Зимняя школа в Сочи как срез современной поэзии

Школа поэтов. Сборник стихов мастеров и слушателей Зимней школы поэтов в Сочи. Вып. 2 / сост. О. Аникина, Д. Воденников, И. Волгин, Д. Григорьев, Н. Сучкова, Д. Тонконогов, Д. Файзов, Ю. Цветков; отв. ред. Д. Файзов, Ю. Цветков. — СПб.: Алетейя, 2025.

Второй выпуск антологии «Школа поэтов» составлен по результатам прошедшего в Сочи уже в 17-й раз Зимнего фестиваля искусств под руководством Юрия Башмета – в составе этого многогранного комплекса мероприятий и конкурсов «Зимняя школа поэтов» организуется всего в седьмой раз. В 2024 году, благодаря инициативе Игоря Савкина, руководителя питерского издательства «Алетейя», вышел первый том антологии, а сегодня у нас в руках, по сути, продолжение серии. Относительно небольшая книга включает в себя произведения как руководителей творческих семинаров, так и самих учащихся, молодых литераторов. В состав сборника вошли стихи, выбранные мастерами из присланных на конкурс подборок, хотя и другие произведения были созданы молодыми авторами в ходе творческого взаимодействия и штудий. Не секрет, что далеко не все поэты имеют природную способность писать «на тему», «внутреннее око не зрит по приказу», поэтому, возможно, решение включить в антологию лишь стихи, рожденные до студии, было оптимальным и поставило участников в равные условия. Разумеется, основная цель такой книги – познакомить интересующуюся поэзией современную аудиторию с талантливыми дебютантами из всех регионов нашей Родины, а не нечто вроде «коллективной фотографии на память».

Но вынуждена признать, что из более чем 50 имен около трех четвертей небезразличному читателю, хоть как-то вовлеченному в современный литературный процесс, уже знакомы. Речь не только о мастерах с условно громким «послужным списком» – Дмитрии Воденникове, Игоре Волгине, Даниле Файзове, но и о представителях младшего поколения, нередко уже зарекомендовавших себя в «толстяках»: Варваре Заборцевой, Дарье Ильговой, Василии Нацентове, Сёме (Семёне) Ткаченко, Марии Затонской и других. Конечно, поэзия – это как раз та особая область литературы, где «карьера» может закончиться к тридцати годам, мастерство не всегда сопряжено со «стажем» и возрастом, и потому позиции мастера и ученика здесь имеют оттенок форматности. «Предположим, что я король, что мне следует подчиняться и мои приказы ведут к процветанию», – как якобы говорил юный Людовик. Таким образом, проект не является действительной школой, скорее — вариантом взаимодействия между условно старшим и условно младшим поколениями современной литературы.

Хотя и не разделяю позицию Алексея Алёхина, что поэзия – искусство элитарное, особенно так называемая «журнальная», однако не могу не признать, что поэтический сборник, за редчайшим исключением, в современной реальности вряд ли станет «широким» чтением». В отличие даже от сборника молодежной прозы, коих выходит немало. В определенном смысле это сувенир, дело не в «исключительности» или «сложности для восприятия», а в сфере формирования интересов современного читателя, в его ориентирах, даже прагматизме. Кроме небольшого круга людей, в принципе интересующихся такой лирикой (преимущественно педагоги, критики, литературоведы, переводчики и сами пишущие), процент «неизвестных доброжелателей» невысок, тираж исчисляется сотнями.

Не секрет, что так называемый журнальный мир достаточно обособлен, его «потребителями» чаще оказываются люди, так или иначе в нем задействованные, профессионально с ним связанные – им не нужно разъяснять, кто такая Ната Сучкова, о чем пишет Варвара Заборцева, почему называются стихами тексты, более напоминающие эссе, и так далее. Иными словами, как сам сборник, так и эта статья обращается к читателю подготовленному.

На первый взгляд, представленную в книге лирику мало что объединяет – разве что самые общие факторы: она была собрана в рамках фестиваля, иногда соприкасалась с избранной музыкальной или художественной тематикой, подавляющее большинство участников, мягко говоря, не впервые в жизни взяли в руки перо, им присущи технические навыки, они отобраны по критериям не только одаренности, но и некоторой ситуативности. И однако, есть общая тенденция: все эти произведения носят вневременной характер, тяготеют не к злободневности, а напротив, к прочтению в перспективе. Мне не встретилось откровенно социальной или публицистической, дидактической лирики или так называемого маргинального направления. Для большинства авторов характерна некая нейтральная нота, в идеале называемая гармонической, многие стихи можно прочесть «для удовольствия», иными словами, перед нами движение эстетического направления, в котором минимально представлены «дополнительные функции» поэзии.

