О Честертоне, коне и радости

Конь и журналист

На юге Англии, на склонах меловых холмов Беркшира, уже много веков белеет стилизованное изображение коня. Когда-то (говорят, 3 тысячи лет назад) эту загадочную фигуру создали, срезав грунт и обнажив меловую породу. Разумеется, без помощи людей Белый конь давно зарос бы травой и исчез без следа, но местные жители год за годом терпеливо расчищают геоглиф, смысл которого давно утрачен. Что видели в Белом коне те, кто его создал – неизвестно, а вот один популярный журналист в начале ХХ века рассмотрел в нем грандиозную метафору и посвятил ему «бесконечную», как он выразился, поэму¹ – «Балладу о Белом Коне».

Честертон был, конечно, не просто журналистом – он испробовал, кажется, все жанры. Яростный, но добродушный спорщик, вечный оппонент Бернарда Шоу, Герберта Уэллса и Бертрана Рассела, он был эссеистом, философом, беллетристом... «Его здесь или очень любят, или очень ненавидят – но все считаются», – писал о Честертоне в 1917-м заехавший в Лондон Николай Гумилев. Был Честертон и поэтом, причем, несмотря на пристрастие к комическим злободневным балладам, поэтом настоящим: «Он пишет также и стихи, совсем хорошие», – свидетельствует Гумилев. Собственно, с поэзии Честертон начал свою литературную жизнь: еще в школе он получил премию Мильтона за поэму о святом Франциске Ксаверии (и забыл эту самую премию на сцене по рассеянности). Да и первая его книга была именно сборником стихов. По словам филолога Н. Эппле, собрание поэзии Честертона состоит из двух томов по 500 страниц.  

    

В России эта сторона честертоновского творчества известна меньше всего – по самой простой причине. Из его поэзии переведено немногое – в основном те самые комические баллады и стихи из романов. Даже Г.М. Кружков в «Очерках по истории английской поэзии» представляет Честертона автором нонсенса, не более того. Между тем, по словам С.С. Аверинцева, «...поэтическое качество "Белого коня" в довольно сильных выражениях хвалил ... Оден, признанный мастер современной поэзии, притом человек отнюдь не похожий на Честертона по своим вкусам и тенденциям, едва ли не его антипод; тем примечательнее такое суждение». Грэм Грин сравнивал поэму ни больше ни меньше как с «Бесплодной землей» Т.С. Элиота, заявляя: «Если бы мне пришлось выбрать одну из них, я не уверен, что… В общем, скажем так, "Балладу" я перечитываю гораздо чаще»².

«Белый Конь» оказал огромное влияние на юного Толкина: отголоски поэмы во «Властелине колец» весьма отчетливы. Но еще интереснее то, что этот, в общем-то, непростой текст нашел отклик у «обычных людей». Впрочем, Честертон всегда любил именно обычных людей – и был любим ответно. Так вот, «Балладу» в Первую Мировую брали на фронт солдаты, в ней находили утешение солдатские жены и вдовы. А во время Второй Мировой, в один из самых тяжелых для союзников моментов, «Таймс» завершила передовицу строками из поэмы, которые призывают обрести «веру без оснований и радость без надежды». При чем здесь вообще Белый конь со склонов Беркшира? 

Конь и король

В основе сюжета поэмы – борьба англосаксонского короля Альфреда Великого с данами (викингами)-захватчиками. В начале поэмы мы видим его после поражения – без друзей, без армии и без надежд, скрывающимся на маленьком речном островке. Здесь ему является Дева Мария и вместо того, чтобы ободрить, дает суровый ответ: 

То, что я скажу, не утешит тебя,

Не облегчит ноши твоей: 

Знай, небо станет еще суровей,

А море – еще грозней.

Да, небо станет втрое черней, 

И ночь упадет как топор.

Богат ли ты радостью без причин

И верою без опор?

Дело христиан – не вычислять свои шансы на успех, а биться за правое дело, даже если борьба безнадежна, говорит Она. Эти слова воодушевляют и Альфреда, и его сподвижников – представителей «трёх народов Запада», сакса, римлянина и кельта, на борьбу с заведомо превосходящим их противником. Кстати, по законам симметрии, у антагониста Альфреда – вождя данов Гутрума – тоже трое приближенных, и каждому из них будет дана возможность рассказать о своем мировоззрении. 

