Поэзия как новость

Коронавирус как двигатель поэзии

– С тех пор как проект «Гражданин поэт», Дмитрий Быков, а потом и Андрей Орлов (Орлуша) дали жизнь так называемому жанру «ньюзиклу», или рифмованным новостям, этот жанр уже глубоко успел уйти в народ. Листаешь ленту в ФБ или инстаграме и понимаешь: люди в массовом порядке откликаются теперь на новости стихами. Один мой знакомый блогер, не будем называть имен, называет такую поэзию «одна сплошная липкая орлуша». Вы как поэт тоже очень часто отталкиваетесь от самых разных инфоповодов. Что Вы думаете, скажем так, о новостной поэзии?


– Не все, что зарифмовано, поэзия. В тех случаях, о которых вы говорите, это больше род журналистики, если точнее – памфлет. Я, кстати, стихов Орлуши не читал, хотя, конечно, знаком и с проектом «Гражданин поэт», и с колонкой Быкова в «Новой газете», где он и сейчас регулярно выступает со злободневными стихами. Некоторые вещи мне нравятся, некоторые нет, но, когда их читаешь, ощущение однозначное – это тексты, объясняющие какие-то события, а не собственно события языка. Поэтому термин «новостная поэзия» для меня непонятен. Поэзия, как «езда в незнаемое», уже сама по себе новость, но это новость о человеке в меняющемся мире, а не о мире вокруг человека, каким бы ни казалось это верным на первый взгляд. Другое дело, что массовый читатель, если без иронии называть ;так читающее большинство, проще и быстрее воспринимает некую историю, особенно если она рассказана ясным размером и в рифму. Об этом прекрасно знали еще сказители и скоморохи. Они тоже умели работать с новостной повесткой. Так что перспективы у жанра есть, вопрос в том, что считать тут качеством и развитием.

 
– Одно дело – политика: до сих пор есть люди, которые уверены, что она их не касается. Но вот ситуация с коронавирусом коснулась всех. И общая масса зарифмованных новостей явно увеличилась. Весной у поэтов, говорят, даже случилась некая болдинская весна. Вы сами приняли участие в довольно известном проекте «Coronaverse – стихи коронавирусного времени», собравшего цвет современной российской поэзии. Кэти Шоу, британская писательница и специалист по литературе XXI века, даже заявила недавно о новом поэтическом ренессансе. Но разве это не те же самые стихи на злобу дня?  

 
– Поэтический ренессанс? Сильно сказано. По мне, это скорее реакция на смену образа жизни, на вызов дня. У нас произошла маленькая революция, и, конечно, всех это взбудоражило, завело. Я не скажу, что стал писать больше, хотя меня тоже увлекла тема. Еще в конце мая я почувствовал, что практически все сказано: ну да, «не выходи из комнаты», маскарад чумной и трусость властей, а дальше что? Но зафиксировать для себя надо было. Не знаю, во что это выльется в итоге. Сейчас в обществе слышится такой как бы ропот, заметны первые признаки отрезвления. И волнуют уже другие перемены – например, мгновенное закрытие границ, дистанция между людьми, новое понятие «чужого».

В проекте «Coronaverse – стихи коронавирусного времени» я принял участие, потому что он показался мне интересным в первую очередь как антология, как собрание разных высказываний и голосов. Будет любопытно взглянуть на эти стихи лет через пять-десять, снова пережить эти эмоции, ожидания.

По правилам сериалов

– Хорошо. Давайте тогда попробуем разобраться, как Вы сами работаете с новостным потоком. Прямого отклика и тем более пересказа у Вас как будто бы нет. Повестка чувствуется, но ощущение такое, будто все пропущено через какой-то фильтр. Какой? Можно ли сформулировать Ваш метод?


– Да, новостная лента у меня в стихах используется не напрямую, а как в испорченном телефоне, с оговорками. Я коверкаю отдельные фразы, пропуская слова и события через фильтры самих СМИ, соцсетей, недавней нашей и мировой истории и культуры. Например, у меня постоянно встречаются цитаты из стихотворений и песен. Но это зачастую происходит само собой. Это не столько осознанный прием или тем более метод, сколько часть общего фона, такая своеобразная подсветка темы. Но даже в таком виде пересказ событий, выхваченных из информационного потока, не является для меня главной целью. Цель скорее в том, чтобы таким образом пригласить читателя к интересному и важному для меня самого разговору. Проявить связи, которые лучше видны, если смотреть на предметы не прямо, а в кривое зеркало. Замедлить привычное скольжение взглядом и особенно мыслью по поверхности и задуматься над, казалось бы, обычными вещами.


