Огненное колесо Геннадия Калашникова

* * *
Последний трамвай, золотой вагон, его огней перламутр,
и этих ночей густой самогон, и это похмелье утр,
как будто катилось с горы колесо и встало среди огня,
как будто ты, отвернув лицо, сказала: живи без меня, –
и ветер подул куда-то вкось, и тени качнулись врозь,
а после пламя прошло насквозь, пламя прошло насквозь,
огонь лицо повернул ко мне, и стал я телом огня,
и голос твой говорил в огне: теперь живи без меня, –
и это всё будет сниться мне, покуда я буду жить,
какая же мука спать в огне, гудящим пламенем быть,
когда-то закончится этот сон, уймётся пламени гуд
и я вскочу в золотой вагон, везущий на страшный суд,
конец октября, и верхушка дня в золоте и крови,
живи без меня, живи без меня, живи без меня, живи.

Знаю несколько случаев, когда «Последний трамвай» декламировали люди разного возраста, находящиеся в ситуации любовной потери, и оно помогало им это пережить.

Сюжет стихотворения разворачивается стремительно – в последнем ночном трамвае, видимо, со свидания, едет лирический герой, вспоминая «ночей густой самогон» и «похмелье утр». Но уже третья строчка описывает ситуацию, кажется, невозможную, непоправимую – колесо, катящееся с горы, не может, не должно останавливаться, это нарушение законов природы, тяжелый сон. Однако так произошло – любимая женщина, обладающая телесностью, о которой только что вспоминал герой, его отвергает, «отвернув лицо». Мир начинает крениться, искажаться, «ветер подул куда-то вкось». Герои переносятся в иное пространство, лишаются тел, от них остаются лишь тени, которые «качнулись врозь». Вместо женщины к герою поворачивает своё лицо стихия боли и муки.

Трамвай – один из любимых «персонажей» современной поэзии. Начал этот ряд, конечно, Николай Гумилев со своим «Заблудившимся трамваем». Тему развивали Осип Мандельштам, Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, а впоследствии – Александр Еременко, Борис Рыжий и другие авторы. За десятилетия в русской лирике сформировался устойчивый круг «трамвайных» ассоциаций. Последнее слово стихотворения, «живи», становится подлинной точкой катарсиса. Своим великодушием, отказом от личного бытия и счастья в пользу существования любимого человека стихотворение Калашникова напоминает сияющее пушкинское «…как дай вам Бог любимой быть другим». С одной стороны, это донельзя бытовой транспорт, с другой – перевозчик в иные миры и времена, посредник между жизнью и смертью. Так и у Геннадия Калашникова, трамвай – звено между трагической, но всё же вполне бытовой сценой любовного разрыва и осознанием себя в центре гудящего пламени. Именно трамвай переносит героя в иное, бытийное измерение. «Его огней перламутр» разгорается в итоге в пожар, который охватывает всю жизнь.

Лирический герой находится на пике страдания, это самый яркий, раскаленный момент боли, точка катарсиса. Огонь – центральный образ произведения. Героя покидает возлюбленная, и это оборачивается для него не просто личной драмой, а страшной, непоправимой катастрофой, повергает его в адское пламя при жизни. Героиня же наделяется божественными свойствами – для героя ситуация по значимости практически равна библейской, когда Бог говорил с Моисеем из горящего, но не сгорающего куста. Можно сказать, что любовные переживания выходят на уровень религиозно-мистический. Лирическому герою приказано: «Живи без меня». Повелительное наклонение, звучащее рефреном, невольно напоминает симоновские строки «Жди меня…». Они сходны и звуковым рисунком, но посыл, конечно, принципиально другой: просьба-заклинание, обращенное к женщине гораздо более просто устроенного стихотворения Константина Симонова, помогает его герою выжить. А героиня Калашникова поступает наоборот. Лишая героя своей любви, она ввергает его в огненный ад, отбирает его жизнь.

Основной прием здесь – гиперболизация. Ощущение предельности ситуации, максимума чувств, высшей точки горя нагнетается при помощи лексических повторов («огни», «огонь» используется шесть раз, «пламя» четыре раза), магистральный образ поддерживается эпитетом «золотой», мотивами золота и крови. Интересно, что ощущения избыточности не возникает. Поэт дает ровно столько огня, сколько нужно. Стихотворение читается на одном дыхании, потому что представляет собой одно предложение. Только прожив боль, догорев, выговорившись, автор ставит точку.

В финале стихотворения происходит чудо – ситуация разворачивается на 180 градусов и оборачивается своей противоположностью. Герой, предчувствуя уже свою реальную смерть, собираясь вскочить в действительно последний трамвай, возвращает любимой женщине ее слова. И они превращаются в заклинание вечной жизни. Последнее слово стихотворения, «живи», становится подлинной точкой катарсиса. Своим великодушием, отказом от личного бытия и счастья в пользу существования любимого человека стихотворение Геннадия Калашникова напоминает сияющее пушкинское «…как дай вам Бог любимой быть другим». Конечно, с поправкой на наш страшный, болезненный 21 век. Отчаяние, обида, страсть переплавляются в пламени в прощение и самоотверженность, подлинно христианские. Ведь, как говорил апостол Павел, «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».