Алексей Дьячков. Дрова иссякают, сжигаю последние

Чем это интересно

Кажется, что у этой подборки есть сквозной лейтмотив – выгорание человека, живущего на обочине мира. Выгорание разворачивается во всей драматургии, показано на разных стадиях, финальной оказывается перспектива распадения самого субъекта – но главное, что этот сюжет перерастает личный, он о забытых, заброшенных людях, которые не справляются с тем, чтобы быть собой, для которых выгорание становится судьбой. «Ждут провинцию годы распада» – это состояние подходит для любого исторического времени, потому исторические полотна у Дьячкова получаются не менее современными, чем картины туристических поездок. Но само сознание здесь еще хранитель ценностей, знания о них, и оно еще не распалось.

Справка об авторе

Алексей Владимирович Дьячков родился в 1971 году в Новгороде. Закончил тульский политех, работает инженером-строителем в Туле. Публиковался в журналах «Новый мир», «Арион», «Волга», «Дружба народов», «Урал», «Крещатик» и других. Избранные книги стихов: «Райцентр» (М., 2010), «Государыня рыбка» (М., 2013), «Хлебная площадь» (М., 2021).

Рыба

Когда я вместе с именем – о боли

И радости забуду на три дня,
Определите в нервный санаторий
К другим увядшим лютикам меня.

Ни маму, ни отца не будет жаль мне,
Ни дедушек, погибших на войне,
Когда в казенной хлопковой пижаме
Усядусь под мозаикой в фойе.

У пищеблока распугают гули
Воробышков и ветреных синиц,
Распустятся все бархатцы на клумбе
И дикие гвоздики для петлиц.

Под грампластинки медленные звуки
В приемном отделении хирург
С румяной медсестрой распустит руки,
И тотчас же останется без рук.

Нет на реке ни зарослей, ни уток.
Погас в траве прибрежной уголек.
Уляжется пристыженный обрубок
Моей пустой постели поперек.

Не выберет он на базаре дупель,
Но с оттепелью выберется в плюс.
А я, поставив все, пойду на убыль,
Пока совсем, как снег, не растворюсь.

Перекур

Предъяви, дым отечества, корочку.
Имя всуе сними с языка.
В зимнем воздухе дымом махорочным
На делянке остался зэка.

В трёх соснах, переписанных набело,
Сизым облачком вздох уцелел.
Над оврагом оружием табельным
Выбил эхо для нас офицер.

Гул стоит, валит снег щедрой россыпью –
Больше кенарь не сможет косить.
Среди нас нет в отряде ни Господа,
Ни врача, чтоб его воскресить.

Нет ни наста, ни облака белого,
Ни хлопков, испугавших лису.
И спасибо сказать больше некому
За нечаянный отдых в лесу.

Два квинария*

На форуме толпы галдят о сражениях,
Гадают о скорой зиме и наследнике.
Кормежка опять дорожает и зрелища,
Но мальчики при кабаках все доступнее.

А плебс развлекает себя потасовками,
Речами о бунте, нечаянной милости.
Патриций имущество делит с доносчиком.
Полковник с прислугой трофеями делится.

Писцы не спеша составляют проскрипции.
Свободно вандалы по городу шляются.
Надеждой деревня живут и провинция.
Кровь припоминают болтливому всаднику.

На рынке кониной торгуют приезжие.
Муку раздают неимущим на площади.
Запасы казны не иссякнут для праздников,
Возводят еще один Августу памятник.

Ведет зажигательно о возрождении
Оратор рассказ – духов предков, обласканных

Богами, о цезаре, и о спасении
Империи перед великой опасностью.

За щедрую мзду я бы тоже раскаркался
Скотам на потеху, нечаянной публике,
Когда б ни унижен был грубым молчанием,
Не смертью высокой – обидчивой высылкой.

Сюда о чуме из столицы доносятся
Печальные слухи, о дряхлости цезаря,
Как доблесть совсем под шумок обесценилась –
Съедает сама себя родина заживо.

И я выгораю, для девочек местного
Начальства слагаю творенья не длинные,
О травах цветущих скалистого берега,
О плодоносящих оливах и персиках.

Стараюсь не смолкнуть навеки отчаянно.
Трудом согреваюсь, прогулками длинными.
Но стынет мой дом на отшибе селения.
Дрова иссякают, сжигаю последние.

* Квинарий – название отдельных римских монет III века до н.э.

Лимассол

Постоял под стеклянным навесом,
Помахал дальней лодке – аллё!,

И толкаться с пустым интересом
По кривым переулкам побрел.

Дивный мир керамических рыбок
И картинок с мещанских лекал
Второпях туристический рынок
По ларькам перед ним разметал.

Так легко покупаться не надо
На старинные свитки верже.
Ждут провинцию годы распада,
Унизительный быт торгашей.

Чтоб по пляжу бродил в непогоду
Одинокий турист в не сезон,
Ждет удачному кадру в угоду
Лайнер с дымом из труб горизонт.

Выжгет память каленым железом
После шумного ливня закат,
Еще раз под стеклянным навесом
Сбылся чтоб небогатый загад

С шумом жизней несчастных, барачных
И красивых смертей ар-деко,
С застоявшимся дымом табачным,
Думным, не торопливым дымком.

Титус*

В инее ветку сутулым плечом задень,
Пушкину выдай заслуженный снежный орден.
Можно слоняться по парку зимой весь день,
Мерзнуть на холоде, предки когда в разводе.

Старым соседям пустой нанеси визит,
Вслух почитай суетливой старушке повесть.
Мойра с пюре пересоленным – вот и стыд.

Чай с карамелькой без фантика – вот и совесть.

Если спасутся Синкевич и папуас,
На Амазонке Дроздов не исчезнет если,
На ночь проверь электричество, воду, газ,
Под пуховым одеялом к утру воскресни.

На подоконнике в марле ростки семян,
Бабушкин Зингер жует то халат, то платье.
Можешь в пальто в коридоре забыть себя
Или немого мальчишку найти в объятьях.

*Титус – имя любимого сына Рембранта, которого художнику выпало пережить.

Каркас

Шум листвы за окном, шорох в студии –
Кто-то пиво на ноты пролил.
Сохранил для меня две прелюдии
И сонату ташкентский винил.

Сохранил целлофана шуршание,
Хруст тяжелой страницы без виз.
Пиво кончилось, и побежали мы,
К щитовому ларьку понеслись.

Завернула за изгородь очередь.
Время замерло в арке глухой.
Мать усталая нянчится с дочерью.
Отчим гонит подростка домой.

Уведут скоро сумерки вывески
И заблудших туристов без тел,
Чтоб вожатый на снимке любительском
Синих ангелов запечатлел.

Чтобы щелкало пылью течение,
Вынося пионера на мель.
Чтоб во тьме продолжала вращение
Без ушедших детей карусель.