Песнь преодоления: о стихотворениях Анастасии Трифоновой

Трифонова А. Почти невидимо. — Ростов-на-Дону: Prosodia, 2024. — 60 с. — (Серия «Действующие лица»)

Неизбежная и неиссякаемая тема «отцов и детей», кажется, и для Анастасии Трифоновой является одной из основополагающих в поэтическом высказывании. Однако в новой книге «Почти невидимо» она проговаривается не столько о проблематике травмы и ее изживания, сколько о жизни конкретной семьи в масштабах человеческого рода. Автора беспокоит собственное место в этой непрерывной нити, и сама возможность (или, точнее, неисполнимость) ее продолжения. И здесь становится важной не убежденность в собственной природной и женской несостоятельности, а осознание семейной, родовой, корневой прерываемости: «и мысль – не осознать, не примириться, – / что копия, хоть в зеркало стучись, / ни в ком не отразится» («Когда отец меня из зеркала корит…»). И эта боль подчеркивает другую инаковость лирической героини: генетическое родство не отменяет чужеродности. Однажды простившись с отчим домом и земной свой путь пройдя до половины, вдруг осознать «родной пейзаж» чужим – большое потрясение. Страшным оказывается не сам факт оторванности «слова от контекста», а невозможность его возвращения на прежнее место. Собранный пазл всегда будет ущербной картинкой и никогда не достигнет совершенства: его стезя – обратное движение, регресс.

И яблоня зацепится на склоне,

чтоб дать плоды;

оторванное от контекста слово –

лишь полбеды;

печальней вслушиваться в нежный

бесшовный час,

но всех оттенков, как приезжий,

не различать;

в родном пейзаже слепо озираясь,

заметить мать,

отпрянуть, ни черты не узнавая,

и миновать

Интересной кажется в этом стихотворении и смена семантического регистра: от слов книжного стиля в большей части текста («склон», «плоды», «контекст», «оттенки», «пейзаж») к устаревшей лексике в финале («озираясь», «отпрянуть» и «миновать»). Даже после прочтения эти три слова последних строк продолжают звенеть в памяти, заставляя вернуться к поэтическому источнику. И здесь можно говорить о своеобразном возвращении лирической героини из настоящего в прошлое, реализованное автором на речевом уровне. И вновь встретившись с ушедшим, которое оглушает своей незнакомостью и неузнанностью, пройти мимо – «миновать». Это конечное и отдельно стоящее слово является своеобразным итогом, позволяющим говорить о признании собственной чужеродности и оторванности от рода. И так тоже птица навсегда вылетает из гнезда, обретя свободу и осознание собственной самости.

Книгу Анастасии Трифоновой можно заказать в интернет-магазине Prosodia.

Эта уникальность понимается лирической героиней как инаковость, которая в свою очередь реализуется в поэтическом говорении: «и реплику – пускай одноголосо – / но длить, пока мелодия тверда» («За этим домом точно есть другой…»). В книге Анастасии Трифоновой есть строки и стихи так или иначе говорящие о литературной стихии. При этом поэзия не осознается лирической героиней как предназначение, скорее она ощупывает свое дарование, пытается осознать внутреннее его существование и найти в себе смелость называться поэтом / поэтессой. Строки о рождении текста внутри его носителя раскиданы по всей книге. Этому же мотиву посвящено стихотворение «Поэзия»:

Стежок в несуществующем блокноте

мерцает, манит, мучает меня –

холодный голос на высокой ноте,

в сухой траве кащеева игла.

В гудящем тутти острый колокольчик,

преследователь, отниматель сна,

он больно воплотиться в слове хочет,

но речь ему заранее тесна –

чужая шкура барабанным гнётом

ранимое подавит естество.

Так птица – воплощение полёта

и тельце, чтобы сдерживать его. 

Нечто уже существующее в еще несуществующем становится чем-то манящим и мучительным одновременно для лирического субъекта. Именно с этого мерцания начинается рождение поэтического текста. Эту светящуюся «кащееву иглу» сложно различить в стогу сухой колючей травы, но и не вытащить невозможно. Это тот стержень, который и есть сама жизнь. И дальше автор разворачивает произведение к тютчевскому «Silentium!» («Мысль изреченная есть ложь»). Отвечая классику, Трифонова утверждает невозможность молчания и неспособность говорения. Слово не может вырваться из человеческого нутра и обрести равномасштабное выражение: «Так птица – воплощение полёта / и тельце, чтобы сдерживать его». Филолог и критик Антон Азаренков, выделяя «другого» в поэтике автора, отмечает и эту особенность: «"Другой" Трифоновой – это поэт, живущий внутри стесненного человека, и порой трудно себя являющий»¹.

Для лирической героини книги «Почти невидимо» на текущем временном отрезке именно путь самосохранения оказывается единственным продуктивным вариантом жизни. Совместное существование на одном пространстве с неудобным и неприятным «чужим» бытом (мычание новостей, ссоры и проблемы соседей) возможно только благодаря окружению «мирных, добрых, слишком простых вещей». И только так можно найти в себе силы «продолжиться песнью осенней». С каким-то детским почти удивлением обнаруживаешь вдруг практическую актуальность этой простой истины.

Мирными, добрыми, слишком простыми вещами

себя окружаешь мещански – такое спасение:

в шуме и ярости, тщании и отчаянии

выдюжить, смочь и продолжиться песнью осенней

сквозь новостное мычание,

сквозь перепалку соседей.

Сквозь – как вязальная спица в слетевшую петлю –

перехватить и поправить, по схеме скользя.

В сумерках нитки неяркие, еле заметные.

Сумерки августа, тёмные не по-летнему,

входят, перебирают предметы:

«Не порти, не порти глаза».

Интересен здесь образ вновь появляющейся «вертикали» – кащеева игла («Поэзия») и вязальная спица («Мирными, добрыми, слишком простыми вещами…). У этих внешне схожих предметов идентичное функциональное наполнение: они – поэтический стержень, жизненно необходимый лирическому субъекту. И пусть даже автору здесь не столь важно, споет эту «песнь осеннюю» кто-то еще. Незарастающей народной тропы может не быть вовсе, поскольку «неяркий и еле заметный» голос позволяет просто жить в шумном и яростном мире.

Небольшая миниатюра невольно рождает в памяти стихотворение «Август» Бориса Пастернака. И эта перекличка начинает мерцать благодаря одному только пейзажному образу: «Сумерки августа, тёмные не по-летнему, / входят, перебирают предметы». Будто из текста Трифоновой переступаешь и проваливаешься в строки Пастернака, где осеннее августовское солнце гуляет по комнате, и отчетливо слышно земное прощание с упорством вольного полета и чудом поэтического слова. Будто Трифонова сознательно прячет пафос «большой литературы» в спасительное «мещанство».

А в стихотворении остается вовсе нерасшифрованным авторство финальных слов: «Не порти, не порти глаза»? Героиня ли пытается убедить себя в тщетности пения? Или сумеречная пора будит здравый смысл «вязальщицы»? Или внутри лирической героини звучит обеспокоенный заботой голос матери? Хотя так ли это важно, если человеку-поэту Анастасии Трифоновой удалось «выдюжить, смочь и продолжиться песнью осенней».

1 Азаренков А. А. Дерево и кошка: о поэтике Анастасии Трифоновой // Русская филология: ученые записки Смоленского государственного университета. 2018. Т. 18. С. 401-407.