Жизнеутверждающее сообщество «Всемпоэзии»

Эта статья — продолжение серии, посвященной сообществам в сфере современной поэзии. Ранее Prosodia опубликовала статьи о литературном клубе «ЛитСоты», московской поэтической группе «Разговор», сообществе «Полет разборов».

По иронии истории, большинство участников того далекого комьюнити разбросаны ныне по разным направлениям, позициям и материкам. Зачастую они отрицают давнюю причастность к сообществу, исповедуют противоположные взгляды – что, в общем, закономерно.

Все началось с небольшого интернет-объединения «стихи, какими они должны быть». Паблик, куда Стефанией и ее соратниками отбирались заметные произведения разных авторов. Из этой сетевой культуры возникла целая «школа», специализирующаяся на творческой мотивации, раскрытии дара ученика, продвижении на литературном поле, грамотном издании текстов, навыках самопрезентации не только в «тусовке», но и «на публике». Два главных вопроса, которые Стефания Данилова задает каждому: «Для чего вам литература? Для чего литературе вы?». Внешне это похожее на «производство поэта под ключ», заимствующее западную модель продвижения в антураже, но, конечно, сообщество не намерено «делать готового поэта» из того, кто им не рожден.

Стефания колеблется, определяя свое детище терминологически: «Литературоведам виднее, как нас наречь. Что я знаю точно: Всемпоэзии – живое сообщество с развитой инфраструктурой. В проекте больше горизонтальной иерархии, чем вертикальной. Каждый приходит со своим голосом, энергией, огоньком – и у нас в итоге получается хор, ТЭЦ, газоперерабатывающий завод. Многих можно назвать моими учениками, но ведь и я у некоторых многому научилась. Я не вещаю с трибуны, это диалог на равных и обмен опытом».

Речь не о волшебной таблетке и манипуляциях со шляпой и белым кроликом. У сообщества нет жесткой программы, требований к стиху или темам. Важно развить тот своеобразный зародыш, который уже в себе несет автор, - с помощью Вселенной и поддеррживающей атмосферы литпространства. Несколько религиозный взгляд на природу творчества и индивидуального пути, если угодно. Впрочем, наставница отмечает, что сегодня поддерживает поэтов патриотического и гражданского направлений.

В обучающей области главенствует индивидуальный подход – один нуждается в кодификаторе размеров, другой не обладает элементарной грамотностью, третий не умеет создавать привлекательный образ себя. Однако, «Всемпоэзии» не литликбез, а тандем / полилог с людьми, заведомо пригодными к поэтическому ремеслу или склонными к поэтическому искусству. Бывают случаи, когда одаренные, но малоприспособленные социально авторы не способны «донести себя» аудитории – и тогда «Всемпоэзии» за свой счёт может издать книгу или организовать творческий вечер такого человека. Некоторые поэты, уже прошедшие начальный этап ученичества, жаждут участия в конкурсах и номинаций на премии – помощь с ориентацией в мире «больших слонов» тоже входит в компетенцию сообщества.

Если говорить об участниках, «выпускниках» и «попутчиках» сообщества за все время его существования, мы попадаем в сложную и запутанную реальность – ведь это… несколько поколений. С сообществом Даниловой в различных проектах взаимодействовали такие известные люди, как гражданские поэты Александр Пелевин, Анна Долгарева и Егор Сергеев, певец русского Севера Варвара Заборцева, мистик Ирис Аполло, социальная поэтесса Мальвина Матрасова, барды Кошка Сашка и Александр Коньков, «лингвокультуроведческий» поэт Ника Батхен и открытие нового времени – Антон Зоркальцев.

