Андрей Грицман. Город в лимбе

Чем это интересно

Проводя наблюдения за поэтикой Андрея Грицмана, невозможно не учитывать того обстоятельства, что перед нами русский поэтический язык, который последние сорок лет живет внутри американской культуры, а значит – невольно питается от нее, но – сохраняя при этом независимость. Это во многом поэтика узкого круга, который понимает реалии и словечки обоих контекстов, и существует ли этот узкий круг на самом деле, знать очень трудно. Насколько широк круг людей, которым не надо объяснять, что такое ресторан «Самовар» в Нью-Йорке? И хотя воспоминания, которые приходят к поэту, зачастую оказываются американскими реалиями, эти реалии все же входят в русский язык, развивая русскую элегическую традицию. Название журнала, который издает Грицман, - «Интерпоэзия» – как кажется, что-то говорит и о его собственной поэтике. Эта поэтика напрашивается на сравнение с эмигрантской, но лишь затем, чтобы увидеть, что она ею не является. Ощущение того, что говорящий, находящийся в центре мира, ощущает себя все же в пространстве «лимба» – срединного между адом и раем, но все же загробного пространства – может дать повод для таких аналогий. Но кажется, в данном случае это ощущение имеет не культурные, а совершенно индивидуальные мотивировки. Мы застаем поэта на этапе, когда личный опыт начинает осознаваться как исторический.

Справка об авторе

Андрей Юрьевич Грицман – поэт и писатель, главный редактор журнала «Интерпоэзия». Родился в 1947 году в Москве. Окончил Первый медицинский институт им. Сеченова. С 1981 года живёт в США, работает врачом. Пишет по-русски и по-английски. Автор многочисленных публикаций и книг на двух языках. Живёт в Нью-Йорке.

* * *

Я не знаю, что будет завтра.
Дождь, разлука, с миру по нитке.
Там, где лежу, — провал слева,
Справа сопит черная кошка.
Голубь порой к окну прилетает,
Да и тот, скорей всего, с орнитозом.
Мысль печально годы листает —
Помнишь, какие были заносы…
Денвер закрыт, и Эл-Эй, и Ньюарк.
Как-то давно все это было.
Вчера, когда брился, нашел на полке
Давний кусок бельгийского мыла.
Так все и идет — твой окурок,
Скол на стакане, забытая книжка.
Этих сплошных ожиданий морок
Дышит оврагом глухим, нездешним.
Но и спасибо кому-то за это,
За светлые пятна от встреч на жизни.
Жизнь — это слов, умолчаний меты —
Всё на краю нашей общей бездны.

* * *

На окна – антивандальную клетку
Ушел в себя и забыл о запасе
С белья постепенно стерлись все метки
Теперь и до прачечной не доехать
Не забыть бы с собой сырковую массу
Помню сдавали исподнее в сетку
Помни ходили на угол за водкой
Так и ушел я в себя чтоб осталось
Место и время и угол нагретый
Где сохранил я душистое мыло
И с того света приветы заветы
Так что остался один на излете
День оказался продленным и дальним
Чайный припас, завтрак – и дыня
Ягоды волчьи, йогурт и творог
Кофе на кухне забытый остынет
Он без тебя остался нетронут.



ПИТЕР БРЕЙГЕЛЬ

В темном плаще вдоль безграничного поля
я ухожу далеко. Что меня ждет: город, ли море?

Поджидает ли карлик в овраге, застыв бездыханно?
В черном плаще направляюсь я в странные страны.

Там безвременье, там время остановилось.
Тихо луна за облаком бреющим скрылась.

Я покидаю места, где люди без смысла коварны.
В черной одежде проснулся и понял: пора мне.

Вдоль бесконечного поля, но зная, что путь мой, хоть долгий, но верный.
Брейгель седой меня ждет в придорожной таверне.

Пива густого мы выпьем, потом незаметно
мастеру я передам мой гульден последний заветный.

Вместе пойдем мы к деревне, где время остановилось.
К дальней деревне, которая часто мне снилась.

* * *

Город в лимбе. «Самовар» заколочен. 
Жестяная листва грохочет 
летит на ветру до Центрального парка. 
Habitat одичал. Алиса уснула  
и Харон сел за Юбер. 
Люди в масках повсюду 
и всуе. Родители 
не различают детей в удаленке. 
Circle line катер снует
не находит Пирс шестнадцать. 
А Свобода в маске в защитных очках 
взирает на кратер. 
Жанна Д’Арк все грозит Garden State безуспешно. 
Ну а я исчезаю в скворешне своей. 
Полицейской сирены не слышно. 
Им наверно по важным делам безоружно. 
Гудзон мерно катит безмерные воды на Ellis. 
Да еще одинокая баржа тихо тянет к Канаде, не зная, 
что граница закрыта. Только рыси 
по темным болотам побежкой на север  
в поисках крови. 
А я засыпаю с резиновой маской на морде. 
Снится отпуск на Ипре, 
Зеленая Фландрия. 
Пустынное небо
и возвращенье в мой город, 
потерянный в лимбе. 

* * *

Стаккато печатной машинки
Из пачки шестой Беломор
Смотри чтоб совсем без ошибки
В глазах ее скрытый укор

Он ходит к окну, переводит
трофейный строчит Ундервуд
И ноет нога по погоде
Тогда защищали Москву

Она дождалась в Казахстане
Он выжил под Вязьмой в снегу
И словно фантомную рану
Я детство забыть не могу.

Тогда я не понял ошибки
Что мир тот не уберечь
Из Лодзи потертые снимки
шуршащую польскую речь.

Но есть этот миг, тот который
ты носишь в себе через жизнь
От мира задернуты шторы
и бабушка шепчет: усни.