Несомненной большой заслугой составителей является внимание к фольклорной традиции, открытие малоизвестных поэтов, питаемых русской стариной и ее преображенным мифом – например, Калугиной или Пономарёвой – одаренных, но почти не встречавшихся мне в печати лириков. Других, уже заявивших о себе «на столичном уровне», и так прочтут рано или поздно, а функцию исследования иной ойкумены никто не отменял. Другое привечаемое начинание – речевой эксперимент, интерес к поэтам условного круга «Таволги», например, метафористу Вистгофу, пантеисту Дубровской, игровому автору Жене Липовецкой и другим. Эти авторы уже «заявили о себе в литературе», как это принято говорить, здесь скорее речь о движении, эволюции, нежели о поиске новых лиц.

Очевиден и условный круг «Нашего современника» – те лирики, которые характеризуются как умеренные традиционалисты, которых придирчивые критики обвиняют в региональности как тенденции, а поклонники считают будущим основным поколением при ретроспективном взгляде: Дарья Ильгова, Василий Нацентов, Ната Сучкова (здесь она фигурирует как мастер, что так и есть, однако и она представитель данного направления), Варвара Заборцева и другие.

Особняком стоит творчество минималистов, спорной, но обаятельной традиции, которую я бы отнесла к восточному влиянию – это Ану Костя, Элина Чернева, Елизавета Трофимова.

Безусловно, всякое такое разделение производится для нашего, читательского удобства, а не для того, чтобы подразделяющего били по очереди все авторы, которые считают себя солидарными с иной школой или вовсе не солидарными ни с чем, которые переросли свое направление или сменили.

Присутствуют и некоторые довольно известные молодые авторы, тяготеющие к конкретной эстетике, но представленные здесь сами по себе, например Александра Шалашова («новая искренность»), Мария Затонская (беру на себя ответственность за определение «неоакмеизм»), Сёма Ткаченко (постсимволизм).

Невозможно в рамках подобной статьи сказать хоть немного о каждом из почти 60 поэтов, но о группах и молодом литпространстве мы говорить вполне можем. О тех направлениях, которые с очевидностью представлены здесь в двух третях пирога – и о той трети, которая здесь отсутствует.

Во-первых, весьма слабо представлены почвенники, раньше они сближались с «Нашим современником», теперь все несколько сложнее, и грустно видеть, что в антологии их по большому счету нет, ведь это направление – основа исторической традиции, от которой отходят «ветки» фольклористов и религиозных мыслителей. Причины, по которым отсутствует «молодежь» так называемой «актуальной», «публицистической» линии в нейтральной антологии, мне понятны, однако и этой плеяды здесь нет. Разумеется, невозможно включить всё, охватить – наконец, надо и делиться: поэтическая антология – жанр хотя спорный, но неизменный во всех направлениях. Также отсутствует «умеренная гражданская поэзия», кучкующаяся вокруг журнала «Аврора», без которой народ тоже неполный, как писал Андрей Платонов. Кроме того, есть вещи, существующие как факт, но в современной критике не определенные внятно, таковы представители «предметно-исповедальной» школы Дмитрия Воденникова (манера эта ярко присуща Святославу Югай или Лидии Краснощековой).

Композиционно книга подразделяется по мастерам семинаров и их «подопечным». Руководители Ольга Аникина и Данил Файзов, «единство непохожих», руководят преимущественно порослью «Таволги», лириками речевого эксперимента: Михаил Вистгоф, Софья Дубровская, Женя Липовецкая, Елизавета Трофимова, Максим Глазун – ровно половина. Возможно, Файзов отражает ипостась языковых трансформаций, а Аникина – психологическую глубину, таким образом пытаясь воздействовать и на форму, и на суть текстов своих семинаристов. Как бы то ни было, мы встречаем в книге привычную романтическую метафору Вистгофа:

Я держал огромную

Сливу темноты

У себя на плече

Так долго что моя тень вросла

В вековую улыбку бетона

Я останавливал свет

Летящий со звёзд

Держал его в ладонях

Раскалял ещё сильнее

А затем направлял в твои окна

Встречаем и гуманистический пантеизм Дубровской:

как же как же так любимый Боже

почему не ангел всë вокруг

то ли ты предельно осторожен

то ли не хватает лишних рук

Здесь же и микромир игр в живое и неживое Жени Липовецкой:

То ли тень а то ли рыбка

Мой качает поплавок

То улитка то улыбка

Попадает в жерновок

Травки гнутся и смеются

Пыль летает на лугу

Звуки ти́хонько поются

Воробей клюёт иргу.

