Андрей Пермяков. Жалкое переложение истинного футбола

Prosodia представляет новую подборку стихотворений Андрея Пермякова, который разрабатывает своеобразную метафизику другого. Растворение в нем равносильно прикосновению к поэзии.

Пермяков Андрей

Андрей Пермяков.  Жалкое переложение истинного футбола

Чем это интересно


В поэзии Андрея Пермякова содержится интересное понимание искусства. Оно состоит в том, что наивысшие проявления поэзии мы встречаем в самом низу жизни, в тех ее глубинах и глухих закоулках, в которые человеческое восприятие уже отвыкло заглядывать. У таких закоулков есть не только внешние проявления – труднодоступные географические места, но и внутренние – сознание никому не интересных людей. Но у каждого такого «места» – свой голос, своя метафизика, в которой можно полностью раствориться. Тот, кто понимает, что такое «истинный футбол», видит и «жалкое переложение». Второй принципиальный момент этой поэтики состоит в том, что сам акт растворения в другом, кем бы он ни был, - это ценность. Если даже не цель. Умение растворяться делает эти стихи очень непредсказуемыми. И алкогольные возлияния, проходящие тут несколько старомодной красной нитью, органично вписываются и развивают лейтмотивы упоения другим и растворения в нем. Да, и по ряду стихотворений видно, что они написаны уже в 2022 году. Но ответом на реалии современности оказывается строфа:

Потому что всё совсем неплохо,
Потому что в стороне от бытия
Продолжается прекрасная эпоха —
Серая, холодная, моя.


Кидекша

Каменка
в парилке.

Парилка
в деревне.

Деревня
Каменка

На речке
Каменке.

Каменка
в Каменке
на
Каменке.

Где же ты
Хлебников?

Тут везде
Хлебников.


Лесник

— «Дерево осенью засыпает и не просыпается.
Десять-пятнадцать зим — березняк проредился.
Всё аккуратно, не жалуются, не ругаются.
Не пригодился — значит, не там родился.

Такая у них конкуренция, будто и не конкуренция.
Это не как у нас — всякая дружба, слёзы, девятый день,
Они просто вместе навроде коллекции:
Соседа не стало — уменьшилась тень.

Они, конечно, живые, просто не заморачиваются:
Не тратят, так скажем, энергию попусту.
Дерево ж в человека не заворачивают,
А человека в дерево — запросто.

Я так про это легко, потому что мне жить лет сорок.
Тебе пускай, двадцать пять осталось: вроде, похоже.
А ближе — там будут другие совсем разговоры.
А ближе — там будет такое… Не приведи Боже.

Знаешь, я какой умный? Я такой умный, что…
Мне на третьем ещё профессорша говорила…»
Встал, будто подпрыгнул, быстро ушёл, накинув пальто.
Кто это был? Зачем? Что это было?


Пятница

Не торопясь разгорается удивительно мягкое лето:
такое — и, вроде, хорошее, и вроде — несложно ходить на работу.
В мире, в стране и рядом случилась кровавая оперетта.
Вчера разразился четверг, завтра станет суббота.

Сегодня, опять повторю, пойду аккуратно трудиться.
Надобно денег и просто необходимо себя развлечь.
Ибо происходящее как-то совсем никуда не годится:
хочется громко завыть и неаккуратно лечь.

Тем более материально ты много оставил на этой войне
и много ещё оставишь: она при тебе не кончится.
Нет, ты не то, чтоб совсем на финансовом или моральном дне,
но лечь и завыть — вправду немножко хочется.

Однако другие сегодня завоют и лягут.
Сгорят, не успеют укрыться, погибнут в плену.
Иди, заполняй бумагу, ещё заполняй бумагу и вновь заполняй бумагу:
бумажный солдатик, просравший чужую войну.


Немножко сбоку

Перед выходными, в выходные,
И, конечно, после выходных
Милые глядят, как неродные,
но гораздо хуже неродных.

Неродные — это ж, как родные:
Неродные — золотые люди.
Им приносишь красное на блюде,
И они такие заводные!

Скачут, обнимают, зажигают,
Создают оранжевый уют.
Из окна немножечко пугают,
Вредное едят и много пьют.
А родные терпят еле-еле.
Впрочем, это тоже ерунда,
Потому что есть среди недели
Хитрое колёсико среда.

Скажешь: «Ну, чего? Такое дело…»
Нет, не так:  «Такие вот дела:
Видимо, меня среда заела,
А потом суббота запила».

Ну, и всё и дальше всё, как надо
Коньячок, немножечко подарков.
Станем позабытым словом «Лада»
Называть родную иномарку.

