1. «Деревня» - классика поэтической пропаганды
Одно из стихотворений Пушкина, которые при жизни распространялось в списках, первая публикация в полном виде – за границей в альманахе Герцена «Полярная звезда» за 1856 год. Написано в 1819 году. Текст принято относить к кругу политических стихотворений 1817-19 гг. Стихотворение написано выпускником Царскосельского лицея, который совсем недавно приехал в Петербург и погрузился в крайне политизированную атмосферу кружковых свободолюбивых разговоров. Сам Пушкин состоял в объединениях «Арзамас» и «Зеленая лампа», в оба входят лидеры Союза благоденствия - будущего движения декабристов. Для них литература – средство пропаганды при отсутствии общественного мнения. Наибольшее влияние на Пушкина оказывает Н.Тургенев, поэт же считал своим долгом быть рупором идей. «Деревня» начата как сентиментальная элегия – устаревший к этому времени жанр, в котором сельский пейзаж становился фоном для медитации лирического субъекта. Но здесь эта медитация принимает неожиданный характер прямого политического размышления о порочности власти, которая пестует невежество и рабство. Исследователи отмечали, насколько непоследовательными и просто разными от текста к тексту были политические взгляды Пушкина в это время. Однако поэт фактически создает форму, которая в дальнейшем не раз использовалась. Прямое влияние «Деревни» можно встретить в «Думе» М.Лермонтова, в «Элегии» Н.Некрасова. Достоевский декламировал «Деревню» в собрании петрашевцев. Позднее Пушкин нашел гораздо более зрелый ракурс размышления о политике в поэзии.
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Я твой — я променял порочный двор Цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Я твой — люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда...
Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в Истине блаженство находить,
Свободною душой Закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
Участьем отвечать застенчивой Мольбе
И не завидовать судьбе
Злодея иль глупца — в величии неправом.
Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
В уединенье величавом
Слышнее ваш отрадный глас.
Он гонит лени сон угрюмый,
К трудам рождает жар во мне,
И ваши творческие думы
В душевной зреют глубине.
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде Невежества убийственный Позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное Судьбой,
Здесь Барство дикое, без чувства, без Закона
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь Рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого Владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой Витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И Рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством Свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная Заря?
2. «Погасло дневное светило…» - разрыв «унылого» шаблона
Считается первой оригинальной элегией Пушкина. Написана 24 сентября в 1820 года на корабле, идущем из Феодосии в Гурзуф. Пушкин уже в так называемой южной ссылке, он уже успел посетить Кавказ, где поправлял здоровье, и теперь возвращается в Кишинев. Это одно из первых его стихотворений, явно работающих с шаблоном «унылой» элегии, но при этом ломающих жанровые рамки. Элегическая поэтика, писала исследовательница Л.Я.Гинзбург, это поэтика узнавания, умение работать со стилем и поэтическими клише лежало в основе «школы гармонической точности», принципы которой заложили Жуковский и Батюшков – их развивал и Пушкин. Традиционный мотив жизненного пути, на котором приобретается охлаждающий душу опыт, в стихотворении подчеркивается образом путешествия: в настоящем парус и «океан», в прошлом – «берег отдаленный», куда несет воспоминание. Там, казалось бы, находим весь набор образов «потерянной младости» и как результат – холодное сердце. Но в поэтические жанровые штампы вторгается только набирающий в поэзии силу психологизм. Прошлое оказывается не столь уж абсолютным, и «младость», и «друзья» - «минутными», «весна» хоть и «златая», но чувства представляли собой «порочные заблуждения», а «изменниц младых» вполне можно и забыть. И второе – вместо собственно финального «уныния» мы получаем признание, что ран любви «ничто не излечило, а значит способность чувствовать сохранена. Финальный рефрен подчеркивает стоическое приятие сладкой боли воспоминания. Именно 1820-е году будут считать временем распада классических жанров – он во многом производился пером Пушкина.
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный...