Этот семинар преимущественно московский, а имена почти все на слуху в периодике, и все же здесь есть один автор из Екатеринбурга, которого можно назвать находкой, о котором я скажу подробнее – это Екатерина Калугина, фольклорист.

В творчестве Екатерины Калугиной, которое мы можем найти в Журнальном зале, особенно привлекает адаптация народного жанра – в приведенной подборке мы видим заговор-причитание, обращение к птицам небесным. Оно выглядит современным переложением старой формы, отзвуком-реконструкцией того, что давно забыто.

Хлебушка бы, хлебушка, говорю

Птичкам и богу яны-вар-ю-ва-рю.

Приговариваешь, гадаешь, не веришь — веришь.

Старушка в чёрном — крылатый дервиш:

Порхать готова, завидя пернатых стаю.

Голуби клювом в ответ кивают,

Нараспев горланят своё курлы…

В журнале «Аврора» (2024, №3), для сравнения, мы можем найти ее приворот, также сближенный со старинной формой: «Ложись на меня. // Нога к ноге. // Рука к руке. // Лоб ко лбу. // Я возьму себя в руки // твои и протяну // к натянутому потолку…» Там же плач-причитание. Осовремененное звучание древней внутренней формы – одно из наиболее интересных, связанных с наитием, интуитивным разысканием направлений в современной поэзии.

Чтобы больше не возвращаться к этой теме, сразу скажу о втором поэте сборника, обращающемся к сходной традиции – о религиозном лирике Павле Пономареве из Воронежа. Это еще один филигранный версификатор, его стихи имеют книжную природу, при кажущейся простоте, он принадлежит к оси Есенин – Мандельштам. Тематически его можно в каком-то отношении назвать эпигоном, однако в смысле интонации он индивидуален. Мы вспоминаем биографизм Леты Югай и эпос Ростислава Ярцева, знакомясь в «Подъеме» (коего Пономарев завсегдатай) с горькой летописью жизни предков лирического героя. Фольклор соединяется у Пономарева с определенным интеллектуальным видением, он стоит на границе между неопочвенничеством и аналитизмом Чухонцева, словом, «стоящий посреди». Страстность восприятия трагической истории своих предков позволяет говорить о визионерстве, но она же дает повод сделать претензию к «вторичности» традиции Пономарева. Ведь, действительно, нельзя же вечно писать о том, «Как красные отбили Перекоп…», хотя бы и с талантом, а в данном случае поэт вдобавок и достаточно неровен. В любом случае, это сильный, стилистически самостоятельный поэт, которого от неземной Сучковой отличает горестная патетика, а от того же Великжанина – апелляция именно к личной биографии.

Он молчал и мычал — будто знал, что умрёт,

Что с пятном на боку его рыжая мать

Прожуёт больше сена и переживёт —

Проживёт дольше сына и пережуёт

Бечевой перетянутую пуповину.

…Там отца Иоанна вожди выводили,

И один из них вывел

Три заглавные буквы тупым красным грифелем:

ВМН.

На мой взгляд, условное открытие этих двух авторов становится особой заслугой составителей книги, потому что поэты сочетают в себе малоизвестность и необычное дарование – две составляющие классического дебюта.

Тандем Воденникова и Сучковой представляется самым многообещающим в перечне, однако представители именно этого семинара наименее известны публике. Умышленно или нет, многие поэты здесь работают в традиции Дмитрия Борисовича, например, Дарья Гриненко, Михаил Кац или Мария Крупенникова. Это исповедальность, даже покаяние, говорение через деталь, нередко романтический сюжет, камерный мир, позволяющий не заметить февральской революции, потому что влюбился, как сказал классик. Разумеется, таким может быть просто выбор составителя, а не поэтика «ученика» в целом. Это же можно сказать и о неравном объеме подборок. Так, романтическая история Каца располагается на четырех страницах (хотя это несколько стихотворений), а у куда более известной Шалашовой всего три небольших этюда. Можно долго рассуждать о справедливости и несправедливости, вкусах и внешних мотивах (Шалашову мы все и так знаем, так что нам ее и показывать, а с поэтикой Святослава Югая, например, знакомы меньше, так почему бы и не углубиться?). Одно можно сказать определенно: если связь поэтик других мастеров с их «подопечными» нужно еще искать, то именно семинар Воденникова пребывает здесь в наибольшей гармонии с руководителем.

