Поэзия как борьба за выживание играющего ребенка

В эти дни, читая о том, что культура и искусство потеряли смысл, а русская культура и вовсе должна быть отменена, я ловлю себя на совершенно ином ощущении. Это удовлетворение от того, что всем теперь ясно: поражение культуры и искусства в современном мире приводит к ужасающим последствиям для человека и человечества.

Козлов Владимир

фотография Владимира Козлова | Просодия

Фото: Алена Бессарабова 

Русская культура сегодня проходит колоссальное испытание. В обычное время человек может не замечать сосуществование в своем сознании совершенно разных, часто несовместимых друг с другом ролей, статусов, позиций, языков. Такова природа сознания современного человека – оно по своей природе шизофренично. Мы одновременно представляем семью, профессию, бренды, хобби, государство, церковь, страны проживания, самые разные микро- и макросообщества. При этом чужие готовые языки беспрестанно нас атакуют, борются за нас, и мы привыкли к этому, мы позволяем этим языкам отъедать куски нашего сознания, мол, от нас не убудет, у нас его много. Но наступает момент, когда происходит нечто такого масштаба, что не остается людей, которые могут себе позволить события не заметить. Резкая радикализация оценок, которая начинается после этого, - это всего лишь пена. Главный внутренний процесс – это то, что накопленные внутри человека социальные роли и статусы, объявляют друг другу войну, начинают уничтожать друг друга. Бездумность их сосуществования становится очевидной, потому что, оказывается, что у этих ролей разные ценности, системы аргументаций, взгляды на мир, устремления.


На этой войне тоже гибнут люди. Сегодня официальные власти неохотно открывают статистику самоубийств; думаю, что она была бы очень показательной. Потому что мой неофициальный, но совершенно надежный источник говорит о том, что в марте 2022 года количество самоубийств в Ростовской области выросло в два раза. Я не думаю, что это проблема характерна исключительно для Ростовской области. В России, для справки, в 2021 году количество самоубийств составило 25 тыс. – с 2001 года оно снизилось более, чем в двое. Если допустить, что скачок самоубийств в России может оказаться настолько большим, мы по итогам года рискуем оказаться по этому показателю примерно на уровне начала нулевых. В результате военных действий на Украине гибнет не только мирное население Украины, но и России.


У нас нет пока социального портрета жертв, но что-то позволяет утверждать, что деятели культуры и искусства находятся в зоне риска. Они находятся в зоне риска и в обычное время, а сейчас культурное сообщество переживает полномасштабную драму. Ее коллизия состоит не в том, как бы удачнее отбиться или атаковать на площадку признанного экстремистским в России Фейсбука, а в том, как выжить в качестве творческой единицы в период закономерно обострившихся внутренних и внешних ценностных конфликтов.


Это эссе – одно из ряда опытов, посвященных живым и довольно личным определениям поэзии. Я убежден, что, чем их больше, тем больше у человека шансов выжить в качестве художника в современном мире, тем больше шансов не терять мотивирующего смысла своей неуловимой деятельности. В то же время именно это высказывание – прямое продолжение предыдущего, которое утверждало поэзию как полную противоположность идеологии.


Контекст: ужас современного мира


Поэзия и творчество невозможны без веры в смысл своего существования. Это одна из аксиом, которые лежат в основе многих видов деятельности. Даже в мирное время найти угол, в котором художник может заниматься своим непрактичным делом, - нетривиальная задача. С миром нужно как-то договориться, найти какой-то компромисс, чтобы платить ему трудовую дань, но не отдавать при этом все силы. И тогда, вовремя платя по счетам, можно рассчитывать, что у тебя будут часы на те бесполезные в обывательском смысле занятия, которые для тебя почему-то оказались самым серьезным делом жизни. Эта ситуация трансформируется в периоды больших исторических событий.