Потому что всё совсем неплохо,
Потому что в стороне от бытия
Продолжается прекрасная эпоха —
Серая, холодная, моя.

Серая, холодная, отличная,
Серая, обидная, нерезкая.
Словно в турпоездке время личное.

Все мы тут немножко в турпоездке.


Рыцарь ожил

Иногда потянет человека на подвиги,
А свершать-то, в сущности, нечего:
Разбежались Людвиги-Хлодвиги,
Стало тихо нескучным вечером.

Горизонт сделался плоский-плоский,
И у самого не те уже силы —
Бодался телёнок с берёзкой.
Да и берёзка его победила.

Нога немножко болит
И душа немножко болит.
Оба врача говорят, мол, сейчас это норма.
А учитель, по зрению инвалид,
Говорит: «Пустота — это форма».

А форма, конечно же, пустота
Так оно и бывает.
«Суета сует и всяческая суета»
В плеере к месту играет.

И в этот вот самый момент, когда жизнь прошла
(Не до смерти прошла, а жизнью быть перестала),
Голос: «Как хорошо, что я тебя здесь нашла,
Я тебя так долго искала»!

Маленькая девочка смотрит на розовый гриб.
Смотрит остолбеневши и далее столбенея.
Говорит с грибом, говорит, говорит, говорит
Гриб, кажется, влип.
А человек… А у человека далее целая эпопея.

Никак не связанная с этою барышней,
Почти не связанная с этим вечером.
Просто драконы снова взлетели над башнями,
Просто стало чуточку легче.

Подобное, разумеется, каждый знает.
А кто не знает — тому, видать, рано.
В плеере музыка «Алеет сердечная рана»,
Музыка вместо экрана.
Сердце прекрасно тает.

Шёлковый шарф на шлем.
Из ворот выходили семь…


Тот лёд

От середины реки не достигнешь, что далеко от реки. 
От середины реки не следует ничего достигать.
На середине реки проплывают большие жуки,
Маленькие буксиры,
Лёгкая пена дней.
На середине реки очень тепло и сыро.
Хочется спать.

На середине реки приземляются редкие птицы,
Приземляются частые птицы,
Проплывает икра: осетровая, щучья и жабья.
Появляются мавки, говорят: «Мы приплыли с добром».
На середине реки хорошо отражаются лица,
Только слегка покрываются рябью
(волосы — серебром).

На середине реки никогда не узнаешь, где середина реки
На середине реки хорошо говорить чепуху,
Хорошо пребывать в молчании.
По природе, удобосклоняемой ко греху,
Легко обещать и, к сожалению, выполнять обещания.

От середины реки мир это куколка, маленький червячок,
Бабочка, бусинка, лапка паучья, живая клетка
На середине реки крутится серый волчок;
Улыбается — жалко и очень редко.

От середины реки открывается дальняя даль,
На середине реки прекращается пыльная пыль.
Подаёт достославные знаки долго молчащий.
Всякая правда делается двойной,
Кожа почти настоящей —
До обращения в горный хрусталь.
В камень такой. Ледяной.


За местных и сборную!

Второй средний возраст, второй средний вес.
Скоро — второе высшее образование.
Хотя есть научная степень и даже учёное звание.
При этом в ребро иногда ударяется мелкий бес.

Сейчас у меня всё и вполне окей,
а вообще я, конечно же, неудачник:
Вот Леонид Ильич Брежнев ходил на хоккей,
так за ним приносили ядерный чемоданчик.

А я на футбол приношу газировку, разбавленную бальзамом —
будто победу, разбавленную слезами, 
будто эмблему того, до чего не дорос.
Будто замену неважно чего, но — замену. Тем самым
давая возможность услышать резонный вопрос:

зачем тебе эта вторая свежесть, вторая лига?
Зачем ты орёшь на трибуне с торсом жирным и голым?
Неужто заради недолгого зыбкого мига 
между вторым глотком и первым пропущенным голом?

Когда… А ведь не скажешь, что именно и когда.
Сердце напоминает себя совсем нехорошим уколом.
Напоминает себя разнообразная ерунда.
Есть только миг между глотком и голом.
Или как там они ещё пели, мол, миг — за него и держись.
Жизнь — это жалкое переложение истинного футбола.
Между глотком и голом вполне уместилась жизнь.


Зачем пенсионеры пьют

Что ищет выпивший человек у своего окружения? 
сочувствия, соучастия, понимания, тихого уважения.
Выпивши, пожилой человек делается возмутительно слаб.
Смотрит на свет, говорит, будто смотрит на баб.

Но какие там бабы,
Когда и без них люди слабы?

