По холмам задремавшей Отчизны: литературный клуб «ЛитСоты»
«ЛитСоты» не столько московская литературная студия, сколько просветительский проект, продолжающий тютчевско-рубцовскую линию в русской поэзии, связанную с религиозным почвенничеством и национальным фольклором. Анна Аликевич создает портрет сообщества и его отдельных представителей - Алексея Полуботы, Евгении Решетниковой, Анатолия Сорокина, Светланы Леонтьевой, Павла Великжанина.

Коллектив сообщества во главе с Анастасией Черновой (в центре)
История московского литературного клуба «ЛитСоты», отмечающего условный десятилетний юбилей выпуском первого номера бумажного альманаха «ЛитСоты», восходит к романтическому кружку новых любителей российской словесности. Он возник в 2011 году при Литинституте и разместился в известном общежитии на ул. Добролюбова. Тогда в маленький круг, созданный по инициативе социального поэта Галины Дубининой, входили студенты-очники: прозаик и литературовед Анастасия Чернова, почвенник Григорий Шувалов, также бард Дарья Манохина, несколько учащихся из других вузов и консерватории. В 2016 году религиозно-философский поэт старшего поколения Андрей Галамага внезапно стал победителем проводимого «ЛитСотами» конкурса «На семи холмах»1 и так познакомился с клубом, а с 2020 г. одним из участников виртуального журнала группы стал мастер поэтического семинара Сергей Арутюнов. Поскольку объединение не рассматривает себя как литстудию, где есть разделение на неопытных стихотворцев и метров, тайнопишущих и лауреатов, все члены признаются условно равными и атмосфере присуща демократичность.
Примерно с 2011 года клуб начал выпускать электронное издание «ЛитСоты»2. Впоследствии с клубом и альманахом, в числе прочих, сотрудничали такие замечательные авторы, как калмыцкая поэтесса Евгения Решетникова (Элис) – куратор фестиваля «Солерос», Светлана Леонтьева из Нижнего Новгорода, патриотический лирик Павел Великжанин и религиозный буколик Анатолий Сорокин. Есть и третье, самое молодое поколение студентов, которое только пробует себя – конечно, неверно полагать, что сообщество отдает абсолютное предпочтение собственной alma mater.
Вот как Анастасия Чернова говорит о принципах клуба: «По словам Святейшего Патриарха Кирилла, “критерием настоящей литературы является не изощрённость форм и новаторство писательской техники, а устремлённость к Небу, творческий поиск Божественной правды”. Это и есть полюбившиеся нам образы пчелы, которая чувствует “в цветке затаённую сладость”, и художника, который “на всём чует прекрасного след”. Мы верим в бессмертное предназначение человека и преходящее значение современного вещественного мира, или, выражаясь словами Фёдора Тютчева, видим, что “есть нескудеющая сила, есть и нетленная краса”, что “не всё, что здесь цвело, увянет, не всё, что было здесь, пройдёт”. И ощущаем себя продолжателями традиционной линии в русской словесности, которую условно можно провести от протопопа Аввакума, Михаила Ломоносова и Гавриила Державина до Евгения Носова, Валентина Распутина, Фёдора Абрамова и Николая Рубцова».
Анастасия Чернова
Изначальные установки литобъединения все же претерпели мягкую эволюцию за время его существования – причины связаны с внешними событиями и изменением состава группы. Ранее основатель Анастасия Чернова вместе с Григорием Шуваловым говорили о важности продолжения тютчевско-рубцовской линии в литературе, традиции тихой лирики, связанной с религиозным почвенничеством и нашим национальным фольклором, с начинаниями Тряпкина и Кузнецова, Фокиной и Сырневой. Однако такая ориентация на консервативность, сохранение классической поэтики и уже принятых тем столкнулись с вызовами времени. Тайны отечественной истории ХХ века переплелись с мифологической основой и связали прошлое с современными событиями. С определенного момента значительную часть пространства клуба заняли молодые представители донбасской поэзии.