В то же время нельзя сказать, что все эти поэты занимали по отношению к Стефании положение учеников. Благодаря Даниловой была издана первая книга Александра Пелевина («Смерть говорит по-русски», 2015), однако это самостоятельный автор со своим путем. Хотя Ника Батхен публично говорит о том, что считает Стефанию своим коучем, однако речь скорее об обмене знаниями и опытом, нежели о старшем и младшем. Зоркальцев, восходящая фигура поколения зумеров, участвовал в ее видеопроекте «Молодая поэзия» от Российского союза писателей, однако говорить об ученичестве тут сложно. Такая же ситуация с Варварой Заборцевой, которая обучалась у многих мэтров. Но именно Стефания на вологодской Школе СЗФО в 2019 году показала юной Заборцевой, впервые приехавшей на семинар, карту мира современного литературного процесса – и Заборцева успешно внедрила полученные знания: на ее счету бронза «Лицея» и выступление в Кремле вместе с Даниловой на 95-летии Андрея Дементьева.

При создании портрета сообщества важно то, кого мастер считает своим учеником, и то, кто сам признает эту связь и наследование. Остановимся на некоторых авторах, которые считают себя обязанными своим становлением сообществу – это Мальвина Матрасова, Ника Батхен, Антон Зоркальцев и Александр Коньков.

Девочка, которая выжила – Мальвина Матрасова

Социальный поэт Мальвина Матрасова, точнее, девушка, скрывающаяся под этим эпатажным псевдонимом, живет в Москве и пишет стихи восемь лет, за которые у нее вышло 8 книг. «Поэтической специальности», как многие современные авторы, она не получала, ее образование – театральное, вернее, сценарное отделение ВГИКа. На жизнь она зарабатывает созданием сценариев к фильмам и мультикам. А поэтом, по собственному признанию, стала внезапно и в уже неюном возрасте, написав первое произведение в рамках викторины и сразу снискав внимание аудитории. Для многих людей она сетевой кумир, но для кого-то – странная женщина с бирюзовыми волосами. Ее творчество просто, но глубоко, оно обращается к типическому, в этом смысле наследует советскую линию. Хотя в интервью Матрасова и говорит, что определяющим для нее стало влияние фильмов Витторио де Сика, неореализма, касающегося человеческих судеб, бытовой драмы.

Мир советской «массовой» поэзии носил черты сценарной усредненности, это входило в правила игры. Но «народность» Матрасовой обращается не к условному допустимому (не)благополучию представлений о жизни на постсоветском пространстве – она не певец прописных истин. Напротив, ее стихи о чуде, не о том, как может быть, а о том, как не может быть. Можно было бы назвать этого автора одним из самых ярких «народных» поэтов современности, однако литературное мультикультурное поле устроено так разобщенно и парадоксально, что лидер одного из его сегментов может быть совершенно неизвестен в другом – или непризнан. А иерархия, как бы ни пытались привести ее к единству, не приводится к нему – и именно это наша реальность.

Самые известные стихи Матрасовой – детские – указывают на ее особый стандарт, отличный от прежней эпохи: «Мама не любит папу. // Папа не любит маму. // Я подрасту, и тоже // Любить никого не стану». Трагедия не в том, что отец бросил семью, что мать-одиночка погибает от бедности, не в пьянстве или побоях, как это было свойственно советской культуре. Она иного уровня: в благополучной семье нет любви. Заведомо тупиковая ситуация неразрешимого страдания может быть решена только чудом, но каким? Какое чудо должно случиться, чтобы нелюбящий полюбил? Виноват ли он, что не любит, к кому взывать о справедливости и что она есть? Месть за нелюбовь – правильная ли она, ведь любовь не выбирает? Сложные, недетские вопросы в простых, обращенных к ребенку, вложенных в уста ребенка стихах. Воззвание к Deus ex machina – вот главная черта лирики поэтессы.