Пожилой человек оставляет своё окружение,
Пожилой человек переводит свой организм в движение.
Пожилой человек неспеша направляется к дому
Дабы улечься пластом,
Чтоб погрузиться в дрёму
И размышлять о том

(см. сначала)

Под радар
практический менеджмент для отпускника

Город, назвавший себя Великим, 
становится маленьким непременно.
Новгород, Устюг, Ростов, Грейт-Фолс, к примеру.
Времена мелькают попеременно,
оставляя неяркие лики.

Город Великие Луки
напоминает руки.
Правая вдоль реки Ловать, левая – будто клешня
совершенно бесчеловечная.
Зато там роскошная чебуречная,
рядом старинное что-то аптечное.
Телефон ругает меня —
вроде бы, по работе или по делу.
С той стороны трубки
ответственное лицо и нехорошие лица.
Лица поджали губки,
лица бледнее мела.
У лиц всё очень серьёзно,
просить извинений поздно.

Господи, как же хочется раствориться!
В этой вот осени, в этой вот Ловати, в этом вот невеликом.
Выдохнул, сделался бликом.

Дело само собой разрешится:
Будут орать, мол, накажем,
будут ещё кипишится,
но это неважно.
Говорю, как начальник с тридцатилетним стажем.

Честный вполне совет:
вот он ты был, а вот тебя нет.

Скажешь, будто сломался. Пока отключи телефон.
Сами всё сделают мигом.
Есть ты и Великие Луки, а прочее — фон.
Стань бликом.

Всё обойдётся криком.
Всегда всё кончается криком.
Впрочем, и начинается.
Тихо фонарик качается.


Предуралье 

                                          «Предуралье входит в состав Приуралья»
                                                          Большая  Советская Энциклопедия
                                                                         
                                                                                 «Вовсе нет»
                                                                                          Андрей Пермяков

Так удивительно поздно, что даже не очень рано.
В июне тут не темнеет, и потому не светает.
Ночь, отходя, исполняет canto gregoriano:
не ветер, не птицы, но самое Нюкта — когда она тает.

Пахнет минувшим салютом и отчего-то — тиной.
Хотя здесь до моря, как в книжке: «скачи три года».
Дождь, приходящий со стороны гостиной,
Несёт воздуся совершенно особого рода.

Комары фантастически злые, как пограничники ГДР.
Точней, воплощают злобу: факт и осуществление.
Но комариный хаос — он тоже музыка сфер.
Именно так: мУзЫка, в два ударения.

От Рифейской горы нисходят бореи великие.
Очевидно, седлают коней геродотовы Исседоны.
Давай угадаем, чего там вот так вот волнует и тикает — 
до перебоя, до некомариного звона?

Некомариный звон исполняют литовочки ковылей.
«Тик-так» могло сыграть счастье, но счастья тут нету.
Нету и нету. Давай, просыпайся быстрей!
Не спал? Всё равно просыпайся: надо смешить планету.

Счастье живёт на ветках и железнодорожных ветках.
Счастье играет в нарды, дрожит на веках.
Счастье — когда Земля без тебя перебьётся.
Счастье —  это сейчас, когда смеётся соседка.
Или кто там ещё в такую-то рань смеётся?


Ровесники и младшие современники

Поэты с большими мягкими животами
Пишут удивительные стихи о природе света,
О кущах, исполненных монголоидными цветами,
О цветах, приходящих в начале лета.

Открывают новые возможности языка,
Открывают бутылки хорошего и отличного,
Не изменяют жёнам — разве флиртуют слегка.
Словом, не делают вообще ничего поэтичного.

Позорят занятие, имя, профессию, чин,
Позорят литературное прошлое и настоящее.
Позорят высокое звание настоящих мужчин.
Немножко оправдывают существующее происходящее.


Яблочный

Преображение — это не где-то,
а вправду преображение:
очень простое движение
мерцающего предмета,
что происходит не самым-пресамым летом,
а когда неленивые птицы готовятся к перелётам:
поле становится светом,
свет — мёдом.

Шеншин становится Фетом
Фет – Фётом. 

Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Лучшее #Русский поэтический канон #Советские поэты
Как провожали Шукшина

50 лет назад ушел из жизни автор «Калины красной». Prosodia вспоминает, как современники отозвались на уход Василия Макаровича.

#Новые стихи #Современная поэзия
Дана Курская. Кто тaм ходит гулко перед дверью

В подборке Даны Курской, которую публикует Prosodia, можно увидеть, как поэтика психологической точности, искренности, проходя через катастрофические для психики испытания, перерождается в нечто иное — в поэтику страшной баллады.