Можно без преувеличения сказать о том, что обрушившиеся на обывателя военные действия на Украине, перетряхнули ценности каждого человека внутри русской культуры, заставили каждого пройти сквозь строй крайних оценок, которых вокруг нас абсолютное большинство. Любое взвешенное мнение, возникающее в публичном поле, в такой период атакуется сразу с двух сторон. Это ситуация, в которой художник теряет возможность быть собой, делать свое дело, он вынужден уходить на те глубины, на которых есть риск задохнуться. Художника можно сравнить с играющим ребенком.  Очень непросто защитить играющегося ребенка от современного мира, встроить его в современный мир, найти ему место, в котором он мог бы выжить Очень непросто защитить играющегося ребенка от современного мира, встроить его в современный мир, найти ему место, в котором он мог бы выжить. Этот мир и до реальных военных действий позволял себе делать с ним, что хотел. Он был довольно жесток с ним. А люди не видели этого, они радовались жизни, хлопали в ладоши и хотели радоваться еще больше. И от этого было еще более невыносимо. Этим людям по факту понадобилось нечто совершенно безмерное для того, чтобы они увидели ужас современного мира. Чтобы хотя бы по этому пункту все стало ясно.


Многие сегодня думают, что это просто Путин (Байден, Зеленский…) виноват, что в остальном все было замечательно. Все не было замечательно, все было и без того отвратительно и подло. Каждый выживший художник сегодня знает, сколько не выжило, не выдержало удушья, пока вокруг все радовались жизни. Сейчас многие пишут о том, что они превращены в зомби происходящими событиями. А я слышу в этом то, что они не понимают, какое количество людей превращено в зомби тем миром, который их радовал. В нынешней борьбе сторонники принципиального неравенства, при котором целые страны и страты фактически отдаются в жертву нищете, не менее отвратительны, чем те, для кого военные действия стали праздником, развеивающим унылость повседневности.


Именно в такие период, когда любая форма публичной активности провоцирует агрессию, художнику важно проговорить те ценности, которые можно было бы защищать в качестве своей независимой территории. Эта внутренняя территория искусства совершенно призрачна в ситуации, когда художники спорят о том, как правильнее сегодня видеть мир, но когда художник спорит с человеком физического труда, ученым, чиновником, членом семьи, идеологом, его территория и его права в той же мере не призрачны.


Внутри культурного сообщества это совершенно неочевидно. Я думаю, что кризис современного искусства во многом связан с тем, что оно не знает, где его территория, что именно надо охранять. Потому что долгое время было модно бороться с тиранией навязанных ценностей. По факту идею искусства вправе использовать любой, кто захочет этого. Как итог, у искусства сегодня пониженная сопротивляемость идеологии, а потому голосами представителей искусства сегодня произносятся страшные вещи, убивающие надежду на то, что кто-то понимает, зачем воображать и сострадать сегодня. Еще менее понятно, кто это будет делать, если художники массово отправляют друг друга на фронт.  В одном лагере культурной общественности сегодня деятели культуры поедают друг друга, решая вопрос о том, как именно сегодня будет правильнее любить родину, в другом спорят до ненависти о том, в какой степени и по каким именно причинам русскую культуру необходимо отменить   В одном лагере культурной общественности сегодня деятели культуры поедают друг друга, решая вопрос о том, как именно сегодня будет правильнее любить родину, в другом спорят до ненависти о том, в какой степени и по каким именно причинам русскую культуру необходимо отменить. Эти лагеря сейчас не между собой борются, поскольку им в принципе не о чем разговаривать, - но их разрушительной энергии нужен выход, в результате она направляется на уничтожение тех, с которыми диалог не потерян, то есть на самих себя. По сути, это одно из проявлений помянутого самоубийственного механизма в действии: чем сильнее человек разрываем внутренним конфликтом, тем агрессивнее он утверждает себя во внешней среде, в которой он ищет точки опоры. Он ищет агрессию, проявляет агрессию, потому что агрессия эффективнее всего помогает занять наконец позицию, не вызывающую сомнений.


