Юлия Подлубнова: запрос на феминизм становится массовым

Юлия Сергеевна Подлубнова (род. 18 июля 1980, Свердловск) – литературный критик, историк литературы, поэтесса. Кандидат филологических наук, доцент Уральского федерального университета, научный сотрудник Центра истории литературы Института истории и археологии УрО РАН



– Почему именно сейчас потребовалось отделить фемпоэзию от прочей, написанной женщинами? Чем ситуация сегодня отличается от ситуации 20 лет назад? Вера Павлова – фемпоэзия или нет?


– Давайте для начала сошлюсь на замечательную статью Ильи Кукулина «Двадцать пять лет пения без аккомпанемента», посвященную поэзии 1990-х – 2000-х годов. В ней как раз делается убедительная (впрочем, как всегда у Ильи) попытка показать, как складывалась феминистская эстетика в диапазоне от Елены Фанайловой и Марии Степановой до Татьяны Мосеевой и Анастасии Афанасьевой. Но из-за неотрефлектированного состояния – речь идет об отсутствии манифестов и осознанной феминистской критики в эти годы – ее мало кто заметил. Незамеченными оказались тексты Марины Тёмкиной, Анны Альчук, которых называют предтечами современной фемпоэзии. Дебютантки 2000-х и вовсе писали так, как если бы читали Джудит Батлер (Джудит Батлер, р.1956, американский философ, представительница постструктурализма, оказавшая существенное влияние на развитие феминизма. – Prosodia), но в том и дело, что они ее не читали. А потому женская поэзия, если подразумевать под ней артикуляцию женской физиологии, женской картины мира и т. д.. всячески расцветала, но время фемпоэзии как самостоятельного феномена, основанного в том числе на рефлективных практиках, наступило только в конце 2010-х.

Что случилось в 2010-х? Ситуацию кардинально поменял семинар «Ф-письмо», организованный в 2017 году в Петербурге Галиной Рымбу, ну а затем одноименный публикационный канал на syg.ma. Появились и были найдены (в этом процессе принимала участие не только Галина, разумеется) поэтические тексты как отражающие фемповестку, так и формирующие эстетику фемпоэзии. Появились теоретические статьи, фемкритика и т. д. При этом фемпоэзия, при всей ее локализованности в пространстве актуальной поэзии, – явление, во-первых, вполне массовое (поэтесс, которых публикует «Ф-письмо», отнюдь не 9, как у нас в книге, но десятки), во-вторых, социально значимое, очень быстро реагирующее на так называемые вызовы современности. В свою очередь фемповестка – от metoo до борьбы с домашним насилием – сейчас более чем актуальна в информационном пространстве, в том числе на постсоветских территориях, которые изо всех сил пытаются подморозить авторитарные консерваторы, но пока не очень успешно.

Вера Павлова могла бы быть прекрасной и даже культовой фемпоэтессой, если бы так не боялась феминизма (кстати, многие суперсамостоятельные женщины ее поколения боятся) и не ужасалась самому факту причисления к женской поэзии вообще. Все-таки многовековое мужское доминирование в поэзии, все эти репрессивные утверждения, что писать надо как бы перед лицом Бога, а не перед лицом мужчины или кого бы то ни было, стигматизировало само понятие женской поэзии (об этом пишет Александр Скидан в статье «Сильнее Урана»). Женская – это как бы недопоэзия, недолитература. До сих пор некоторые из пишущих стихи так считают и просят называть их не поэтессами, а поэтами: культурные стереотипы преодолеваются медленно.


– Была ли фемпоэзия в другие эпохи? На ваш взгляд.


– Если мы говорим про поэзию вне географических рамок, то тут много имен – отнюдь не дебютантки 2000-х или 2010-х, т. е. ответ «да». Что касается русской поэзии, то ситуацию я примерно описала. Есть недооцененные поэтессы XVIII, XIX и ХХ веков, есть масса текстов, в которых артикулируется феминное в разных его ипостасях, но все-таки феномену фемпоэзии на данный момент от 5 до 20 лет, смотря как считать (от Марины Тёмкиной и Анны Альчук или от Галины Рымбу и «Ф-письма»).


– Прочитав о героинях, я подумал, что они появились на пустом месте. В том смысле, что «вдруг осознали», что надо писать именно так и об этом. Но тема была заявлена давно (те же «Монологи вагины», румынское кино, польская драматургия – первое, что приходит в голову). То есть русская фемпоэзия никак не связана с ними?


– Погодите, в книге целый параграф о том, как становилась женская и фемлитература, т. е. про пустое место речи быть не может. Другое дело, что параграф этот далек от совершенства, не затрагивает всех возможных контекстов, но ведь и книга отнюдь не академическая и даже не литературно-критическая, а такой публицистический нон-фикшн, рассчитанный на широкий круг читательниц и читателей. Этот параграф можно дополнять, дописывать, перекраивать, оспаривать в других статьях (что, кстати, уже сделал Леонид Георгиевский в рецензии, опубликованной на «Ф-письме»). Тут ведь еще проблема в том, что и академическая история фемлитературы, несмотря на титаническую работу целого ряда исследовательниц 1990-х – 2000-х годов (которые как раз делали презентации «Монологов вагины» в России и вообще много чего делали), не написана. Про фемпоэзию и вовсе молчу.

Так что влияние румынского кино и польской драматургии, да, вполне возможно, надо смотреть контексты. «Монологи вагины» так и вовсе имеют огромное значение для русскоязычный фемпоэзии. В книге они упоминаются, но можно расширенно говорить о генетическом родстве с ними как «Моей вагины» Галины Рымбу, так и текстов Лолиты Агамаловой, например.


– Фемпоэзия за рубежом. В чем отличие от российской?


