Алексей Дьячков. Апокалиптический триптих

Чем это интересно

Наверное, нелишне знать, читая этот длинный текст, что Алексей Дьячков по основной профессии строитель и что в последние годы у него было множество производственных поездок в разрушенный Мариуполь. С темой поэт работает не напрямую, но его постапокалиптичные видения навеяны реальностью. Весь этот текст как будто топчется на одной ноте, в одной модальности воспоминания о том, как жили в то время, которое было сложно представить. А поскольку его было сложно представить, описание самой повседневности, лишенное каких-либо обобщений, нагнетает ощущение апокалиптичности, с которым нас автор и оставляет. И остается гадать, то ли это было видение, древний жанр, то ли некий предельный опыт, с которым можно совладать только определенной механистичностью описаний.

 

Справка об авторе

Алексей Владимирович Дьячков родился в 1971 году в Новгороде. Закончил тульский политех, работает инженером-строителем в Туле. Публиковался в журналах «Новый мир», «Арион», «Волга», «Дружба народов», «Урал», «Крещатик» и других. Избранные книги стихов: «Райцентр» (М., 2010), «Государыня рыбка» (М., 2013), «Хлебная площадь» (М., 2021), «Дед и сад» (Ростов-на-Дону, 2024). Предыдущие публикации Алексея Дьячкова вышли в Prosodia в декабре 2022 года и в декабре 2024 года. Книга Дьячкова «Дед и сад» была выпущена Prosodia в серии «Действующие лица», ее можно купить на специальной странице. Живет в деревне Варфоломеево Тульской области.

 

 

Αποκάλυψις

 

I

 

Отмывали от крови запёкшейся волосы,

На привале молчали, отвыкнув от голоса.

Выгребали из банок консервных в ночной

Темноте кукурузу и шпротины жирные,

Наслаждались кишками, суставами, жилами.

Заливали шипящие угли мочой.

 

Подгребали листву, утеплялись газетами,

Согревались во тьме под накидкой брезентовой,

Забывали дышать, ожидая грозы.

От дождя оставляла цензура отточие,

Проверяли касаньем соседа, ворочались.

Задыхаясь, печальные видели сны.

 

Собирали в баулы посудину разную.

На тропу выдвигались без шорохов засветло.

Наблюдали в бинокль с вершины холма

Золотые руины, рассветное варево,

Борщевик и репейник, в посадке развалины,

Средь кирпичных простенков сарай без угла.

 

Мимо рамы, прицепа со ржавыми бочками

Намечали маршрут по тенистой обочине,

Мимо остова цеха, изломанных труб.

Возле сгнившей ограды с засохшей орешиной

Миновать торопились тела обгоревшие,

Позвоночник истлевший, обугленный труп.

 

Макаронины с кафеля, хлебное крошево

Собирали в кулек на заправке заброшенной,

Шоколадкой давились, нарытой в тряпье.

Вдруг скрипела петля или капало, тикало.

Замирали на миг, выбирались по-тихому

Под оркестр, барабанную дробь в голове.

 

Утешали друг друга съестными припасами.

Отдышавшись, идти продолжали по насыпи.

Умирали от ягоды волчьей в кустах.

Из крапивы готовили противоядие,

Учащенно дышали в неловких объятиях,

Состраданьем лечили усталость и страх.

 

II

 

Пробивались сквозь кроны, наросшие лесенкой,

Пряди света далекого, звезды библейские,

Старый бор монотонно дышал, тяжело.

Ниоткуда звучало печальное, кажется,

Пианино, когда ты смолкала, откашлявшись,

Прислонившись к стволу, опустив капюшон.

 

Перестала молиться, забыла про заповедь.

Не желала лечиться, заботиться, завтракать,

Не снимала джинсовую курточку, шарф.

Испугалась догадки, нащупав за пазухой

Уплотненье. Не сразу смирилась с диагнозом,

Разгораться когда стал смертельный пожар.

 

Разучилась колоться шприцом многоразовым.

По карманам последние прятала капсулы.

Нарушала приема таблетки обряд.

То смолкала, то ерзала, выплюнув ягоду.

Возвращала платок, рыжей кровью заляпанный,

В темноту отводила рассеянный взгляд.

 

Там костер угасал понарошку и будто бы.

Там листва облетала беззвучная, бурая,

Выгорала опушка с кустом, не узнать.

От озноба дрожала под голыми ветками.

Даже выпал когда ночью тихой безветренной

Первый снег, продолжала в молчанку играть.

 

Не отчаялась, знать не хотела, не верила.

Перестала вставать, уставала и медлила,

Боль держала и страх у себя взаперти.

На движенье, дыханье, на всем экономила,

Расползалась когда под ладонями опухоль,

Как драже разбегалась по впалой груди.

 

Отучилась мечтать о пирожном из булочной.

Об апреле и мае забыла, о будущем,

О рождественской вспомнила елке на миг.

Улыбнулась тогда, чтоб веселой запомнили,

Перед тем, как беззвучно забиться в агонии,

Затрястись ненадолго в объятьях моих.

 

 

III

 

Повторяли промерзшие пустоши осени

Шорох воздуха: Господи. Господи. Господи...

Засыпала стеклянная морось мой след.

Через пригород смрадный, глухой, обесточенный

Продолжалась дорога на юг в одиночестве

Без ночевок, привалов, душевных бесед.

 

Дни недели катились стремительно, только я... –

От среды без стенаний и плача до вторника...

Лес поваленный, хутор, ручей, перевал.

Перекрестки хрустели костями и ветками.

По солдатский шагал через луг, только редко я

На ходу сигарету себе позволял.

 

Был по дыму безветренным вечером вычислен.

Был ограблен, избит, оприходован, вычищен,

Мерзлой грязью накормлен, унижен, забыт.

К тварям слабым причислен, попробовал пороху.

Не замерз под тряпья разложившимся ворохом.

Под туманом оттаял без слез, без обид.

 

На асфальт возвращаясь, сгибался под ветром я.

Выбирался из трав, сухостоя кюветного

Без бушлата, ботинок, ремня, рюкзака.

По заброшкам мотался от здания к зданию,

Выходил на рассвете, забыв про страдания,

На свободу широкой косы, как зэка.

 

Отдышавшись, по пеплом покрытому гравию

До прибоя хромал, сам себе выговаривал

За отчаянье, цирк, неуместный парад.

С океаном притихшим знакомство откладывал.

Мародера, подростка, себя виноватого

Не боялся спугнуть, оглянувшись назад.

 

Раздевался на хвое, оставленной соснами.

Набирал по инерции в легкие воздуха,

Шлепал по мелководью, искал глубину.

Погружаясь в течение с детскими играми,

Утешался пространством, отсутствием выхода.

Растворяясь в воде, забывал про вину.