Альфред в Белом коне с меловых холмов видит символ творческих усилий, которые должно проявлять каждое поколение – ведь если не выдирать сорняки постоянно, Конь очень скоро перестанет быть белым. И захватчиков он обвиняет в пренебрежении «делами человеческих рук». А христианство для него – творческая сила, которая хранит все сделанное людьми:

Потому, что лишь христиане хранят

Дела человеческих рук.

В трактовке Честертона Альфред и его войско защищают не только Англию от пришельцев, но и христианство от язычников, а значит – цивилизацию и культуру от дикости и разрушения. И эта война продолжится в будущем, предупреждает Альфред в последней главе. Нельзя избавиться от сорняков навсегда – хаос будет наступать, а дело христиан защищать от него мир, вооружившись мужеством и терпением. Мужеством – потому что никто, даже Бог, не гарантирует победы, а терпением – потому что война бесконечна. При чем же тут радость? Именно отсутствие радости ощущает в противнике Альфред, выслушав песни Гутрума и его ярлов. В своем ответе он противопоставляет положение варваров, которые захватили весь мир и остались в тоске, нищим и загнанным, «как зайцы», христианам, в которых вопреки всему не гаснет радость жизни и любовь к творчеству: 

Вы больше устали от ваших побед,

Чем мы – от бед и стыда.

И эта радость – не от предвкушения победы и даже не от предвкушения «вечного блаженства» – ведь они сражаются за правое дело! Нет, здесь ключевым для Честертона является понятие жизни как игры – игры всерьез, которая приносит радость просто потому, что ты в ней участвуешь. Те, кто принимает жизнь, как игру, «идут во тьме, смеясь», и для них все – чудо:

 

Люди востока читают по звездам,

Грядущее знать стремясь.

Но те, кто отмечен знаком креста,

Идут во тьме, смеясь.

Любопытно, что поэма заканчивается вовсе не победой Альфреда над Гутрумом – их битва, хоть и детально описанная, оказывается ложной кульминацией. В заключительной главе описывается недолгий мир в Англии, который неизбежно сменяется новыми набегами варваров на страну… и сорняков – на Холм Белого коня.

«Похоже на то, что "Белый конь" – для Честертона "самое-самое", заповедная середина того достаточно пестрого целого, которое слагается из шумных и многоречивых статей и эссе, из рассказов и романов», – замечает Аверинцев. И продолжает: «Поэма не переводилась и едва ли когда-нибудь будет переведена – самый ее размер, по-английски очень традиционный, по-русски "не звучит"». Одним из мотивов, побудивших меня перевести «Балладу о Белом Коне», были и эти слова. Но главное все-таки – желание ввести Честертона-поэта в русскую литературу и представить русскому читателю одну из значимых сторон творчества этого поразительно разнообразного…и просто поразительного автора.

Гилберт Кит Честертон, «Баллада о Белом Коне» (фрагмент)

И Гутрум тяжелую арфу взял,

Северный властелин

С глазами, как полярный день

Средь ледяных равнин.

Он пел о вечном вращении

Из болота опять в болото,

О том, что и ад, и рай – всего лишь

В море огня оплоты.

«Хорошо у костра слушать басни, как наши

Отцы в былые года.

Но приходит с годами час, когда нам

Уже не легенды, а правда нужна.

В этом-то вся и беда.

Когда прочтешь то, что ясно

Написано в облаках,

Тогда-то станешь нуждаться

Хотя бы в ложных богах.

Это мрачная тема

И правда, как боль, тупа.

Но любой человек узнаёт под конец:

Душа его – заплутавший птенец,

Плоть – битая скорлупа.

Когда ж отыщет мертвым

Однажды человек

Птенца в чащобе своего –

Живет как жил, но сердцу его

Не исцелеть вовек.

И только плач нисходит

С небесной вышины,

Ведь даже боги тоже

На смерть обречены.

Сладка вода на косы

Похожего ручейка,

Вода же моря, что весь мир

Омывает, горька.

Прекрасны римские розы

И цветы на вольных холмах,

Но каждый цветок вспоен тем же морем

И солью смерти пропах.