– Мне показалось, что Ваши стихи имитируют саму структуру подачи новостей и их обсуждения. Сначала вброс: яркий, привлекающий внимание заголовок. Стихотворения в книге «Жизнь Ивана Ильича» в основном называются по первым строчкам, и они очень похожи на заголовки в СМИ: «Экологи возмущаются», «Поймали и разоблачили», «Вышел закон о домашних животных», «Для спецслужб нет ничего невозможного», «Котики против насилия», «Не сразу строилась империя», «На карантин закрыли дом». Потом запускается обсуждение, где, как и во время публичных дебатов или в комментариях в соцсетях, тема очень быстро забалтывается, смысл пропадает, выводов никаких не делается. Вот и финал у многих стихотворений открытый: думай что хочешь. Но думать-то и не хочется – проще просто перевернуть страницу ради очередной свежей новости. Похоже все это на правду?


– И да и нет. Слово «имитируют» мне нравится. Что такое искусство, если его рассматривать отвлеченно, как не имитация жизни? И, наверное, я, подсознательно отталкиваясь от события или фразы-раздражителя из новостей или, между прочим, из песни, пытаюсь выстроить свою версию существования их в таком перевернутом или отзеркаленном мире, попутно думая о том, что они навеяли, о призраках, которые они вызвали из прошлого, сами того не подозревая.

Что касается открытости моих финалов – да, есть такое. Очень часто у меня в стихах отсутствует смысловая точка. Вернее, она, эта точка, плавающая, потому что я пишу обычно серию стихотворений, продолжая одно другим, пока что-то внутри меня не решит, что все, я по этому поводу выговорился. Нескладность, вернее, впечатление такой нескладности создается во многом из-за этого и еще отчасти из-за любимых мной неточных рифм. Но у меня в голове все складывается четко, поверьте. Я свои финалы, в отличие иногда от всего остального стихотворения, выстраиваю тщательно и кропотливо.


Кстати, даты под стихами я ставлю крайне редко. Наверное, как раз потому, что большинство из них начинается с инфоповода, а это уже «сезонное слово», да и привязка к конкретной дате уменьшает вариативность прочтения – мне хочется думать, что читатель сам найдет выход из этого лабиринта.

На самом деле все во Вселенной движется скорее к смыслу, чем к бессмыслице. Просто на каком-то этапе мы не в силах его распознать, потому что тонем в море информации. Кроме того, нас «путают» все эти национальные идеи, скрепы и прочая чепуха. Мои вопросы и открытые концовки – это приглашение поразмышлять. Иногда, чтобы понять, куда ты идешь, надо сойти с дороги. Ну и, повторюсь, конец стихотворения у меня – это продолжение долгого разговора, я так мыслю, циклами и сериями текстов.

«Если человек – антенна, он настроен на канал»

– Циклы и серии – понятно.  Перейдем к единству более высокого порядка – к книге стихов, на примере «Жизни Ивана Ильича». Как она складывалась? Вы сами ее составляли или редактор? Какое, на Ваш взгляд, она занимает место среди других Ваших книг? Она уже четвертая по счету, а ведь были еще и самиздатовские сборники...


– Да, я, напечатал на матричном принтере в конце 90-х несколько сборников стихов, но, понятное дело, это были издания для своих, не совсем серьезные книжки. Правда, именно благодаря им у меня состоялась публикация в журнале «Волга». Мог ли я подумать, что когда-нибудь стану в нем зам. главного редактора?

«Жизнь Ивана Ильича» стала, как мне кажется, логичным продолжением предыдущих: «Не покидая своих мультфильмов» (2013), «Это были торпеды добра» (2018), «Молчащие следы» (2019). Книга родилась из одноименной подборки стихов с тем же названием в журнале «Воздух» (№39, 2019). Название придумал Дмитрий Кузьмин: к тому времени у меня уже был готов цикл стихотворений об Иване Ильиче и Алёше. Я, конечно, думал все это оформить в виде книги, но не так быстро, и тут помог случай. Виталий Пуханов, задумавший издать книжку «К Алёше» (забавно, что и ей название дала журнальная публикация, но уже в «Новом мире»), кинул клич в своем фэйсбуке, мол, издатель захотел выпустить новую серию, «Пальмира/Поэзия». Ну и мой «Иван Ильич» оказался к месту. Условия были горячие: две недели на то, чтобы книгу собрать, еще две – на верстку и вычитку в издательстве. Но в итоге успели, и вот так за месяц все и получилось.