Мальвина встретилась с руководителем «Всемпоэзии» 6 лет назад в Северной столице и тогда же, в 2018 году, заняла первое место на одноименном фестивале в Москве. С этого момента началось сотрудничество и партнерство двух поэтов в рамках сообщества. Литгруппа помогла Матрасовой, как это сегодня называется, укрепить ее поэтический бренд, а также ввела в профессиональную среду. В 2023 году Матрасова уже была членом жюри фестиваля и занималась организационными вопросами. Сама Мальвина видит взаимоотношения внутри группы как симбиоз, участие в совместных начинаниях, психологическую поддержку. Из ее слов получается, что существует два вида отношений внутри «Всемпозии» – взаимообмен идеями и возможностями среди условных «мастеров», и обучающие студии и продвижение для младшего поколения.

Предлагаю взглянуть на стихи Мальвины Матрасовой, обращенные к Борису Рыжему.

Шатаясь по городу Рыжего, я думала: я б тут не выжила. Тяжелое небо, свинцовое, упало на плечи в Кольцово мне, и я рюкзаком понесла его в рассветное красное зарево.

С сердитым уставилась прищуром мне в темечко площадь Татищева. Я небо несла до Высоцкого: наверх заберись, да и сбрось его, но небо несётся от плахи до, может быть, Бивиса с Батхедом, а может, до встречи у варежки. У неба своё, понимаешь ли, и вот оно сделалось маленьким. Не едет вагон до керамики. Конечная – на вторчермете.

Всё тонет в оранжевом свете.

Пацан вылезает в окошко. Ест мышь полосатая кошка. И будка собачья, ну надо же!

А небо, представьте-ка, радужит.

Этап мелового периода: на каждом кирпичике – выводы, которые смоет водой.

Вагон будет следовать до... А дальше совсем неразборчиво. И каллиграфическим почерком на сером щербатом заборе цитата из Рыжего Бори (да, здесь к нему можно по имени, он жизнь на квартал этот выменял, а значит, он есть тот квартал).

Мы сразу можем говорить о профанности, иронии, панибратстве из оперы «Ну что, брат Пушкин», прямых отсылках к позднему Есенину и еще – о приземлении. Гений – как все, ему плохо в захолустье, у него депрессия, и нет никаких сложных причин этому. А просто безвременье, разруха, среда заела. По тому, каким предстает Борис Рыжий в стихах Матрасовой, мы можем судить об отражении мира в ее глазах. Включая нас в пространство Рыжего, она дает ощутить его человеческое бессмертие, но не в виде памятника или образа. Поэт живет в пространстве одновременно с туристом, уродующим забор, а жизнь груба и телесна, и именно такое ее восприятие – непоэтическое, человеческое – и возвращает Рыжего не только как дух или гения, но и как человека.

Собери их, они срастутся – Ника Батхен

Для тех, кто от высокой поэзии далек, Ника Батхен в первую очередь организатор литфестивалей («Книжные дети», «Александрийский форум»), учитель творческого письма, гуру мотивации и специалист в области промоушна. Но в мире поэзии она редкое явление – эпический поэт фольклорного направления. Отличительная черта ее произведений – концентрация радости бытия по факту самого бытия. Редкое, если задуматься, ощущение, хотя и главенствующий христианский мотив.

Сад земной представляется в ее лирике беспрестанным праздником, торжеством красоты, а человек в нем подобен монаху или отшельнику, пораженному чудом творения. Такая поэзия далека от пантеистического культа или мистического мира, где проживают эльфы и гоблины (не как метафора), – это прямое, земное, реалистическое наслаждение фактом своего бытия на свете в любую погоду, в любых обстоятельствах, напоминающее, что жизнь – дар, мы здесь не навсегда и ценен каждый час: «Мы просто потанцуем и уйдем». Для радования Батхен не нужен повод, второй человек, условие и условность, не требуется счастливое обстоятельство или мысль о том, что счастье надо долго и трудно заслуживать – она счастлива уже сейчас: «Пусть думают о нас, что им захочется».