Но моя позиция проста: что бы ни происходило на белом свете художник имеет право оставаться художником и думать, прежде всего о том, какой замысел он хочет реализовать и какими средствами. Это охранительный круг искусства. Если ты вышел из него, ты больше не художник, имеющий права, теперь ты ребенок, не знающий жизни – то есть не ходивший на митинги и не ездивший на Донбасс.


В условиях внутреннего конфликта, разворачивающегося в сознании, человек имеет право признать существующие обстоятельства причиной для того, чтобы отказаться от статуса художника. Он имеет право осознать, что это все было баловством или ошибкой по сравнению с более важными вопросами. Это нормальный процесс в ситуации, когда человек определяется со своими базовыми ценностями и отказывается о того, что конфликтует с ними. Но я исхожу из того, что существуют люди, которые не могут и помыслить о том, чтобы отказаться от позиции художника, потому что именно она является для них базовой ценностью. Благодаря тому, что такие люди существуют, культура и искусство прошли через испытания страшного XX века и испытания предыдущих времен, хотя эти испытания порой камня на камне не оставляли ни от искусства, ни даже от культуры.


Именно сейчас важно прямо проговорить: ребенок имеет право играть, а художник – обвести вокруг себя мелом круг и творить свою охранительную молитву. Что бы ни происходило снаружи, художник нужен на своем месте, потому что за него никто его роль не сыграет.


С точки зрения искусства, письма, подписанные литераторами в марте 2022 года с обеих сторон, одинаково вредны. От вас, художники, нужно было бы письмо в поддержку искусства – искусства, которое хотя бы интересуется тем, что на самом деле происходит с человеком в современном мире, потому что больше этим некому интересоваться. Вам так долго казалось, что пространство искусства - это нечто само собой разумеющееся, что вы его потеряли, как только грянул гром. Споры о правом и левом в искусстве лишаются всякого смысла в ситуации, когда потерян центр. Думать об этом центре, искать и беречь его еще вчера казалось старомодной блажью, а сегодня – это проблема номер один.


Разве не показательно создание в эти дни литературного журнала, в формулировке миссии которого российский правящий режим признается «преступным»? Кем должен себя вообразить литератор, чтобы ставить перед собой такие задачи? Можно ли вообразить, чтобы на очерченной таким образом площадке играл художник-ребенок?


Разрыв между современным миром, который под ручку ведет человека к атрофии личности, потребительской шизофрении и мычанию как наиболее адекватному способу сказать свое слово, и искусством, которое никогда не теряло понимания сложности человека и его мотиваций, - этот разрыв только увеличивается. Технократический век верит в технологии, алгоритмы, программный код, а культура и искусство – для бунтующих одиночек, которые хотят выжить. Общество не понимает, что за вопросы решаются в искусстве, оно скорее знает, что от него ничего не зависит, что любую карьеру можно сделать, не соприкоснувшись с искусством по-настоящему Общество не понимает, что за вопросы решаются в искусстве, оно скорее знает, что от него ничего не зависит, что любую карьеру можно сделать, не соприкоснувшись с искусством по-настоящему. Это означает, что власть в бизнесе, общественном секторе, войсках, государстве получают люди, для которых человек – одноклеточное существо, каким его представляют идеологи. Сложный человек с богатым и противоречивым внутренним миром, в котором есть вертикаль и горизонталь, – главный герой и тема мирового искусства. Наша способность понимать его выражает надежду на то, что войн больше никогда не будет, что мы все способны друг друга понять, согласовать интересы, найти компромисс. А когда в мире начинается очередная война, первое, что мы понимаем, - культура и искусство снова проиграли. Плевать бы на них, если бы за ними не стоял этот самый человек, который сейчас гибнет в виде гражданского населения.


Для художника-ребенка реальная война – это только крайнее выражение ужаса существования в том мире, в котором он не нужен. Ужас происходящего, который многими открыт сегодня, известен очень давно. И речь не о политике, а о беззащитности невинного, который, несмотря ни на что, лепит из пластилина машинки, дом, город, мир...


