Поэты и вещи. Часть 1

Что мы сделали

Вещи поэтов, которые обычно остаются за кадром, сохранились на фото, в воспоминаниях, в самих стихах. Prosodia собрала наиболее примечательные аксессуары и предметы одежды, ассоциирующиеся с именами известных поэтов русского XX века. Почему именно этот период? Потому что именно тогда фотография получила широкое распространение, и у нас, как правило, есть возможность эти вещи показать. За каждой из них стоит не только личная – зачастую довольно интересная – история, но и литературный, социокультурный и исторический контекст. Вещь воплощает в себе не только особенности личности, но и ее отношения с повседневной культурой XX века. Конечно, предложенная нами галерея может быть расширена и дополнена – Prosodia приглашает своих читателей к участию в проекте.

Галстук-бант Александра Блока

Северная холодность, отрешенность и загадочность, сходство с античными фигурами и ликами с икон – такие ассоциации у современников вызывал образ Александра Блока. Несмотря на то, что одевался он довольно буднично –типичный для того времени костюм или темный сюртук, иногда его образ дополнял черный галстук-бант, как будто заявлявший о принадлежности к петербургской богеме. Этот аксессуар отсылает нас и к эстетике декаданса, и к английскому дендизму (галстук-бант часто носил один из самых известных денди – Оскар Уайльд).

Именно в таком образе Александр Блок запечатлен на одной из самых известных своих фотографий начала 1900-х годов: темный костюм, высокий стоячий воротник белой рубашки и пышный галстук-бант. Эта фотография молодого поэта стала очень популярной: она была выпущена в виде открытки и продавалась во многих магазинах.

Впоследствии блоковский аксессуар обыграли антагонисты и хулители символизма – футуристы. К примеру, Маяковский носил огромный черный бант на голой шее или повязывал поверх своей простой черной блузы пышный бант из яркой ткани. Так новое поколение пародировало традиционный для того времени имидж поэта.

Кофта Владимира Маяковского

Наверное, одним из самых эпатажных модных решений начала ХХ века стала знаменитая желтая кофта Владимира Маяковского. А появилась она из… банта. Поэт вспоминает: «Испытанный способ – украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке – галстук. Очевидно, увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстуков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук».

Желтая «галстуковая рубашка» стала красной тряпкой для критиков, привыкших к более сдержанным образам и поэтому воспринявшим подобную броскость цветов и нарочитую небрежность в одежде как дурной тон и слишком грубую попытку выделиться. И в чем-то эти критики правы: действительно, желтая кофта, равно как и морковки в петлицах и раскрашенные лица, – это элемент жестового поведения, свойственного представителям авангарда. А эта деталь гардероба Маяковского стала своеобразным футуристским опознавательным знаком: поэт даже хотел назвать так первую книгу стихов (1913 год), но впоследствии отказался от этой идеи. Образ желтой кофты запечатлен в стихотворении «Кофта фата» (1914).

По свидетельствам современников, полиция даже запрещала Маяковскому выступать в этой кофте, и ее втайне проносили на сцену друзья поэта. Почему же именно желтый цвет так задевал нравы общества? Во-первых, желтый ассоциировался с «желтыми домами», то есть был цветом «неприличным»; во-вторых, в то время он признавался «женским» цветом, которому, как и многим другим ярким цветам, не было места в мужском гардеробе. Конечно же, футуристы знали обо всех этих предрассудках и активно высмеивали их в своих акциях.

Мужской костюм Зинаиды Гиппиус

Известный портрет Зинаиды Гиппиус работы Льва Бакста (1906 год), в котором сегодня не усматривается ничего скандального, был признан вызывающим в начале ХХ века. Еще бы: на нем изображена женщина в мужском костюме, принявшая довольно откровенную по меркам того времени позу.

