, которого автор без экивоков отождествляет с собой, человеку энергичному и коммуникабельному, в новых условиях приходится очень нелегко. Изоляция, вынужденное ничегонеделание, отсутствие перспектив и достоверной информации о происходящем – прямой путь к депрессии, на борьбу с которой мобилизуется и «заниженная» лексика («бабло», «пятая точка»), и ирония. Поэтический язык Геннадия Кацова, используя массу культурологических отсылок и предполагая безусловно солидный интеллектуальный багаж читающего, является при этом абсолютно ясным и конкретным.  Поэтический язык Геннадия Кацова, используя массу культурологических отсылок и предполагая безусловно солидный интеллектуальный багаж читающего, является при этом абсолютно ясным и конкретным. В этой связи мне чрезвычайно близко высказывание Юрия Левитанского: «Мне кажется, что по-настоящему интеллигентное искусство – это искусство, которое, по крайней мере, стремится к тому, чтобы быть понятым. Чтобы быть прозрачным». Вдвойне выигрышной такая прозрачность выглядит при её подсветке лёгкой самоиронией.

скука, поверишь ли: в одеколоне

ходишь по дому при лучших манерах, –

что бы начать, коль повсюду холера:

«повести белкина»? «домик в коломне»? (c. 16)

Однако уже ближе к концу раздела на смену сухому наблюдению и ироническому препарированию происходящего приходят первые «гроздья гнева». Появляются стихи, словно пропущенные сквозь рентгеновский аппарат, и со слов, наряженных в броские одежды элегантной метафоричности, слетает всякий флёр, и обнажается их боль, они жмутся друг к другу, как узники, выгнанные на мороз. И эти страшные в своём тихом отчаянии тексты, на мой взгляд, – лучшие в книге.

по следам обещаний

неизвестный маршрут

там выходят с вещами

те кто больше не ждут

пес грядущего встретит

им помашет хвостом

и завьюжит на свете

сразу этом и том (c. 33)

Однако это еще не военные действия.

Нью-Йорк на военном положении

Второй раздел книги называется «Актуалии», и здесь уже интонация и мотивы меняются. Контекст прост и трагичен: обрушение экономики на фоне пандемии, взрывной рост безработицы, изначально локальные, но стремительно становящиеся повсеместными сражения за расовое равенство, взлёт cancel culture (культуры отмены), полностью попирающей свободу слова как основного института американской демократии, теории расовой и гендерной самоидентификации, смешивающие благородные идеи с практикой в духе доктора Геббельса. Страна расколота надвое, дискуссии из сферы логики и аргументов перешли в сферу немедленной взаимной брани и агрессии. Происходящее ещё может быть превращено в силлабо-тонику, но уже не способно избавить автора от отчаяния и ужаса.

толпа все заполняла твой квартал,

затем этаж, сейчас уже квартиру,

и ты врубился: коль твой час настал –

не нужен ты ни городу, ни миру (c. 41)

Автор не скрывает своей нелюбви к протестной агрессии, к размахиванию битами и магазинным грабежам «под шумок». Аналогии с фашизмом слишком бьют по глазам. «Все больше в толпе почерневших рубашек – / и это оправдано цветом немарким» (c. 44).

Нью-йоркские картины, рисуемые Геннадием Кацовым, – это картины военной оккупации, не больше и не меньше. Наверняка, найдутся люди, которые будут пожимать плечами и говорить о несомненном преувеличении: что ж, восприятие настоящего у каждого своё, и зрение, попадая в зависимость от взглядов его обладателя, становится избирательным. Взгляд автора книги – это взгляд военного корреспондента.

город, впавший в свой клинч,

тут же впадая в раж:

дом разбил паралич,

за этажом этаж

скорчен в страхе фасад,

всмятку сосед, в желе –

он, снимающий над,

видимо, не жилец

комнат мертвый паркет,

пса за стеной знобит –

стекол небитых нет,

вход фанерой забит (c. 73)

Во второй главе наибольшей силы достигают именно тексты с доминирующей в них нотой спокойного, осознанного и живого, не рассчитанного на публику отчаяния.