Художник и мир без воображения


Итак, художник не может по своей природе поддерживать военных действий. Потому что, о чем говорить поэзии, когда говорят орудия? Язык военных действий – это язык, признавший полное бессилие всех составляющих «мягкой силы» - культуры, искусства, образования, дипломатии, религии. Всего, что наработало человечество, в какой-то момент оказывается недостаточно для того, чтобы люди не стреляли в людей. Любой художник сегодня ощущает на себе поражение, о котором я говорю, ведь оно совершилось не в космосе, а внутри русскоязычного мира Любой художник сегодня ощущает на себе поражение, о котором я говорю, ведь оно совершилось не в космосе, а внутри русскоязычного мира. Даже если в результате военной операции будут выполнены все поставленные задачи, эта оценка художником происходящего не изменится: культура все равно потерпела поражение – и с ним теперь надо жить, осмыслить его. Сейчас мы видим, что это осмысление приобретает очень болезненные формы – и жесткую ответную реакцию на них. Это закономерно. С одной стороны, любой человек внутри русской культуры вправе задаться вопросами о том, что к этому поражению привело, насколько неизбежным оно было, как не допустить его в будущем. С другой стороны, возможность реальной дискуссии по этим вопросам в период идущих боевых действий маловероятна, тем более что культура стала частью поля боя, на котором очевидным образом действуют силы, старающиеся нанести максимальный ущерб русской культуре.


В этой ситуации признание поражения – не пораженчество. Поражение в данном случае – закономерный итог того состояния, в котором пребывает современный мир. Именно у художника есть оптика, которая позволяет это видеть, и он может помочь увидеть это и другим. Помочь не с целью показать «истинное лицо русского мира», а с целью сделать саму культуру более влиятельной, сильной, открытой. Потому что то, что произошло сегодня, есть результат доведения культуры и искусства до полного ничтожества. Мне кажется, можно быть патриотом и при этом признавать эту проблему.


«Мягкая сила» - способность увлечь другого своими ценностями, способность заинтересовать своей культурой, способность вызывать понимание. Военные действия – признание провала способности вызывать понимание. В контексте военных действий у поэзии остаются древнейшие роли – оплакивать погибших, воспевать героев, проклинать врагов. Искусство в такие моменты откатывается на место, которое определено для него очень давно. Все эти позднее осознанные способности художника создавать свои миры, влиять на незрелые души, остранять восприятие привычной действительности, проговаривать драматургию сегодняшнего дня, удивлять индивидуальным стилем – все это приобретает в периоды перемен статус ребячьих игр. И любой взрослый считает себя вправе напомнить в этот момент ребенку, что сейчас не до игрушек, осадить его и даже наказать – особенно, если тот касается вещей, в которых «понимают» только взрослые люди.


А правда состоит в том, что игра художника – его единственная защита. Мне вообще кажется, что, если художник не смог сформировать что-то вроде защитного пузыря своей фантазии, он как художник в современном мире обречен. Он не выдержит претензий на себя самоё, планов на него и его жизнь со стороны взрослых, если у него нет угла в воображении, в который доступ чужого есть только через восприятие произведения искусства.


Более того – художник это и есть воображение современного мира. Если у мира нет воображения, то сторонам конфликта нечем вообразить себя в ситуации другого. Они не могут себя поставить на место другого, не могут вообразить их резоны, не могут вообразить, как бы они поступили в этой ситуации. Если вы не можете вообразить другого, вы не можете ему и сострадать  Если вы не можете вообразить другого, вы не можете ему и сострадать. А сторон конфликта в современном мире вовсе не две. Современный мир очень богат конфликтами, но он уверен, что конфликты решаются технологиями, а не воображением. Эти стороны не справляются с объемом того, что надо понять, вообразить, потому что они не знали, зачем им воображение, не развивали его, не помогали тем, кто играет в этом процессе ключевую роль. Они не знали, в чем ценность воображения, если они производят прекрасное железо: гаджеты, оборудование, ракеты и танки. У них нет воображения, и в ситуации, когда им нужно позарез нечто сказать миру, они начинают стрелять.