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
3. «Демон» - настроение будущей эпохи
Стихотворение написано в 1823 году в Одессе, куда Пушкин был переведен на службу из Кишинева. Считалось, что в образе демона поэт изобразил Александра Раевского. Ю.М.Лотман в своей биографии Пушкина описывает Раевского как человека изломанной души, не оправдавшего собственных обоснованных амбиций, - он наводил страх на «приличное» общество своими «мефистофельскими выходками». Пушкин попадает в круг, в котором люди были склонны жить романтическими ролями. Этот период в развитии Пушкина считается кризисом, пиком романтического скептицизма, который нашел выражение и в первой главе «Евгений Онегина». Но из пушкинского «Демона» вырос зрелый Лермонтов. В его стихотворении «Мой демон» (1830-31) сформулировано кредо: презрение героя обращается «к ничтожным хладным толкам света», тогда как его место – в тени, в которой бушуют страсти – они дают «предчувствие блаженства», но счастья – никогда. А будет еще поэма «Демон», над которой Лермонтов проработает десять лет, будет «Герой нашего времени». Демон – герой следующей за Пушкиным эпохи. Яркая иллюстрация известной мысли о том, что русская литература во многом развивалась за счет разработки возможностей, увиденных, но едва намеченных Пушкиным.
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия —
И взоры дев, и шум дубровы,
И ночью пенье соловья,—
Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь
И вдохновенные искусства
Так сильно волновали кровь,
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапной осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел —
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
4. «Пророк» - интерпретация роли поэта
Один из самых цитируемых текстов Пушкина, написанный в 1826 году. Через образ пророка, взятый из Ветхого завета, поэт дал одну из самых мощных и влиятельных интерпретаций образа поэта, которую подхватили Достоевский, В.Соловьев, С.Булгаков, Вяч. Иванов и др.. Ходасевич утверждал, что в тот день, когда Пушкин написал «Пророка», он решил судьбу русской литературы. В логике Ветхого Завета поэт, пророк и царь – единый образ Давида. То есть, если ты пророк, если ты поэт, то ты и царь. Отсюда и пушкинское: «Ты царь – живи один». Литературовед И. Сурат показывает с опорой на мемуарные свидетельства, что стихотворение писалось как политическое – оно содержало еще одну, оскорбительную для царя строфу, но после разговора с Николаем I в сентябре 1826 года, в котором собеседники нашли общий язык, было переделано. Традиция воспринимать поэта как пророка жива до сих пор и в поэзии, и в эстетической мысли, хотя это сопоставление регулярно вызывает принципиальное неприятие.
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
5. «Поэт» - между миром и божественным глаголом
Никто в русской литературе так много, как Пушкин, не думал о том, что значит быть поэтом. В этом стихотворении, написанном 15 августа 1827 года в Михайловском, Пушкин показывает двойственную природу поэта – в своей мирской роли «быть может, всех ничтожней он», но лишь его слуха касается «божественный глагол» - и заботы мира его более не волнуют. Это период, когда после возвращения в 1826 году из ссылки Пушкин на пике популярности в свете, однако само светское общество, в котором он очень уязвим, для него теперь предстает испытанием. Найти в нем место для поэта, объяснить обществу, в чем его ценность, заставить с ним считаться, - один из ключевых мотивов и в письмах классика. К этому тексту постоянно возвращаются поэты, осмысляющие природу поэтического.
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы...
6. «Воспоминание» - встреча с самим собой
Написанное в 1828 году «Воспоминание» - одно из немногих стихотворений Пушкина, о которых есть отдельные монографии. Книгу «Алетейя», вышедшую в Вене в 1982 году, написал об этом тексте литературовед С.Сендерович. «Воспоминание» можно назвать наивысшим достижением Пушкина в жанре элегии и наиболее концентрированным для понимания жанра текстом. Центром элегии у Пушкина и после него становится сложное противоречивое переживание. Перед нами не столько картина воспоминания, сколько рефлексия о самом процессе, в котором раскрывается во многом экзистенциальный образ «бденья». Показательно, что олицетворенное воспоминание, разворачивающее свиток, отсылает не к картине золотой юности – за ним фактически стоит образ другого «я» самого лирического субъекта. Этот образ вызывает слезы и проклятия, но принимается как часть своего прошлого. Пушкин делает для русской поэзии воспоминание новым опытом внутренней работы человека над собой.
Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
7. «На холмах Грузии…» - остановленное мгновенье
По выражению Ю.Тынянова, «одна из величайших элегий Пушкина». Стихотворение написано в 1829 году и показывает, что элегия Пушкина эволюционирует, порой превращается в миниатюру, особенность которой в том, что она лишь показывает лирическую ситуацию – и предлагает любоваться ею. При этом ситуация – элегическая: герой созерцает пейзаж, который навевает смешанные чувства, уложенные в очень емкую формулу: «печаль моя светла» - во времена Пушкина это был оксюморон, но он открывал русской литературе мир сложных состояний. Особенность миниатюры также в том, что она позволяет подчеркнуть уникальность переживаемого момента. У Пушкина сама наполненность мгновенья более значима, чем грусть и печаль. Схожим образом будет построен и другая элегическая миниатюра, написанная в том же году: «Я вас любил…» Особенность языка этих стихотворений не раз становилась предметом анализа – в них нет того, что принято считать поэтическими образами. В результате, как показал Р.Якобсон, роль тропов начинает выполнять сама грамматика.