Гиппиус иногда появлялась в мужской одежде, и в этом, безусловно, присутствуют вызов консервативному обществу и элемент эпатажа. Свою роль играют и феминистские настроения, обострившиеся в конце XIX – начале ХХ вв. В приоритете феминисток была борьба за избирательные права, однако вопрос о дозволенном в моде тоже стоял довольно остро. Среди женщин эмансипе, нарушавших общепринятые модные каноны и носивших мужские костюмы, можно вспомнить Коко Шанель, Астрид Линдгрен, Марлен Дитрих.

В случае с Зинаидой Гиппиус не стоит забывать и о тенденции к мифологизации, свойственной культуре Серебряного века и проявляющейся, в том числе, и в плане биографии творцов. В критике Гиппиус нередко выступала под мужскими псевдонимами (самые известные – Антон Крайний, Товарищ Герман); мужская маска переходит и в поэзию: очень часто лирическим героем Гиппиус выступает мужчина. Такие гендерные игры явились для нее способом не только «откреститься» от ассоциаций, сопутствующих женской литературе, но и попытаться устранить дисгармонию, связанную с ее восприятием мужского / женского.

Серьга Давида Бурлюка

«Отец российского футуризма», Давид Бурлюк был живым воплощением авангарда – и в творчестве, и в жизни. Он с огромной скоростью генерировал идеи, которые, как правило, были направлены на разрушение традиционных представлений об искусстве и моде. На фотографиях начала ХХ века можно увидеть отдельные элементы костюма Бурлюка: жилеты из бархата и узорчатой ткани, предназначавшейся для обтяжки мебели; деревянные ложки и пучки редиса «вместо роз» в петлице; асимметричный крой и многое другое. Всё это – в рамках лозунгов «нашим наслаждением должно быть отныне эпатирование буржуа» и «пусть наши пестрые одежды будут противны обывателям».

На одной из самых известных фотографий футуристского периода видна еще одна занятная деталь образа Бурлюка – длинная серьга, расшитая бисером. Украшение, совершенно немыслимое для мужчины! Стоит ли говорить, как была оскорблена таким видом общественность (а Бурлюку только того и надобно!)? В своих авангардных практиках и перфомансах футуристы, перевоплощаясь, затевали гендерные игры: в их образах часто смешивалось мужское и женское. Преодолевая эту границу, они тем самым эпатировали столь ненавистное им закоснелое буржуазное общество. Кстати, образ Бурлюка (и серьга в частности) произвел фурор и среди американских буржуа, правда, значительно позже, чем среди русских, – в начале 1920-х годов. Поэт А. Ветлугин вспоминает: «Появляется Бурлюк. В черном сюртуке, в золотом жилете нечеловеческой красоты. И начинается давка. Щупают жилет, осматривают серьгу».

Шаль Анны Ахматовой

Мода на шали, утвердившаяся в Европе после египетского похода Наполеона, пришла в Россию из Франции. Несмотря на то, что в начале ХХ века на смену им приходят шарфы, шали все же не вышли из обихода. Именно этот аксессуар стал ключевым для образа Анны Ахматовой.

На знаменитом портрете, написанном Николаем Альтманом (1914), Ахматова, в синем платье, сидит, закутавшись в желтую шаль. В наброшенной на плечи шали поэтессу можно увидеть и на более поздних фотографиях. О ней, по воспоминаниям Лидии Чуковской, Ахматова сказала так: «Вот это в самом деле моя вещь».

Эта «вещь» не только стала атрибутом Царскосельской музы, но и мифологизировалась в стихах ее современников. В стихотворении Блока «Анне Ахматовой» героиня превращается в испанку: «…Вы накинете лениво / Шаль испанскую на плечи, / Красный розан – в волосах». Правда, по признанию Ахматовой, у нее никогда не было испанской шали, но «в это время Блок бредил Кармен и испанизировал меня». В известном послании Марины Цветаевой эта деталь гардероба ассоциируется с восточными странами: «Узкий, нерусский стан – / Над фолиантами. / Шаль из турецких стран / Пала, как мантия». Цветаева «одевала» Ахматову в шаль не только в стихах: «Марина подарила мне синюю шелковую шаль, которой я прикрывала мое тогдашнее рубище».