Художник и его культура


Однако позиция художника – это все-таки не капсула в космосе, эта позиция предполагает определенного рода связь с миром. Сейчас, в ситуации, когда культура отмены, обрушившаяся на русскую культуру, пытается порвать эти связи, об этом нужно сказать отдельно.


Это только в теории мы можем выбрать культуру, которой мы будем отдавать свою умственную и физическую активность. Потому что всегда существует та культура, которую каждый может назвать своей. Эта «своя» культура дает людям, которые в ней сформировались, ряд не всегда сознаваемых преимуществ. Например, внутри своей собственной культуры не надо завоевывать право на суждение о ней и ее проблемах  Например, внутри своей собственной культуры не надо завоевывать право на суждение о ней и ее проблемах. Привилегии такого рода откроет для себя любой русский, который попробует удивить, например, итальянцев пониманием итальянской культуры и ее проблем. На место итальянской в данном случае можно подставить любую другую культуру, внутри которой вы никогда не жили. Если внутри своей культуры у вас есть право прямо сейчас начать функционировать как творческая единица, то в любой другой культуре единственное, что вы можете сделать прямо сейчас – начать в ней жить, чтобы когда-нибудь у вас, может быть, появилось право суждения о ней. Кто-то выбирает этот путь сегодня, не понимая, что фактически речь идет о том, чтобы в лучшем случае отрезать себя от предыдущей культурной среды, в худшем – встроиться в новую среду в качестве ненавистника своей родины – такая ниша, безусловно, существует, и она востребована.


Для художника, осознанно находящегося внутри своей культуры, естественнее всего в момент исторических потрясений выводить ее из-под удара. Восприятие чужими людьми русской культуры вполне может зависеть от того, что сказал наш министр иностранных дел на очередном международном саммите или от того, как вел себя пьяный русский на турецком пляже. Но для человека, представляющего эту культуру самим собой, от таких вещей восприятие своей культуры зависеть не может. Человек, ставящий задачу отменить русскую культуру, стремится доказать, что типичный представитель этой культуры – это военный преступник, туповатый чиновник, незрелый представитель народа-богоносца Человек, ставящий задачу отменить русскую культуру, стремится доказать, что типичный представитель этой культуры – это военный преступник, туповатый чиновник, незрелый представитель народа-богоносца. И хотя даже школьнику очевидно, что, например, уголовник никогда не может считаться представителем какой-либо культуры – русская она или нет, эта манипуляция упорно предлагает судить по выбранному персонажу о русской культуре в целом, подводя к мысли о том, что отменить ее надо было уже давно. Я сейчас не абстрактные примеры привожу – этими манипуляциями занимаются видные деятели русской литературы.


Но проводники культуры отмены в России выбрали для отмены объект, отречение от которого либо убивает смысл их собственного существования, либо делает его непристойным. Отречение писателя от своего языка и культуры под любым предлогом самоубийственно. В определенных ситуациях и самосожжение может быть эффектным и смелым жестом, в данном же случае скорее обнажаются фундаментальные проблемы в понимании роли культуры, языка, искусства, которые формально говорят на том же языке, что и стреляющие государства, чиновники в паспортных столах и трамвайные хамы, а по существу – на другом языке, который нуждается в защите сначала внутри страны, а потом за его пределами.


Есть и еще один этический момент. Когда художник выбирает, какую культуру одарить своим творческим потенциалом, из каких принципов он исходит? Хочет ли он своими действиями наказать провинившуюся родину? Или хочет своей активностью приблизить её к тому состоянию, который он видит в мечтах? Или он хочет показать как можно большему количеству соотечественников и несоотечественников ту красоту своей культуры, которая пока доступна лишь его взгляду? Можно винить страну за то, что сегодня она не соответствует вашим мечтам? Конечно, можно. Можно ли винить ее народ в том, что он не видит той красоты, которая доступна вам? Можно. Но надо при этом понимать, что этот тип борьбы за будущее и за понимание красоты возможен только внутри той культуры, которую мы называем своей.