– Тема очень широкая, и смотря про какое зарубежье говорить. Если про Запад: то, что нам кажется прорывом, инновацией, там уже является азами. Любимый мой пример: Марина Тёмкина написала «Категорию лифчика» в 1994 году, прожив 15 лет в Нью-Йорке, где феминизм был абсолютно общим местом. А вот русскоязычное литературное сообщество, включая Иосифа Бродского, текст не восприняло, на ее книгу 1995 года «Каланча: гендерная лирика» рецензий не появилось. Лида Юсупова говорит, что открыла феминизм и стала называть себя феминисткой 25 лет назад, когда переехала в Канаду. Другое дело, что 25 лет назад вряд ли мог быть написан «Центр гендерных проблем». Точнее, мог бы, но на другом языке и другой авторкой.


– Есть ли какие-то данные (или личное ощущение): увеличивается аудитория фемпоэзии или нет?


– Данных у меня нет, но наблюдения свидетельствует о том, что запрос на феминизм становится массовым, фемповестка ощущается в совершенно разных сферах. «Почему бы не оседлать эту волну и не продвинуть заодно поэзию?» – это идея моей соавторки Маши Бобылёвой, которая сначала сделала большой проект для «Таких дел», который так и назывался – «Поэтика феминизма», а потом решила расширить его до книги. «Такие дела» – портал все-таки более читаемый, чем наши литературные СМИ. В прошлом году ко мне на фестивале в Челябинске подошла незнакомая девушка и с восхищением сказала: а это вы тот критик, который принял участие в проекте «Таких дел»?

И еще один факт. Мы с Машей презентовали книгу на ММКЯ. Пока мы что-то рассказывали про книгу, про феномен, на площадке было максимум 15–20 человек, которые слушали очень вяло. Зато когда начали читать поэтические тексты из книги, вокруг нас образовалась толпа, которая закупорила проходы к книжным стендам.


– Есть ли «отказницы»? Поэтессы, перешедшие в противоположный лагерь?


– Ох уж это наше «лагерное» мышление. Мы считаем противоположным лагерем тех поэтесс, которые вслед за Кенжеевым раскритиковали «Мою вагину» Галины Рымбу? Или тех, кто пишет силлабо-тонику и настроен пассеистически? Или писательниц, занятых исключительно прозой? Скажем так, мало кто из поэтесс, которые публиковались на «Ф-письме» или представлены в книге, ограничиваются только фемписьмом. Лида Юсупова и Ирина Котова пишут страшные тексты о насилии, не всегда гендерном, Екатерина Симонова сменила уже не одну поэтическую манеру, Елена Костылева говорит, что лично для нее ф-письмо исчерпано, у Галины Рымбу или Станиславы Могилёвой отнюдь не одна поэтическая стратегия, Оксана Васякина и Дарья Серенко серьезно занялись прозой, Анна Глазова и Екатерина Захаркив и вовсе не являются авторками фемпоэтических текстов, но при этом пишут очень осознанную фемкритику и т. д.

Кстати, заодно прорекламирую еще одну книгу: только что в «Кабинетном учёном» вышла антология отечественной феминистской критики, составленная Леонидом Георгиевским, Анной Голубковой и мной. В ней немало материалов про поэзию.

Возвращаясь к вопросу: стали ли фемпоэтессы или симпатизирующие феминизму приверженицами патриархата? Почему-то кроме Фаины Гримберг примеров не приходит, но и Гримберг до идеологического перерождения сложно назвать фемпоэтессой, там очень особая жизнетворческая позиция.


– Фемпоэзия – поэзия молодых, которые остро все чувствуют?


– С одной стороны, наблюдая за Лолитой Агамаловой или Оксаной Васякиной, хотелось бы так утверждать. Сравнивать фемпоэзию, например, с футуризмом, Васякину – с Маяковским и т. д. Но с другой стороны, мы видим, насколько разные поколения авторок пришли к фемписьму. Марина Тёмкина – 1948 года рождения, Лида Юсупова и Ирина Котова – 1960-е, Елена Костылева, Екатерина Симонова, Анна Голубкова, Мария Вильковиская, Руфия Дженрбекова, Зоя Фалькова, Настя Денисова – конец 1970-х – начало 1980-х. Про поколения хорошо написано в статье Елены Георгиевской (ныне – Леонид Георгиевский) «Русская феминистская поэзия: заметки на полях». Эту статью 2018 года можно назвать эпохальной, потому как с нее началась не просто сборка феномена, но его широкая репрезентация.


– Может ли мужчина писать фемстихи?


– Теоретически это возможно, и мы знаем поэтессу Галу Пушкаренко, в текстах которой проступают элементы фемпоэзии, но при том она – гетероним одного московского поэта. Если взять классический набор ф-письма: автодокументализм (помним, что личное – это политическое), телесность, трансгрессия, травма – они вполне воспроизводимы любым поэтом. Более того, если мы посмотрим на уже сформированные практики, ближе к ф-письму, окажется, как ни странно, Дмитрий Кузьмин, в поэзии которого по крайней мере три компонента из четырех (кроме личной травмы, да и то тут можно сделать оговорки) вполне присутствуют. Другое дело, у него нет трансляции женской картины мира и озвучивания фемповестки. Зато озвучивание есть у Константина Шавловского – как бы зеркальный взгляд с другой стороны. А потом давайте не забывать о Леониде Георгиевском и Фридрихе Чернышёве, которые часто фигурируют в коллективных фемподборках. Фемписьмо, конечно, смыкается с квирпоэзией, размывающей гендер в принципе.


– Кто представляет целевую аудиторию вашей книги?


– Все, кому интересен феминизм и современность как таковая. Все, кто хочет что-либо знать про новейшую поэзию. Эта книга не только и не столько для литературного сообщества, в чем, я считаю, ее уникальность на данный момент.