варфоломеевская ночь

тиха барханами пустыни:

к нам не придет никто помочь

вовеки, присно и отныне (c. 58)

Игра посреди канонады

Невзирая на минорную, а зачастую просто трагическую сквозную тональность книги, Геннадий Кацов часто продевает Ариаднину нить своей иронии сквозь игольное ушко словесной игры. Чему ни в коем случае нельзя удивляться: аналогичные приёмы использовали не только Тимур Кибиров, но и знаменитые коллеги Геннадия по клубу «Поэзия» Игорь Иртеньев, Нина Искренко и Дмитрий Пригов. Сегодня же массу интересных находок в этой сфере предлагают Александр Кабанов, Вера Павлова и Алексей Остудин. Выворачивание сути слова – ни в коем случае не самоцель для автора, его словотворчество накрепко вписано в фактуру стиха, но при этом неожиданно и мастерски его оживляет:

с лимоном жбан декамерона

он подал к жареной боккаччо (c. 30)

Или:

либеральный воздух марта

кошки пьют всю ночь с котами

карл на клару марк на марту

комиссары на каттани (c. 31)

Иногда подобные игры становятся самодовлеющими, подсветка превращается в яркий луч прожектора, хлещущий по глазам, но надо отдать должное автору: он не перебарщивает и выверенно дозирует удельное количество эквилибристики на единицу пространства книги. Зато эти эскапады, как острая пряность к блюду, улучшают его качество:

овчарованным светом окружен обелиск,

этим действуя мирным прохожим на нервы,

и развозит пуд соли по району солист,

по его площадям, зычным паркам и сквернам (c. 68)

Завершающая глава сборника, «Персоналии», концептуально и неожиданна, и естественна. В любой «Войне и мире» есть место мирной главе, в любом сражении существует передышка, окопный перекур. Это касается и странной – не то холодной, не то горячей – войны, описываемой в книге. Как вышло так, что мы начали враждовать с нашими соседями, а зачастую даже с нашими друзьями и близкими людьми? Как вышло так, что мы начали враждовать с нашими соотечественниками, с нашими земляками, с нашими соседями, а зачастую даже с нашими друзьями и близкими людьми? Необратим ли этот процесс, или мы ещё в состоянии вернуть себе нормальное, человеческое? Геннадия Кацова трудно записать в патологические оптимисты, но в том, что он сторонник последней из названных версий, нет никаких сомнений.

ещё щегла не слышен щебет,

все глуше вздохи редких сов,

и в мелких бриллиантах щебень

тропы, осыпанной росой

возможно, из чудес, в которых

предстанет в этот час рассвет,

вот это — здесь, за плотной шторой,

где нас пока для света нет (c. 89)

Если бы мне предложили сформулировать сверхзадачу книги Геннадия Кацова в двух словах, я выбрал бы слова «поэтизация непоэтичного». Жёсткая репортажная событийность написанного теснейшим образом связана с отменной поэтической культурой, и этот симбиоз выглядит практически всегда свежо и интересно.

В книге «На Западном фронте» во множестве стихотворений наблюдательная и едкая рассудительность автора, истоки которой, возможно, лежат в его многолетней и успешной журналистской деятельности, берёт верх над эмоциями. В другом же блоке текстов, наоборот, доминирует чистая и печальная эмоциональная нота. Прав был, видимо, в своём определении поэзии человек, не имевший к стихосложению никакого отношения, – Иммануил Кант, сказавший: «Поэзия есть игра чувств, в которую рассудок вносит систему».

Геннадий Кацов всячески пытается осмыслить безумный 2020-й в новой, живой, жёсткой, честной и не всегда комфортной для чтения книге. Очень трудно сказать сейчас, прав ли он в своих оценках и прогнозах, но сама попытка рассказать языком поэзии о полувоенном ковидном годе, безусловно, засчитана.

а скорее, это будет похоже, когда все завершится,

на пустую тропу: по краям – луговой клевер,

дальний пруд с остывшей к лунной ночи ушицей,

деревья, никогда не знавшие, что они деревья,

и в битых зеркалах путь: все длится и длится (c. 92)