Наш обзор в первую очередь касается художественных достижений тех поэтов, которые стали визиткой «ЛС». Ведь несмотря на групповое равенство, одни участники с самого начала выступали скорее как сложившиеся авторы, а другие, напротив, лишь искали свой путь, именно в период общения в литсообществе происходило их становление. ЛитСоты являются не столько школой литературного совершенствования, сколько просветительским и даже гуманитарным проектом, пополняясь новыми последователями как по собственному выбору, так и на основе «самообращения» молодых авторов.
Алексей Полубота – дайте Тютчеву стрекозу
Мурманский поэт Алексей Полубота – один из лучших современных пейзажных лириков, мастер философской миниатюры. Выпускник Литинститута, постоянный толстожурнальный автор, участник поэтических антологий и секретарь комиссии по литературному наследию Н.И. Тряпкина, Алексей воплощает редкое сочетание мелодического, рефлексивного поэтического дара и деятельной, даже деловой натуры организатора. Из старших современников, думаю, по тональности он наиболее близок к творчеству Валентина Нервина. Консервативное в смысле регулярности стиха, почвенническое в силу обращения к природе и судьбам малой родины, в то же время его наследие не содержит признаков региональности. В своих вершинах Полубота достигает действительно восточной гармонии и поднимается над землей. Некоторые его стихи находятся в той золотой равновесной плоскости, которая чужда эксперимента, нравоучительности, публицистичности и всех возможных функций поэзии, кроме главной – проявления Бога.
Солёным камнем — слушать песни моря.
И будет мне студёная вода
Подругой верной в радости и в горе.
И в оный день на мой замшелый бок
Присядет девушка с тоскою безголосой.
И будет, улыбаясь, гладить Бог
Прядь непокорную волос её белёсых.
И будут сосны весело звенеть,
В свои объятья принимая ветер.
И будет капелька брусники алой зреть,
Единственная для меня на свете.
Незамысловатость песни северного края сочетается в подобной лирике с ослабленным сюжетом, здесь почти нет примет времени и даже авторских примет. Гармоническая светлая печаль-радость мира обретается здесь, когда герою ничего не надо, кроме самой возможности восприятия. Как ни странно прозвучит, это и есть восточное медитативное начало – особая примета стихов Алексея. Если говорить о лексике, то тяготение к высоким поэтизмам-славянизмам свойственно автору в принципе, однако мелодия вбирает их органично, почти незаметно. Студёная вода, оный день, замшелый бок, белёсые волосы, алая брусника… Здесь нет диалектизмов или «региональных конструкций», которые находятся на тонкой грани между самобытностью и недостатком школы, – поэтому неверно судить о «первородности» такой лирики. Полубота обширно образован, его мелос с полным правом можно назвать женственным и принимающим. Можно даже рассуждать о двух началах, проявленных в одной личности: деятельном и наблюдающем. Безусловно, уникальность творчества Алексея произрастает из второго начала.
Евгения Решетникова – во мгле кочевье
То, что в дурном смысле называется региональностью в поэзии (эксплуатация клише, тяжеловесность, личностная невыраженность), может обернуться и «лучшей версией себя» – национальным колоритом. Всем, кому близко творчество бурятской поэтессы Елены Жамбаловой, придется по сердцу и лирика калмыцкого русскоязычного автора – Евгении Решетниковой. Основательница литературного проекта «Солерос» и куратор фестиваля «ДНКфест», филолог по образованию и архивный работник по роду деятельности, Евгения Решетникова принимает участие в возрождении национальных литератур, поиске талантов на родной земле. Ее собственное творчество можно найти в журналах «Полутона», «ЛитСоты», «Наш современник» и т.д.
Нередко в позднесоветскую эпоху произведения поэтов так называемых малых народов в русскоязычном варианте напоминали переводы эпоса или национальных сказаний. Но сегодня зрелые тексты Решетниковой, облеченные в гетероморфную форму, с суггестивной ритмикой, оригинальной образной системой, чаще выходят на европейскую и общечеловеческую, нежели «традиционную» проблематику, связанною с какой-то одной малой культурой – как техникой, так и мотивами. Ее произведения обращены к месту женщины в современном мире, к преодолению стереотипа.