Сама Батхен называет встречу со Стефанией своим вторым рождением. На середине жизненного пути каждого автора бывает момент паузы, когда он сомневается в необходимости продолжения прежнего, уходит в тень. В такой момент сомнения к Нике Батхен пришло предложение Стефании присоединиться в качестве наставника и участника к ее молодому объединению. Батхен неожиданно стала частью некоего творческого симбиоза, и ее собственное творчество необъяснимым образом расцвело. Со Стефанией они выпустили совместный сборник стихов о Москве «Москварианты», организовали московский поэтический «Александрийский форум». Сама Батхен называет отношения с Даниловой «поэтическим сестринством». В последние годы, после перерыва, вышли две ее новые книги – «Баллады Мангезии» и «Крымская соль».

Посмотрим на одно из стихотворении первой книги, часть которой посвящена исторической тематике, связана с татаро-монгольским периодом Древней Руси.

Возвращаться из татарского плена,

Зная, что проклята до тысячного колена,

Зная, что порченая, выжженная, гнилая,

Зная, что дома — ни дымка из трубы, ни лая…

Бесконечно брести, пачкать красным слепую глину.

Бесполезно кричать «прости» и ползти с повинной,

Никому не нужна перекошенная утроба,

Нету денег ни на попа, ни на крышку гроба.

У родни, тех, кто выжил, новые злые жены.

Из татарского плена — хуже, чем прокаженной…

Все равно — шаг за шагом, туда, где стоят утёсы.

Вместо туч золотых у них маленькие березы.

И куница живёт в дупле и стрекочет сойка.

И вороны смеются — горько, подруга, горько.

Ты вернулась, не опустилась и не сломалась.

Пусть от целого сердца осталась такая малость.

Но под ребрами бьется, и руки не опускаются,

И русалка, как будто щука, в реке плескается.

И любимый кается — потерял, мол, не спас, не выкупил.

И уходит в деревню заниматься делишками невеликими.

И на этой ноте идеального одиночества

Ты берешь и врастаешь в землю и уже ничего не хочется —

Ни столбом замереть, ни родиться женой Иакова…

Смерть и верность читаются плохо. А пишутся — одинаково.

Реалистическая, лишенная романтического флера «Куликова поля», присутствовавшего и у Блока, и у Евтушенко в поэмах сходного мотива, повесть о судьбе вернувшейся из плена женщины вневременна. Другая история – непарадная война, если угодно; но здесь эта не новая альтернатива героическому возвращению из плена Авдотьи Рязаночки или выкупленной полонянки из крымских сказаний трансформируется в нечто большее. Личность героини отделилась от архетипа, вышла на экзистенциальное распутье, это шаг вперед по сравнению с традиционными интерпретациями. Сам персонаж находится в истории, словно в декорации для возможности выразить свое чувство. Жизнь его прошла не лучшим образом, и какая его вина в этом, может, ее и нет вовсе, а теперь он не может попасть в то место, из которого вышел, потому что его больше нет. Верность некоему образу, уже не существующему нигде, кроме условного пространства, подобна стремлению сына к матери «которая вечно любит и ждет», а не начала новую жизнь, в которой возвращение сына стало просто неуместно и противоречит реальности. Видимо, и героиня Батхен испытывает катарсис, не зная, во что ей обратиться, чтобы стать частью новой реальности, в которую она чудом вернулась. На примере этой баллады мы можем наблюдать внутреннюю сложность и богатство, но в то же время доступность, диалогичность творчества поэтессы.

Антон Зоркальцев – штопор снежинки

Первые две участницы пришли в сообщество уже сформированными авторами со своей аудиторией и историей, для них это был опыт интеграции и профессионального роста, но совсем молодой, хотя и уже отмеченный критиками и премией Антон Зоркальцев был практически открыт Стефанией Даниловой.

Зоркальцев родился в Иркутске, окончил Новосибирский университет по отделению лингвистики, публиковался в журналах «День и ночь», «Телескопъ», «Сибирь», у него вышел сборник «Жест освобождения» (2023), в 2021 году он стал лауреатом Национальной молодежной премии Роскультцентра. Но Зоркальцев не похож на поколение, называемое «зуммерами», расцветшее на почве словесного эксперимента.