Книгу составлял я сам. Название мне кажется удачным – там действительно разворачивается панорама жизни, с внутренним сюжетом и небольшими ответвлениями. Похоже на роман в стихах, если пристально вчитаться, собранный из всякого житейского сора – истории страны, газетных обрывков, воспоминаний детства, песен, фильмов, даже сказок. В ней собраны в основном тексты прошлогодние, но есть и несколько старых: они понадобились для внутреннего сюжета. 

 
– Сюжетом? Но в чем он состоит? «Иван Ильич из дома вышел, / В открытый провалился люк, / Где все его зовут Алёша / И всем он самый лучший друг». Тут сразу вам и Хармс – «Из дома вышел человек с дубинкой и мешком», и Алиса, провалившаяся в кроличью нору (Ивана Ильича тоже и на чай зовут, и в крикет сыграть). Да, в конце книги какой-то всадник кого-то куда-то довез, хоть и загнал коня. Но кого и куда? Есть полное ощущение, что жизнь героя, заявленная от обратного к повести Толстого о смерти персонажа с тем же самым именем, прямо сходу и обрывается.


– Не обрывается, а раздваивается. Понятно, что Иван Ильич – это персонаж прошедшего времени, а Алёша – настоящего, но на самом деле это один и тот же человек. Его двойничество и есть главный конфликт книги. Новые времена, в которые он попадает, да, Вы правы, как Алиса провалившись в нору-люк, меняют Ивана Ильича и реальность настолько, что он никак не успевает за этими переменами. В принципе, все это ясно из первого стихотворения. Дальше все только обыгрывается заново в разных декорациях. Отсюда и непонимание, и неприятие новостей и реальных событий за ними, их искажение, попытка сохранить себя, нечто важное. А что в этом случае важнее детского восприятия мира? Мне кажется, ничего. Поэтому ближе к концу книги появляется тема школы, возвращения, смерти. И последнее стихотворение, как аллюзия на «Лесного царя» Жуковского, ставит вполне ожидаемую точку. Не в смысле, что герой умер, как младенец в балладе. Он скорее перешел в качественно иное состояние, умер всего лишь прежний персонаж в том виде, в каком он существовал в книге. А вот кем он стал, об этом я хотел бы пока умолчать. Наверное, с этого момента начнется уже новая книга.


– Мне показалось, что одно из центральных стихотворений в книге «У Петрова псевдоним Петров». И в смысле двойничества персонажей – и в Вашей книге, и в романе Вашего тезки Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него» – и в смысле неразличения жизни и смерти. Тот же Алёша – это Вы сами? Да и с Петровым – не автобиографический ли парафраз? Мы же знаем: поэт Александров родился в городе Александрове.


– Конечно, Алёша – это я. Например, образца 1985 года, когда я закончил школу. Конечно, есть в текстах и несколько отсылок к стихам Пуханова из его книги «К Алеше». «Кузнечик, заваливший мессер» – в книге, кстати, «мейсер», опечатка – это не только кузнечик из стихотворения Тарковского, тот самый, в защитной плащ-палатке, но и курсант Александров из фильма «В бой идут одни старики». В «Иване Ильиче» много автобиографических моментов, явных и неявных. Что-то узнается сразу, что-то, возможно, останется нерасшифрованным, я по этому поводу не переживаю – должна быть у книги какая-то загадка.

Петров – максимально усредненный персонаж, человек толпы, человек без особых примет. Наверное, я об этом не думал, но да, «У Петрова псевдоним Петров» – это такой эмоциональный экватор книги, Вы правы, после этого текста как раз и начинается долгий путь Алёши к финалу. 

А что касается города Александрова, то там жили родители очень короткое время. Отец учился в Москве, а в Александрове снимал комнату, подрабатывал на заводе, где делали телевизоры. Кончилась учеба, и мы сразу же вернулись домой, в Саратов. Я в Александрове потом был два раза проездом, и все. Но совпадение интересное, да.


– Раз уж зашел разговор о биографии, то расскажите, как от физики Вы перешли к лирике?