Лирика Жамбаловой, к примеру, эмоциональна, полна слез, смеха, восхищения, переживаний момента, она фиксирует луч солнца на автобусном стекле, детское восприятие беды выпивающего отца, нелепость положения женщины на сносях, пришедшей на похороны близкого, – то есть ее поэзия выражает и передает, но не преодолевает. Текст Решетниковой интеллектуален, он скорее мысль, чем эмоция. Судьба современной представительницы малого народа стоит одной ногой в традиции, а другой – на большой земле. В этом ее внутренняя трагедия. Примирение города и мира возможно только в сердце, в иррациональном синтезе, как у Жамбаловой. У Евгении же мы видим борьбу с Другой в себе. Это иной сценарий рефлексии по поводу своего положения как девушки, автора, культурного деятеля, души.
Нистерийская осока растёт высоко.
До зелёной крови лопается виноград.
И ложится, словно пощёчина, взгляд.
И серебряной змейкой –
твоё обращение к Богу.
Так вносит порядок себя
в первородный хаос,
так тонкий стебель в себе
носит образ кроны,
так фиксирует чувства диод оголённый –
так идёт Жених, имеющий право.
Нистерийская осока растёт высоко.
До зелёной крови лопается виноград.
И Имеющий Право кровь превращает в яд,
яд превращает в мёд голосом всех пророков.
Смелая образная система, основанная на религиозном мотиве, превращает текст в своего рода молитву и космогонический манифест. Это одновременно эмоция, размышление, иносказание.
Раннее творчество поэтессы опирается на национальный миф, на ее чувства и переживания девочки, девушки. Оно содержит поучение, характерное для национальной традиции. Лексика богата диалектизмами, что осложняет восприятие в сущности простой идеи и сюжета. Здесь же все наоборот. Все слова нам понятны, образная система скорее приведена к более классическому представлению о мире (мифе), но в то же время голос поэтессы уже говорит от имени ее души, а не стереотипа национальной традиции. Жреческое начало лирической героини, ее пробужденная женственность, способность говорить с высшими силами перемещает ее из положения ученицы, послушницы, последовательницы завета – в обретшую собственное место и право говорящую.
Анатолий Сорокин – простота без пестроты
Анатолий Сорокин – из тех поэтов, которых в старину называли лубочными: его стихи просты по содержанию, даже буколичны, они обращены к старому и малому, преимущественно обыгрывают религиозные или нравственные мотивы. Отрицательным, хоть и весьма одаренным примером поэта такого типа был Демьян Бедный, достойным – ранний Клюев.
Родившийся в Крыму Сорокин работает в московской школе, поддерживает проект «Поэзия Донбасса», его стихи публиковались в «Правчтении», вестнике «Литературный Крым», «Северо-Муйских огнях». Однако в основном его аудитория среди тех, кто редко заглядывает в медиа о поэзии – то есть пребывает в сети. До революции, когда неграмотное население было глубоко религиозно, подобные авторы «выходили из народа» и были весьма востребованы, а в наши дни это нечастое явление в силу светского характера культуры. В то же время подобное начало – плод умышленно выбранной тактики, а не простоты видения. Риск излишнего опрощения, как кажется, удачно преодолен Сорокиным, и его творчество одновременно богато образами, совпадает с каноническим представлением верующего человека и не нарушает принципа художественности. Конечно, подобные тексты ориентированы в первую очередь на «наивного читателя», а не на филолога или знатока искусств. Наполненные общими местами, в том числе из классической поэзии, они не несут новаторства, скорее напротив, в сотый раз обыгрывают вечные мотивы. Однако стилизационное начало, привлекая народную симпатию, делает свое дело – такая поэзия учит, поддерживает, наставляет, подставляет плечо и зажигает лампаду, она младшая сестра большой лиры и как явление заслуживает упоминания.
Услышь, услышь, в пасхальном звоне
звуки небесных бубенцов.
Смотри, смотри, голубка кормит
неоперившихся птенцов.
Пока горят в сердцах лампадки,
делись со всеми огоньком.
Пусть льются струйки света сладко
над этой нищенской строкой.
Прислушайся и ты услышишь
в пасхальном благовесте гул,
так ветер чётки верб колышет
на том кисельном берегу.
Вглядевшись в небо голубое,
увидев скорлупу зари,
запомни Слово, что любовью
коснулось краешка земли.