В пику представлениям эпохи «Московского времени» о том, что раньше сорока годов говорить о значении поэта неуместно, сегодня критики в лице Сергея Баталова и Бориса Кутенкова всерьез рассуждают о вкладе в современную поэзию авторов, находящихся на середине вузовского пути. Витает мысль, что гений должен быть молодой кометой, а идея «дописаться до шедевра», нормальная для предыдущего поколения, сегодня предмет иронии. Но я не вижу Зоркальцева как беззаконную комету, скорее напротив — это пример закономерности творческого развития.

Вот как он описывает начало своего знакомства с «тусовкой» Даниловой: «Моё знакомство со Стефанией началось в 2023 году на фестивале «Книжная площадь» в Кемерово. Туда нас пригласил Андрей Назаров; мы были в составе блока «Ненапрасное творчество». После этого Стефания пригласила меня на интервью в рамках программы «Молодая поэзия». Она хотя творческий, но организованный человек, это видно по количеству и уровню мероприятий и инициатив, к которым она прикладывает руку. Благодаря поддержке Стефании мои стихи были опубликованы в журнале «ТелескопЪ»; она пригласила меня поучаствовать в Грушинском конкурсе, о чём я не пожалел. Оставаться собой и при этом находиться в центре литературного процесса – это трудно, и именно этому можно научиться у нее».

Обратимся к одному из произведений автора.

Вот и жизнь — коса на камень,

небо делят две зари.

Ночь, возьми моё дыханье,

тело тоже забери.

Исчезаю малодушно.

Тапки будут ждать меня.

Вспомнит голову подушка,

спину вспомнит простыня.

В общем, память — это вещи.

Тело, кстати, тоже вещь.

Если память всю залечишь,

то исчезнешь тоже весь.

Здесь мы видим влияние шестидесятнической поэзии – по внутреннему оптимизму, бытовой детали, склонности к афоризму, самоиронии. Игры с буквализацией метафоры, обнаженное ученичество – создание образа молодого лирического героя, которому присуща вся естественная атрибутика юности: некоторое легкомыслие, благополучие, фокус на ироничном самосозерцании. В прошлом, сказав о Зоркальцеве несколько слов на «Текстуре», я отметила благополучие как симптом. Наше представление о том, что «поэт должен страдать», безукоризненно соблюдаемое поколением зуммеров, уравновешивается такими авторами, как Сидельников, Зоркальцев и Арман Комаров. Я тоже не апологет этой гипотезы, однако «натужный оптимизм» следует отличать от внутреннего склада личности. Как кажется, в случае Зоркальцева речь именно о природе автора, не тяготеющего к перепроживанию травм, анализу глубин безнадежности, обращению к изнанке бытия, в том числе в себе. И конечно, такие поэты очень нужны, особенно учитывая их численный недовес на фоне богатого извода второй новой искренности, эстетики болезненного, психотического и надломленного (Жукова, Коркунов, Шалашова и мн. др.), безусловно, интересной как явление, знак времени, но не как пространство для постоянного пребывания.

Александр Коньков – с того берега муравей

Немало случаев, когда с возрастом поэт начитает тяготеть к прозе и вовсе уходит от легкомысленного жанра. Однако Александр Коньков – парадоксальный пример обратного: под влиянием штудий мастерства при «Всемпоэзии» бывший автор беллетристических книг заинтересовался перспективой своего поэтического развития.

Ко мне как критику нередко обращаются авторы «продажной», досуговой книги с вопросом о возможности их перехода к «серьезной литературе». Часть коллег по цеху полагают, что водораздел между коммерцией и «искусством» непроходим, беллетристика — не художественная литература. Другие прогрессивные судьи говорят о том, что даже «ширпотребное», сознательно ориентированное на определенного пользователя «чтиво» может с годами неожиданно оказаться чуть ли не классикой, таких примеров немало, от «Унесенных ветром» до некоторых книг Марининой. Всё возможно, однако для сидения на двух стульях, нужны немалое везение и мастерство. Случай Конькова иной.

