Поболит, потом пройдет — о книге Ганны Шевченко

Шевченко, Ганна. Хохлома, березы и абсурд. — М.: Литературный клуб «Классики XXI века»; ИП Е. А. Пахомова, 2023. — 104 с.

Пятая книга стихов Ганны Шевченко, вышедшая через три года после четвертой («Путь из орхидеи на работу»), получила название «Хохлома, березы и абсурд». Впрочем, чаще березы здесь упоминается ива, а абсурда в этих стихах не больше, чем в обычной жизни.

Заглавие позаимствовано из стихотворения:

в туманных дебрях прятался мессия —

красивый, жизнерадостный удмурт.

Я обожаю матушку-Россию

за хохлому, березы и абсурд.

Матушка-Россия предстает в сборнике подчеркнуто современной: с курьерами, скидками на «Вайлдбериз», «Твиттером», актерами Петровым и Козловским, упоминаниями Северного потока и Форума в Давосе.

По настроению это Россия мрачновато-ироничных картин дважды упомянутого в сборнике художника Васи Ложкина. Это страна, которая не даст тебе свободу, а вот любовь — пожалуйста.

В сборнике наличествуют давно присущие Шевченко темы: шахтерская (впрочем, в этой книге мало представленная), донбасское детство с бабушкой и дедушкой, портретные зарисовки окружающих (ранее весьма характерная тема, а в этом сборнике довольно редкая), и, конечно, природа и город, увиденные с любовью — у автора традиционно «много воздуха, много запахов, природа входит едва ли не в каждое её стихотворение — зримо, осязаемо, как полноправная участница всей жизни поэта», как писал Эмиль Сокольский в рецензии на вторую книгу Шевченко “Обитатель перекрёстка”.

В этом сборнике к традиционному репертуару прибавились еще две темы: пандемия и война.

При этом эпидемия ковида с высоты сегодняшнего дня предстает как репетиция войны — жатвы смерти и всеобщего безумия.

Война реальная находится в стихах Шевченко где-то на периферии. Сетевая война, понимаемая как гражданская, автору ближе (или легче поддается осмыслению). Лирическая героиня занимает позицию то над схваткой («Придешь в фейсбук (Meta Platforms Inc - это экстремистская организация, деятельность которой запрещена на территории РФ), откроешь двери, / шепнешь — вы звери, господа»), то сбоку, параллельно войне, и честно признаётся, что посреди всего хаоса надвигающихся катастроф «сердце то болит, то не болит».

А строчки «жаль, я фанат литературы, / а не общественных страстей» в 2024 году и вовсе звучат с вызовом, чуть ли не как манифест. Хотя стихотворение написано до 2022 года (оно публиковалось в Prosodia в 2021 году), но автор — наверняка сознавая вероятность такого эффекта — отказался от датировок в книге, что побуждает читателя смотреть на все стихотворения с позиции сегодняшнего дня.

Даже болезненный опыт становится для героини способом переродиться («Все, переболевшие ковидом, / Начинают верить в чудеса»), вот и трудно представимое окончание войны — если только удастся это пережить — принесет уникальное чувство единения со всем сущим:

мы будем неразрывными со всеми,

мы станем небосвода голубей,

как сталь,

как остановленное время,

как стая привокзальных голубей.

Заявив темы коронавируса и войны, автор словно задает вопрос: в чем искать спасение, когда «к обрыву катится обоз»? И сам же предлагает несколько ответов.

Спасение — в природе («клён — колышущийся храм», «нет, я сегодня не умру / от красоты не умирают»).

Хоть Бог и вышел на пенсию и уступил функцию Всевидящего ока Цукербергу, он не оставил этот мир:

Линейкой Бога не измеришь,

он обозначен тут и там

то станет тучей в атмосфере,

то скачет птицей по кустам

При этом автор мастерски показывает амбивалентность современного горожанина, который то просит: «Туча, войди в моё тело», то напоминает себе, что надо обязательно купить зонт на «Вайлдбериз», ведь «Куда, человек, ты пойдёшь без зонта?». Человека, который прекрасно понимая, что его спасением может стать поход в лес за земляникой, осознанно выбирает наблюдать за природой с балкона.