– Я закончил классический Саратовский университет, физфак, кафедра оптики. Так получилось, что в 92-м немного сменил специализацию – стал инженером-конструктором КИПиА, то есть контрольно-измерительных приборов и автоматики. Разрабатывал проекты автоматизации нефтегазового оборудования. Этим же занимаюсь и по сей день. А перехода от физики к лирике не было никакого: они всегда были вместе. Стихи писал с детства, но осознанно занялся ими как раз в университете. Первая публикация случилась в 1995 году: с товарищем отнес стихи в журнал «Волга». Товарищу отказали, а мои напечатали. Но когда это случилось, я уже служил в армии, в Приморье, так что увидел свою подборку только через два года. Я учился по части артиллерийской разведки, а стал связистом, командиром радиовзвода. Крутил ручку рации, прокладывал кабель, ставил антенну. Тоже своего рода выстраивание коммуникации и поиски смысла!

Потом много читал, ходил в ЛИТО, этот опыт тоже надо было получить. В конце девяностых – в начале двухтысячных участвовал в фестивалях поэзии: «Культурные герои XXI века», Втором московском, тогда еще не биеннале, выпускал альманах «Василиск», который мы с Дмитрием Голиным затеяли после того, как по финансовым причинам прекратил существование журнал «Волга», и культурная жизнь стала совсем уж тоскливой. В 2007 году «Волга» неожиданно возродилась, сначала в виде журнала «Волга – XXI век», потом, после скандала с ее учредителями в 2008-м, уже в привычном формате. Ну вот, с тех пор я в журнале заведую отделом поэзии.


– Но как в таком случае Вы пишете стихи? Когда? И на что похож Ваш рабочий день?


– Днем я инженер, работа сложная, требует предельного внимания. Для поэзии у меня есть вечера. Я просматриваю редакционную почту, отбираю в воображаемый портфель что понравилось, потом подолгу сижу над подборкой – несколько дней, недель. Обычно в номере шесть поэтов – вот что получается на выходе. Конечно, я стараюсь читать все, что выходит в толстых литературных журналах, в сети, книги, которые я покупаю или мне присылают. Редакции, в смысле помещения, у нас нет. Журнал мы делаем дома, изредка встречаясь для решения трудных вопросов. По зуму мне это сделать трудно. Квартира маленькая, надо выбрать время, чтобы ничего не гремело, вроде телевизора, дочь не играла на флейте, жена не давала уроки английского по скайпу. А стихи пишутся независимо от всего этого, скорее даже вопреки. Приходит строчка, ходишь с ней, записываешь в блокнот или в текстовый редактор, чтобы потом, как будет время, что-то с помощью нее вытянуть из темноты.


– Ну что ж, тогда по поводу темноты. У стихов могут быть открытые (темные) финалы, но в интервью все-таки лучше поставить смысловую точку. Вы уже говорили, что во Вселенной все идет скорее к смыслу, чем к бессмыслице. Но не кажется ли Вам, что объем белого шума все-таки слишком велик, и не только из-за новостей? «Пестрая у нас сегодня выдалась новостная лента», – пишете в конце одного из стихотворений в «Жизни Ивана Ильича». Нет ли ощущения, что сегодня это порой единственное, что можно сказать внятного о мире?


– Да, меня эта тема волнует. «Если человек – антенна, / Он настроен на канал, / По которому идет / Шоу Голос непрерывно». Но я думаю, что все еще можно поправить, перенастроить, поймать нужную волну. Белый шум, бормотанье, снег – это, с одной стороны, каша, информационный мусор, с другой – тот самый гумус, сор, из которого рождаются стихи. И кто сказал, что чтение должно быть легким занятием? Это всегда труд, но труд благодарный.

Смыслы рождаются на границе нового и старого, это не эстафетная палочка, все гораздо сложнее устроено. Надо продираться сквозь помехи, крутить ручку настройки, чтобы потом наслаждаться чистой и прекрасной музыкой. Кто знает, может быть, этот шум не такой уж и «белый»?

Что касается поэзии, то она не может быть методичкой или просто ритмически построенным пересказом чего-либо, тем более новостей. В ней обязательно существуют области затемнения, иначе зачем бы стихи перечитывали? Я думаю, когда мы говорим, что в хорошем стихотворении все понятно, мы лукавим. Текст всегда многослоен и содержит в себе множество вариантов прочтения хотя бы потому, что и читатель его не постоянен, он всегда разный по настроению, причине, с которой он открывает книгу. Я пишу не для того, чтобы кого-то удивить или обрадовать – вот, это про меня! – а чтобы разобраться самому, выразить точнее то, что меня волнует. Если по этой дороге со мной пойдет кто-то еще, этого будет для меня вполне достаточно.