Сравните у Воденникова:

Я вижу: люди стоят на том берегу,

машут мне беличьей шапкой (и это в такую жару)

и как будто бы говорят: «Мы ещё встретимся. Мы ещё очистимся.

С лампой зелёной в руках, с цветком, пережившим время,

с золотой младенческой ложкой удачи и счастья во рту,

увидим друг друга в лучшем своём воплощении,

без дрязг, без обид, без подачек,

и возляжет второй муж рядом с первым,

а она посерёдке,

и возляжет вторая моя жена по левую руку,

а ты, моя ненаглядная тёща, по правую.

А ягнёнок возляжет с тигром (или с кем там? со львом?),

а враг возляжет с врагом.

А ребёнок — навек невредим.

А вот Мария Крупенникова:

ты приснился мне взрослым и пятилетним,

смотрел на меня своими детскими глазами,

и я подумала, что любить тебя придётся по-другому,

как мальчика, которого надо переводить через дорогу,

и включать ему мультики по воскресеньям.

ты собирал моё лицо в свои ладони, как что-то нетроганное

и принципиально — новое, было странно и больно

от твоей маленькости и зрелого тела,

меня ты не помнил и считал кем-то другим.

Так получилось, что в контексте книги семинар Волгина – Цветкова оказался пристанищем умеренных традиционалистов (иногда именуемых региональной поэтикой) и минималистического эксперимента – это Дарья Ильгова, Василий Нацентов, Ану Костя, Элина Чернева. Иронично, что преобладание сдержанной, емкой драмы как микросюжета (реализм, документализм в поэзии) выходит сегодня на первое «официальное» место, таким образом, именно этот семинар совпадает с признанным мейнстримом. Сдержанное наследование краевой реалистической традиции (Сучкова, Лета Югай, Нацентов, Луневская и др.) логически оказывается в руках одного из самых опытных мастеров, хотя такие общие вещи говорить и не хочется. Большой вопрос, нуждаются ли вышеупомянутые авторы в наставническом руководстве вообще, однако по правилам игры антологии формируется и этот сегмент поля.

Остаётся на память

то, что нельзя исправить.

Пойменный луг, где травы лежат ничком.

Яблоко с подбитым бочком

слаще того, что на ветке.

Зовущие следом предки.

Горькая память, легче мне сердце вынуть,

чем это всё покинуть.

Дарья Ильгова

Наверное, семинар Дмитрия Григорьева и Дмитрия Тонконогова в большей степени представлен сильными одиночками, в настоящее время «оторванными» от школ – это Мария Затонская, Варвара Заборцева, Сёма (Семён) Ткаченко. Здесь многие авторы также не могут быть отнесены «туда или сюда», ряд участников видится только ищущим свою ноту, но это естественно, что уровень такой книги варьируется. Мы должны помнить, что в так называемых «школах» участвуют далеко не все интересные современные поэты, а лишь склонная к этому часть из них; затем отбираются те, кто близок направлению или лично руководителю, от одного ждут уже сформированного образа, другой же – действительно ученик.

Справедливо ли рассматривать сборники такого рода как срез современности: что интересует молодых авторов, в какой манере они предпочитают работать, какие выбирают ниши, наконец, предпочитают ли коллектив или сольный голос? Статистический элемент в таких случаях всегда несколько искусственный, слишком много факторов определяют композицию книги. Но вот что мы скажем – здесь рефлексия преобладает над действием, воспоминание и анализ – над взглядом в будущее; стилизация, фольклор, религиозные и исторические мотивы – над гражданскими и идеологическими. Наш поэт-современник, которому от двадцати до сорока – человек задумчивый, ищущий в себе, достаточно образованный филологически, нередко у него близкая к литературе профессия, и вообще, это достаточно рафинированный, обогащенный культурой мир. Филигранная работа, вдумчивое отношение к жизни и к своему творческому пути, ответственность художника – присущи очень многим из участников.