Русская культура во многом о том, как выжить в качестве человека в пространстве, которое, с одной стороны, разрежено до того состояния, когда невозможно говорить о наличии среды для жизни и культуры в том понимании, какое это представление формируется на основе чужих, как правило, западных примеров. С другой стороны, в центрах мы видим античеловечные административные аппараты, создаваемые для того, чтобы стягивать на себя все эти пространства. И в этой борьбе несоразмерного человеку государства с еще более несоразмерным пространством больше всего достается простому человеку – все соразмерное он вынужден создавать сам, в минуты слабости с завистью поглядывая туда, где все ему кажется соразмерным. Как было бы хорошо, думает он, быть частью этого соразмерного удобного мира, отдохнуть душой от этого зависания не просто над бездной – а между двумя безднами. В то же время русская культура дает возможность человеку создать свой уклад, свою среду и существовать в ней – отсюда многообразие языков этой культуры. Вот оно – русское психо, с которым работать умеет только русская культура.


Жить в этой стране и не понимать этого – означает пропустить мимо ушей ценности той культурой, которой любой здесь живущий невольно сформирован. Жить в России, не понимая роли и красоты православия, не понимать, как оказалась возможна культурная среда, в которой способны бесконфликтно существовать ключевые мировые религии, - значит, реально не понимать, где ты живешь. Русскую культуру очень удобно забивать в землю чужими традициями. Видеть в молчании русского народа только трагедию – значит, не понимать этой культуры, которая и творится в молчании, не напоказ Видеть в молчании русского народа только трагедию – значит, не понимать этой культуры, которая и творится в молчании, не напоказ. Потому что здесь в молчании слово набирает вес, в молчании творится внутренняя работа. Тут никогда ничего не решалось на площадях – и исключения только подтверждают правило. И обращается эта культура к таким глубинам в человеке, которые не снились идеологам, ни своим, ни чужим. Идеологи и суетятся здесь только об одном – как бы им дотянуться, как бы подключиться к этому колоссальному источнику народной энергии, которая каким-то образом зарождается прямо в полях и лесах, тайге и горах. И терпят идеологов потому, что они, по большому счету, решают вопросы далекие от их повседневной жизни. Царь далеко. К слову, царь – это такая вакансия этой культуры, у которой тоже есть не только плохие стороны. Но с некоторых позиций удобнее смотреть на народ как на униженное стадо, как на быдло, и не видеть, где там творится культура. А культура начинается с готовности и способности самостоятельно выживать, создавать ее, где бы не находился, защищать ее - здесь это умеют.


Человек, принадлежащий культуре, которую он считает своей, всегда видит в ней красоту. Он видит очень разное: страшное, эпичное, трагичное, драматичное, комичное, возвышенное и низкое – но красоту он видит обязательно, без этого невозможно существовать в качестве художника. Как не увидеть красоты в охраннике «Ельцин-центра», который подрисовывает глазки фигурам на классической работе художника-авангардиста. В этом много символического: деятели искусства много лет расчеловечивают искусство, а он его в момент очеловечил с помощью шариковой ручки, чтобы порадовать детей. В такие моменты просто радуешься, что ты часть этой культуры.


Мне трудно представить себе фундаментальные человеческие качества, базовые ценности, сформированные вне контекста своей культуры. Эта связь может быть не осознана, тем более что связи с другими культурами могут быть яркими, дорогими, сильными. Но в чужой культуре ничего не болит, а в своей – болит. Это примитивный, но надежный исток веры в смысл продолжения такой деятельности, как искусство.