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
8. «Зима…» - прорыв в поэзию действительности
Стихотворение написано в том же 1829 году и наилучшим образом иллюстрирует эволюцию поэтики Пушкина. От уловных формул «школы гармонической точности» от переходит, по выражению Л.Я.Гинзбург, к «поэзии действительности». Детальное описание деревенского быта со скукой, охотой, внезапными гостями, подчеркнутое конкретной датой, вынесенной Пушкиным в начало стихотворения, - это новинка для лирической поэзии. Это открытие намечало пути для кардинального расширения тем поэзии. А с 1830 года в творчестве Пушкина начнется период прозы, который в существенной степени отодвинет лирику на задний план.
(2 ноября)
Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю
Слугу, несущего мне утром чашку чаю,
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?
Пороша есть иль нет? и можно ли постель
Покинуть для седла, иль лучше до обеда
Возиться с старыми журналами соседа?
Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,
И рысью по полю при первом свете дня;
Арапники в руках, собаки вслед за нами;
Глядим на бледный снег прилежными глазами,
Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,
Двух зайцев протравив, являемся домой.
Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет;
Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;
По капле, медленно глотаю скуки яд.
Читать хочу; глаза над буквами скользят,
А мысли далеко... Я книгу закрываю;
Беру перо, сижу; насильно вырываю
У музы дремлющей несвязные слова.
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
Над рифмой, над моей прислужницею странной:
Стих вяло тянется, холодный и туманный.
Усталый, с лирою я прекращаю спор,
Иду в гостиную; там слышу разговор
О близких выборах, о сахарном заводе;
Хозяйка хмурится в подобие погоде,
Стальными спицами проворно шевеля,
Иль про червонного гадает короля.
Тоска! Так день за днем идет в уединенье!
Но если под вечер в печальное селенье,
Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль возке
Нежданная семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы), -
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шепот за столом,
И взоры томные, и ветреные речи,
На узкой лестнице замедленные встречи;
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!
9. «Стихи, написанные ночью во время бессонницы» - воля к смыслу
Эти стихи написаны знаменитой Болдинской осенью 1830 года – однако при жизни Пушкина они уже не публиковались. Молодой критик Белинский в 1835 году будет совершенно уверен, что Пушкин как поэт закончился на рубеже десятилетия. Р.Якобсон, а затем И.Сурат показали главный перелом, который происходит в стихотворении: безличный герой большую часть текста пребывает в страдательной роли, он – жертва самых разных ночных сил, но в финале – дважды повторенное «я», «торжество первого лица» над хаосом ночи. Герой желает понять, ищет смысла – и тем самым не закрывает, а открывает тему диалога с миром. Тема бессонницы в поэзии была продолжена П.Вяземским, О.Мандельштамом. А «жизни мышья беготня» стала одним из самых цитируемых в русской поэзии образов.
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня.
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...
10. «Я памятник себе воздвиг…» - решенный вопрос о бессмертии
Стихотворение считается «поэтическим завещанием» Пушкина – оно входит в завершающий его лирику цикл из семи стихотворений, написанный в Петербурге на Каменном острове, где поэт с семьей снимал дачу летом 1836 года. Через этот текст Пушкин работает с большой традицией, в европейской литературе связанной с именем Горация – стихотворение содержит эпиграф из его оды, ранее уже переводившейся Державиным. И.Сурат пишет, что Пушкин добавляет в эту традицию то, чего в ней не было, - идею «нерукотворности» «памятника». Этот евангельский мотив указывает на то, что сотворено Богом, - так задается тема надмирной природы творчества. Идея о том, что, по выражению Ю.Лотмана, «не власть и сила, а дух и культура дают бессмертие» - одна из ключевых в «Памятнике». Но у Пушкина в роли творца оказывается поэт, чье дело, таким образом, соотносится с делом Христа. Личное спасение и поэтическое бессмертие здесь отождествляются – это авторская интерпретация и традиции литературных «Памятников», и христианского учения. Академик М.П. Алексеев в своей книге об этом стихотворении 1967 года показал не только предшествующие тексты, но и бесконечные подражания, которые вызвал текст Пушкина. В новое время одическая традиция «памятника» накладывается на жанр так называемой «профессиональной элегии» - в ней так или иначе всегда решается вопрос о бессмертии поэта.
Exegi monumentum.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