И средоточие битвы

Есть счастливейший час,

Где не понимаешь, убит ли, живой,

Где гибнут многие с тобой.

Пусть это дико, но дальше всего

Смерть в это время от нас.

Сияет смерть над чашей,

Над тронами видна,

Но в битве мы как будто

Сильнее, чем она.

И потому я трачу

Мир и свои года –

Ведь большей власти не может быть,

Чем смерть собою заменить,

И хоть на час о ней забыть,

Чтоб вспомнить навсегда».

И струны выпустил он из рук,

Как выпускают власть.

А совы ухали сквозь темноту.

Альфред свою арфу поймал на лету

И стиснул, как бы злясь.

Он поднял ее и по струнам провел

И тихий рокот струн

Звучал, как будто вдалеке

Скакал коней табун.

«Господь поселил человека в саду,

Вооружил его

Мечом и дал свободу

Предать царя своего.

И предал человек, и пал –

Быстро и глубоко,

И людям в ад теперь попасть

До ужаса легко.

.

Но пусть я на дне мира,

Среди семи грехов,

Уж лучше стыд Адама,

Чем милости ваших богов.

Что сильные боги вам дали,

Куда радостные завели,

Коль Гутрум гадает, не мертв ли он,

Завоевав полземли?

О, лорды, я простой рифмач

И безвестие – мой удел,

Но раз уж я вышел из Уэссекской глины

И римский крест надел,

Мне есть что ответить владыке,

Дивящемуся, почему

Мы так упрямы и так смирны

И свергнутому королю верны,

Какие знаменья нам даны,

И вот мой ответ ему.

Ваше имя забудут скоро,

А Господнее – никогда.

И хоть мы почти сведены на нет,

А вы над нашим прахом – как свет,

Вы больше устали от ваших побед,

Чем мы – от бед и стыда.

Что, хоть вы травите христиан,

Как зайцев среди полей,

Эти зайцы продержатся на ногах

Дольше, чем вы в седле.

И с каждою победой,

Бессильней ваша рать.

Вы меньше рветесь победить,

Чем мы – вам проиграть.

Ваш господин забрал весь мир,

Всесильный бедный царь.

Но наш король в бесславье злом,

Разбит и окружен врагом,

Последнее слово свое

Пока что не сказал.

Монахов наших в дождь и в снег

Душевный греет жар

А ваши души не согреть

Пирам и грабежам.

И целый вал несчастий

Не даст нам позабыть,

Что пост может быть к веселью

И к унынию пир может быть.

Всему под этим солнцем

Свой срок Господом дан

Когда-то все сойдет во прах,

Как Конь, что вырос на холмах

Задолго до христиан.

Когда уныло ваши боги

Встречали свой рассвет

Уже тогда Конь, что при вас

К сорной траве попал во власть,

Имел свой белый цвет.

За то вы и падете,

Единожды и вдруг –

Не за дома, что здесь горят,

Не за ваших богов длиннейший ряд,

А потому, что лишь христиане хранят

Дела человеческих рук.

Бог наш творение благословил,

Назвав его добрым, а тот,

Чью волю невольно творите вы

Сеет хаос, дела его все кривы,

Но смертью Господней звезды живы

И все на земле растет».

И король, подняв свою арфу,

Встал и шагнул во тьму.

И ухали совы, и громко смеялись

Датчане вослед ему.

(Перевод А. Правикова)

1«Приведу пример из еще более ранней поры, хотя по ходу дела мне придется коснуться и событий много более поздних. Пытаясь воскресить собственную доисторию, я всегда вспоминаю длинную комнату, освещенную странным светом, которого я никогда не видел ни на море, ни на суше. и человека, красящего белой краской деревянную голову игрушечной лошади, простую, как наскальный рисунок. С тех пор даже столб, выкрашенный в белую краску, тревожит и радует меня, а белых лошадей я не могу видеть спокойно. Когда в первый день своего медового месяца я очутился в сельской гостинице "Белый конь", мне показалось, что я встретил друга. Я много раз возвращался к этому образу и сделал все, что мог, чтоб запятнать его чистоту, написав о белом коне бесконечную балладу» (Г.К. Честертон. «Человек с золотым ключом»)

2https://www.catholicworldreport.com/2015/03/03/chesterton-the-poet/