Спасение — и в любимой литературе, которую лирическая героиня видит везде («Посмотри, как в небе светит Бродский»), и, шире, — в культуре: Кант, Демокрит, Дали, Шагал, Анна Каренина, Патрокл и другие реальные и выдуманные персоналии присутствуют в «объективе» Шевченко на тех же правах, что туман, клен или река.

Важным для автора героем становится несколько раз упомянутый Достоевский. Те, кто не уедут из России, получат любовь и сгорят вместе с народом «в достоевском костре», а «матрица» нашей современности однажды «обрушится и станет достоевской красотой».

Спасение — по крайней мере лично для себя — автор находит и в иронии, которая нередко присутствует в стихах, посвященных катаклизмам нашего времени — в них, может быть, даже больше, чем в других текстах.

Журнал Prosodia в редакционной подводке к подборе стихов Шевченко назвал это «инстинктом самосохранения», который срабатывает у автора «в сумасшедшем доме под названием “Планета Земля”».

Это не объединяющий грустно-добрый смех. Ирония Ганны Шевченко скорее говорит о закрытости, защите личных границ, когда разрешение на переживание боли во всей ее полноте грозит личности деструкцией. Такая ирония перекликается с мрачноватой триадой из стихотворения «Циклон, недобрая подушка…»: «не верь, не бойся, не ори».

Спасение, наконец, в вечном, непрекращающемся движении всего сущего, которое нетрудно разглядеть, если так же пристально смотреть на природу и городскую жизнь, как автор: «Все когда-нибудь исчезнет, / все когда-нибудь вернется».

Космос, с которым разговаривает лирическая героиня, так и советует ей: «Не думай, а крути веретено».

Да и пейзажи Шевченко — это по большей части мир, увиденный на ходу, будь то по пути на работу или на прогулке в лесу.

Разглядеть пути если не к спасению здесь и сейчас, то хотя бы ко временному облегчению помогает особое зрение — дар поэзии. По Шевченко, быть поэтом — это и причудливый изъян, усложняющий жизнь («писать стихи — недобрая примета»), но также и особое предназначение «жить не в окружении предметов, / а в мире неопознанных вещей». То есть обнаружить скрытую жизнь привычных сущностей, как в одном из лучших стихотворений сборника «Скачут тучи, будто кони…», где сохнущие на веревке «рубашки / бьются крыльями в окно».

Стихи сборника «Хохлома, березы и абсурд» не требуют большого читательского усилия. Они будут понятны многим, независимо от начитанности и эрудиции, хоть и изобилуют подчас упоминаниями всевозможных персоналий от Фетиды до Жака Аттали. Впрочем, и Аттали введен только для того чтобы посетовать, что даже умудренный автор труда «Краткая история будущего» не знает, что нас ждет.

Ганна Шевченко из тех авторов, кто говорит о главном самыми простыми словами: «и было так много, так мало, / и так нестерпимо легко».

Однако на длинной дистанции, в объеме книги, эта простота иногда оборачивается минусом. Срабатывает инерция, и стоит попасться проходному стихотворению, общее впечатление снижается. Видится, что некоторое сокращение сборника пошло бы ему на пользу — например, избавление от таких необязательных текстов, как ироничное стихотворение про культуру отмены.

Автор говорит без надрыва, не столько из стремления предъявить свое открытие (да и не всегда, пожалуй, речь идет об открытиях), сколько из желания сделать читателя сопричастником его ощущений — независимо от степени их новизны. А еще больше — из потребности заговорить проблемы, весь этот неподвластный нам жизненный хаос.

Эта поэзия не хочет взять тебя за рукав и сообщить что-то вкрадчивым голосом, глядя в глаза, не думает взбираться на сцену (хотя иногда и может произвести впечатление заигрывания с публикой — в основном из-за упомянутой простоты и пресловутой иронии).

Книга Ганны Шевченко скорее как вазочка с карамельками в неяркой обертке в деревне у бабушки — спокойно стоит, дожидается тебя на столе, по-самаритянски доступная в любую минуту как утешение страждущим. Отвлечь. Подсластить горькую пилюлю. Напомнить простые истины: «всё забудется, всё перемелется», «поболит, потом пройдет».