Общее пространство для разговора


Наступило по-своему комфортное ощущение ясности – ясности внутри трагедии. Помню, как совсем недавно ныл друзьям о том, как устал от этой вязкой изнуряющей ежедневной возни без надежды на прорывы. А теперь все ясно: надо просто выживать, спасать дело, человеческий облик, свои ценности. Когда так ставится вопрос – не до усталости, потому что она сама становится одной из главных угроз выживанию.


Когда надо выживать, совершенно ясно, что делать. Идешь и делаешь, без всяких этих рефлексий, этой блажи про прорывы, просто радуешься каждому дню, в который ты еще можешь заниматься своими поэзией, этой глупостью по сравнению с взрослой идеологией, геополитикой – чем там еще? Потому что в любой момент ты можешь быть призван на какую-то войну – и там умереть. И это, скорее всего, придется сделать в любом случае.


Все сомнения в праве художника возникают на почве подозрения его в том, что он сейчас играется во что-то не то. Что его игра – выражение его равнодушия к близким и современникам. Действительно, так может показаться, и часто это так, по большому счету, так. Мало ли кто и зачем заглянул в сферу искусства.


А ребенок проигрывает альтернативную реальность. Он создает возможность опыта, который вы сами вообразить не могли, но раз он вообразил, то теперь можете и вы. Давая вам новую возможность, он делает вас свободнее и независимее. А поскольку он пользуется языком своей культуры, он невольно демонстрирует потенциал этого языка, а возможно, и увеличивает его в целом. Культура, на языке которой создаются значимые произведения искусства, - привлекательна, она вызывает интерес, заражает своими ценностями. Вот и вся «мягкая сила». Она невозможна, если в любых обстоятельствах, что бы ни происходило в мире и прямо у вас за окном, художник-ребенок не имеет права поиграть. Пусть играет. Он играет за всех нас. Раз он способен играть, значит он не равнодушен. Я не сторонник думать, что сегодня настали последние времена. Хотя для христианина знаки их приближения должны вызывать радость. Я сторонник думать, что все может быть гораздо, гораздо хуже. Сначала снимаются семь печатей, потом звучат по очереди семь труб, затем проливаются семь чаш – и после каждого из этих действий в Откровении Иоанна Богослова следует новая, еще более ужасающая порция бедствий  Сначала снимаются семь печатей, потом звучат по очереди семь труб, затем проливаются семь чаш – и после каждого из этих действий в Откровении Иоанна Богослова следует новая, еще более ужасающая порция бедствий. Не факт, что мы уже начали этот путь. Но ясность того, что культура и искусство сегодня снова проиграли, и это ужасно для человека и человечества, – эта ясность обладает самостоятельной ценностью. Она создает наше общее пространство для разговора о том, что давно надо было обсуждать. И произошедшее – самое наглядное и страшное подтверждение этого тезиса, и до подтверждения можно было не доводить. Необходим самый серьезный разговор о том, как возможно общество, в котором культура и искусство значили бы чуть больше, чем раньше, в котором человек имел бы шанс сойти с нисходящей спирали потребления и идеологии, внизу которой он не умеет больше ничего понимать, а изъясняется лучше всего с помощью автомата Калашникова.



Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Современная поэзия #Литературные сообщества
Неопочвенники, или Кукушата гнезда Кузнецова

Ядро неопочвеннического религиозного направления в условно молодой поэзии сегодня - московская поэтическая группа «Разговор», основанная в 2006 году в Москве. В нее вошли поэты Григорий Шувалов, Александр Дьячков, Николай Дегтерёв, Александр Иванов. Поэт и критик Анна Аликевич попыталась разобраться в наследии и трансформациях этой группы.

#Лучшее #Поэтическая пушкиниана #Пушкин
Леонид Аронзон: Пушкин скачет на коне

85 лет назад, 24 марта 1939 года, Родился Леонид Аронзон. Очередной материал «Русской поэтической пушкинианы» посвящен стихотворению Леонида Аронзона, в котором Пушкин оказывается творцом вселенной.