Светлана Леонтьева – я надену красную юбку
Будучи знакомым со стихийной, жизнерадостной, даже шокирующей своим изобилием поэзией Светланы Леонтьевой, трудно поверить, что она родилась в Свердловске, которому обязаны жизнью наши самые минорные, самые пронзительные в воспевании драмы бытия дарования 90-х гг. Инициатор выпуска альманаха «Третья столица» (Нижний Новгород), Светлана имеет и филологическое, и техническое образование, занималась издательской деятельностью и предпринимательством, журналистикой и сурдопереводом. Она постоянный автор журналов «Берега», «Топос», «Дон», публиковалась в «Нашем современнике» и издала несколько поэтических сборников.
Подлинный дар радости встречается так же нечасто, как и юмористическое начало. В глубоком смысле Леонтьева не может быть названа ни социальным, ни гражданским, ни даже религиозным лириком, потому что ее переполняет женская стихия, лишь взаимодействующая с тем или иным аспектом бытия. Автобиографизм ее впитывает все, что приносит внешний мир, поэтому сам корпус текстов подчас сливается в полотно рефлексии, эмоций, импульсивности. В лучших своих вещах она отличается и от публицистической культуры 60-х, которая была еще сильна в 80-е (на них пришлась молодость поэта), и от «суховатого» ключа неоакмеистической школы, чужда она и культуре андеграунда. Можно было бы говорить о фольклорном, скоморошьем, карнавальном начале, влиянии как Цветаевой, так и Ксении Некрасовой; свойственная Леонтьевой индивидуальность заключается именно в несовпадении с каким-либо конкретным эстетическим направлением, эклектическим впитыванием всего понемногу.
Беременная внуками моими,
огрузлая средь солнечного дня,
сноха ли, Магдалина ли, Мария
святая, грешная, но всё равно моя!
Идёшь, плывёшь ли бережно, покато,
в тебе, во чреве, в розовом нутре
они – живые! – им бы лишь созреть,
они любимые, мои внучата!
Беременность не красит никого:
лицо в пигментных пятнах, лоб отёчен,
от варикоза съехавший чулок,
но ты прекрасна! Ангельские очи!
Все Богородицы вокруг и вкруг тебя:
Владимирская руки распростёрла:
– Тебе не больно, милая, не больно?
А Тихвинская шепчет хлебосольно:
– Ступай по тропке,
ветки где хрустят!
Я слышу этот хруст. И гвалт. И гром.
Как тощей ты рукой вцепилась в руку…
Мой внук – солдат! Он должен быть рождён,
чтоб родину сберечь сквозь злую вьюгу.
С первого прочтения в такой поэзии многое смущает, например чрезмерная эмоциональность, гиперболизация образов, фольклорно-религиозная смесь воззрений, определенная наивность суждения и сама стилизованно-народная форма высказывания. В то же время радость бытия, переполняющая лирическую героиню, становится тем основанием, которое организует ее женские эмоции в причудливый, даже несколько пародийный в своей преувеличенности синтез. Для Леонтьевой характерна определенная ритмическая свобода, но не верлибр, ее стихийная строфика связана не с неряшливостью, а с внутренней организацией автора. Стихия эмоций – это всегда смесь, недаром говорят, что утром женщина думает иначе, чем вечером, а вчера иначе, чем завтра – такова текучая природа чувства. И Леонтьева – наглядное воплощение этого неудержимого потока в поэзии.
Павел Великжанин – витязя славное имя
Пожалуй, из тех молодых авторов, с творчеством которых философия и принципы «ЛС» перекликаются наиболее сильно, следует выделить Павла Великжанина, уроженца Кемерово и военного поэта. Он живет в Волгограде и преподает в Академии госслужбы, публиковался в вестниках «День и ночь», «Литгазета», «Роман-газета», имеет немало призовых мест на литературных конкурсах, посвященных русской истории и культуре. В то же время, несмотря на список регалий и глубокие основы творчества, этого поэта нельзя назвать заинтересованным в собственной популярности. Его тексту не свойственна публицистичность, патриотические мотивы в данном случае не дань актуальности или представлению о долге, когда вчерашний пейзажный лирик прилагает все усилия, чтобы воспеть не крону, а лафет.