Автор фэнтази обратился к поэтической стезе после 30 годов и, по мнению Даниловой, его можно привести как редкий пример того, чего может добиться автор, если сильно хочет развиваться, особенно под руководством правильного ментора. «Ученик» уже опубликовался в «Авроре», «Телескопе», «Поэзии» и подготовил дебютную книгу стихов, а в 2023 году стал победителем «Пастернаковского лета». Он считает себя полностью обязанным своим новым качеством литсообществу и его руководителю, в то же время демонстрируя скептикам небесполезность литшколы для развития таланта. Конечно, это не довод в пользу «лабораторного выведения» стихотворца, здесь немаловажен и тот факт, что Александр Коньков не начинал с нуля, а уже имел отношение к литсреде «с другого конца»: в качестве чтеца аудиокниг, актера озвучивания, организатора литфестивалей, музыкального исполнителя.

Жидким воском плачет несломленная печать,

обжигая мою израненную ладонь.

Никогда мне строк из послания не познать,

потому что прочесть — бросить письмо в огонь.

Мне неведомы переплетения букв и слов,

что похожи на связку медных больших ключей.

Сердца к сердцу протянуты нити из тьмы веков

и сияют подобно сотням свечей-очей.

Я читал верстовых ветвистых столбов огам,

звёзды, Руны, Таро, следы на летнем снегу.

Всё, что сбудется, ведомо только моим Богам.

И противиться воле Их даже я не могу.

Поэтическое творчество Александра Конькова можно назвать идеалистическо-романтическим, оно наследует ряд типических представлений, заимствованных из бардовской традиции и общеролевого фольклора нулевых. Кроме того, очевидно его стилизационное, книжное начало, но не как наследие сложной начетнической культуры, а как порождение мифа о варианте рая. Как известно, таких волшебных пространств немало, от есенинского небесного града («Новый Иерусалим») до долгаревского общего стола с элем для павших воинов всех битв (вариант Вальхаллы) – все они совершенно разные. Для мира Конькова это нечто вроде перманентного дружеского круга, собранного у ночного костра, межвременное пространство, однажды встречающееся искателю.

Языческая традиция никогда не расцветала так буйно, как в современной поэзии. Кажется, почти все молодые поэты явили нам свою космогонию, к какому бы краю литполя ни принадлежали: это и Мамаенко, и Долгарева, и Кутенков с Курской, и Ананасова… Мы путешествуем то в загробный Египет, то в скандинавское потустороннее пространство, то в род чистилища, где тени современников являются по-над ночной рекой . Образ такого пространства у Конькова гораздо условнее, ближе к общеромантической нише с пиром в кругу друзей и возлюбленной. Кстати, для Стефании Даниловой двоемирие совершенно не характерно. Наверное, Коньков как нельзя лучше подтверждает ее высказывание о том, что в ученике нужно в первую очередь развить его самого, а не пытаться сделать из него дополнительного себя.

________

«Всемпоэзии» – не спасательный круг, а огонь, который передается от одного к другому и связывает участников мотивацией, фейерверком идей и начинаний. От 18 до 80, от Москвы до Орши, от сонета до хокку, от романтического идеалиста до мистического фантаста, от благотворительной помощи провинциалу до коммерческого коучинга в отношении состоятельного клиента. И все же есть нечто еще, связующее этих разных людей – помимо желания совершенствоваться, некоторого честолюбия и интереса к поэзии – это жизнеутверждение, способность ценить и любить красоту мира, обращаться к надежде и смотреть в будущее. Всегда есть связь с жизнью, созиданием, поиском смыслов. Разочарованным в существовании, исследующим пограничные области небытия, эстетику танатоса и распада, основания травмы и бессмысленности борьбы, наверное, стоило бы поискать другое литсообщество.