Александр Кушнер. К путаной речи склонить стихотворство нельзя

Чем это интересно

В этом году Александр Кушнер готовится отметить юбилей – 85 лет. Его путь в поэзии начался в конце пятидесятых, сегодня для русской поэзии это классик, поэтика которого вошла в состав поэтической традиции – а потому не всегда уже и ощущается как оригинальная. Примечательно, что в первом стихотворении сам автор оказывается воспринят со стороны как некая символическая фигура поэзии – во многом так оно и есть. Новые стихи, пожалуй, тем и хороши, что содержат узнаваемые родовые черты поэтики Кушнера. Это поэзия повышенного внимания к своим внутренним движениям, поэзия психологической точности, нюанса, примечания, предметной детали, которая всегда более предпочтительна, чем сентенция. Очень примечательно наблюдение за ролью прибора для измерения давления, показатели которого в новую эпоху, кажется, способны ответить на все проклятые вопросы. Узнаваемо и своеобразное неприятие канонических библейских сюжетов – в этой подборке центральный христианский мотив жертвоприношения становится предметом искреннего недоумения и даже своеобразного возмущения, о природе которого нужно было бы размышлять отдельно. Пока же нужно отдать должное - поэту Кушнеру, несмотря на возраст, не очень подходит образ мудрого старца. В традиционности Кушнера, выражаемой к принципиальной работе в силлабо-тонике, - его принципиальная эстетическая позиция, согласно которой «стихи – это мера и вкус», потому что, согласно финальному стихотворению этой подборки, - «мы не в лесу». Прекрасное, точное и едва ли не самое краткое обоснование в истории мировой поэзии!

Главное об Александре Кушнере

Александр Семёнович Кушнер — поэт, эссеист. Родился в 1936 году в Ленинграде. Количество оригинальных книг стихов – девятнадцать. Если считать книги филологической прозы и книги для детей – около пятидесяти. Александр Кушнер собрал, пожалуй, максимальный комплект национальных поэтических наград – премия журнала «Новый мир» (1997), Пушкинская премия фонда А. Тёпфера (1998), Пушкинская премия Российской Федерации (2001), Царскосельская художественная премия (2004). Именно Александр Кушнер подсказал Анатолию Чубайсу учредить национальную премию «Поэт» — и стал первым её лауреатом (2005). Поэту повезло с критикой: о нём писали несколько поколений самых вдумчивых критиков и литературоведов — А.Арьев, И.Роднянская, С.Чупринин, И.Шайтанов и др. Литература, посвящённая Кушнеру и его поэзии, велика, больше из русских поэтов второй половины XX века написали только о Бродском.
Александр Кушнер, несмотря на то, что писать начал ещё в конце пятидесятых, всё же относится к тому поэтическому поколению, которое не столько воплощало утопическое, полное общественного энтузиазма шестидесятничество, сколько пришло ему на смену. Их можно назвать «старшими» семидесятниками. Безусловно, явление вызревало в то же самое время, когда поэзия читалась со стадионов. Но «старшие» семидесятники – основоположники, первопроходцы новой поэтической эпохи. Эта эпоха надолго была отодвинута на задний план следующей – концептуальной, экспериментальной, документальной. Но в последние десять лет это неоднородное поколение снова вышло на первый план. Большая статья об Александре Кушнере была центральной в восьмом номере журнала Prosodia. 



***
По безлюдному брел переулку. Весна, весна!
И стояла сирень, словно облако, рядом с домом.
В переулок въезжал «мерседес» – и голубизна
Неба в стеклах его соблазняла огнем лиловым,
Ощущеньем богатства, приподнятости, надежд
И доступностью их достиженья вполне земною.
До сих пор состоял я в несметном числе невежд,
Обходящих такие возможности стороною.


Черный, лаковый, вдруг передумал, притормозил,
Поджидая меня. На ходу распахнулась дверца.
Он еще и крылатый, крылатый, а я бескрыл.
Кто сидящие в нем? Почему-то забилось сердце.
Не бежать же. Убийцы, как правило, не в таких
Приезжают. И я не замешан ни в чем. Ошибка!
Или это начало возможностей золотых,
Предложения счастья, подарок судьбы, улыбка?


Показалась нога в желтой брючине, голова
Лысоватая, усики: «Здравствуйте, вы живете
Здесь?» – «Живу» – «Что за тень в переулке у вас, листва
Тополиная! Вы и должны в этой позолоте
Жить, в сверкании этом, таким я и вижу вас». -
«Мы знакомы?» – «Нет, мы не знакомы, но я вас знаю».
И пока собирался я с мыслями, он из глаз
Скрылся… Что ж, присмотрюсь к своему золотому раю.


***
Где видел я развалины, руины?
Я видел их в Эфесе, например.
Обломки камня, мрамора, лепнины,
Оплывшие, как будто из пучины
Их подняли морской, театр, партер.


Что ставили в театре, «Орестею»?
Теперь жучки и ящерицы ею
Пленяются, Ореста полюбив,
Да сорная трава, склоняя шею
И выгнув спину, обвивает миф.


Так вот, себя я в возрасте преклонном
К тем глыбам и разрозненным колоннам
Приравниваю, вылинявшим сплошь
И выщербленным, с креном их, наклоном,
И думаю, что я на них похож.


***
У нас теперь такая мания:
Чуть что – прибор для измерения
Артериального давления
Берем в тисках недомогания,
И возникает понимание
Тоски, и грусти объяснение.


А раньше нам другие доводы
Мерещились и обстоятельства:
Любовь, обида или хлопоты,
Иль чье-то недоброжелательство,
А на прибор, - мы были молоды, -
Смотрели б, как на помешательство.


Жертвоприношение


Отец ему связал веревкой руки.
Представь себе: лежал и ждал конца.
Меня не вдохновляют эти муки
Ни связанного сына, ни отца.


Безумие! Отец, конечно, спятил,
И агнец-сын успел сойти с ума,
Покуда Божий ангел всё уладил.
Какой тут свет? Бессмыслица и тьма.


И что за вера в Бога из-под палки?
Где звездный блеск, где тихий разговор?
Чему ж тут удивляться? Люди жалки,
Их психика повреждена с тех пор.


И можно ли поверить тем, кто сказку
Придумал эту жуткую, - она
Понадобилась, может быть, подпаску
И пастуху, а Богу не нужна.


И Аврааму тоже, кровожадна.
Причем тут Бог? Какой тяжелый сон!
Такой сюжет, что даже у Рембрандта
Не трогает, а удручает он.


***
Что касается Музы, то Муза
Городскою бывала и сельской,
И хватало ей такта и вкуса
Быть не глубокомысленно-веской,
А печальной, веселой и умной,
Может быть, иногда глуповатой,
Но не глупой, конечно, не шумной,
(Есть в ней что-то от парковых статуй).


Улыбающейся? – Ради бога!
Или плачущей, но не плаксивой,
Важной быть ей случалось и строгой,
Невозможно представить спесивой,
Я бы мог еще множество качеств
Перечислить ее, но не буду.
Не хочу, за спиной ее прячась,
Написать примечание к чуду.


***
Хотя на опушке клубящийся куст
Мне нравится больше, чем тот, что подстрижен,
А все же стихи – это мера и вкус,
И стриженый тополь в саду не обижен,
И жимолость тоже. И мы не в лесу.
И к путаной речи склонить стихотворство
Нельзя. Не поправить ни ветвь, ни лозу?
Вот это как раз бы и было б притворство.