Здесь нечастый случай, когда привязанность к родной земле не сочетается с традицией почвенничества, но в то же время представляет основу творчества поэта. Мы редко думаем о том, что, собственно, гражданская лирика не всегда содержит в себе призыв к этой самой гражданственности. Обличение, морализаторство, указание, воззвание к совести и другие приемы публичного жанра стихотворного обращения не свойственны Великжанину. По своей сути лирический герой до такой степени органично целостен с родной землей, что сама мысль о привитии ему каких-либо представлений, как сказал известный человек, «как правильно надо Родину любить», – уже смущает. Нам проще понять молодого человека, переживающего муки безответной любви, чем личность, испытывающую глубокое, сердечное, подлинное чувство к собственной бабушке – не библейское почтение и уважение, не христианскую заботу, а то чудо душевного тепла, которое и молодые красивые женщины встречают в жизни крайне редко.
Хотя бывает ностальгия по советским временам у тех, кто их не застал – и теперь стал поводом для иронии, но куда реже современный горожанин, никогда не знавший настоящего полевого труда, может оценить силу душевного тепла и сокровище чужой жизни, вложенные в неказистый, уступающий супермаркетному, но драгоценный плод тяжких трудов. Для поэта такого рода и военная тема столь же естественная, как темы земли, тяжкой крестьянской истории, памяти о потерях и вообще выживании народа. История приобретает вневременной характер, и потому лирический герой воспринимает как собственных современников и погибшего на войне деда, и чужую изработанную мать, и бабушку, заставшую страшную эпоху. Словно в его сердце их страдания никогда не кончаются и он имеет целью сохранить и уместить в себе всё то забытое и невознагражденное в жизни, что было с его предками. Очень платоновская идея, хотя сам стиль автора не близок воронежскому классику.
Был чёрствый хлеб, что слаще сдоб,
Был ратный труд, простой и страшный:
На фронте пашней пах окоп,
В тылу окопом пахла пашня.
Впрягались бабы в тяжкий плуг,
И почва впитывала стоны.
Мукою, смолотой из мук,
На фронт грузились эшелоны.
А там своя была страда,
И возвращались похоронки
В артели вдовьего труда,
В деревни на глухой сторонке.
Кружили, словно вороньё,
Над опустевшими домами.
Кололо жёсткое жнивьё
Босое сердце старой маме…
-------
Несмотря на существенную разницу в возрасте, разные культурные, даже национальные традиции и пройденные литшколы, очень разнящийся жизненный опыт, участники «ЛитСот» оказались сближены в первую очередь «патриархальной нотой»: интересом к краевой и малоизвестной истории, религиозными и фольклорными истоками творчества, отечественной «державной» словесностью XVIII-XIX вв.
Все они скорее предпочитают регулярную поэтику, идут «путем Тютчева и Рубцова», то есть соединяют думы о бытии, чувство к родной земле, мысли о Боге и соплеменниках. «ЛитСоты» не столько литературно-образовательная студия, прививающая определенные приемы и навыки, сколько просветительский проект. Посредством электронного журнала, а теперь и альманаха, выступлений и поездок клуб ищет неравнодушных к отечественной литературе читателей и новых поэтов. За десять лет активной деятельности более ста авторов со всех концов России взаимодействовали с проектом, по крайней мере треть из них – стихотворцы. Любопытно также, что изначально сообщество планировалось как прозаическое объединение, но постепенно получилось, что именно поэтическая составляющая в нем привлекла внимание.
1 Совместно с газетой «Православная Москва».
2 Не путать с киевскими «Сотами».
Читать по теме:
18 тезисов о неотрадиционализме в русской поэзии
Неотрадиционализм — тип художественного сознания, который характеризует целый круг явлений в русской поэзии XX века. Этому литературному явлению уже около ста лет, но разговор о нём только начинается. Prosodia предложила формулировки ряда особенностей этого сознания, роль которого в современной русской поэзии явно недооценена.
Илья Кормильцев. Без ансамбля
4 февраля 2007 года из жизни ушел Илья Кормильцев. В восемнадцатую годовщину смерти этого большого поэта, писателя и книгоиздателя Prosodia обращается к не самому известному пласту его творчества – стихам, которые писались не для песен.