Антон Бахарев. Спящим некуда проснуться

Чем это интересно

Даже по этой небольшой подборке виден широкий арсенал Антона Бахарева – насколько по-разному он может писать на достаточно высоком уровне: от почти сюжетных стихов до почти заумных (или еще более простых?), в которых слово превращается в птичье пенье. А между ними лежит метафизика мира, который оказался устроен «грозно и нелепо». Приближение к нему совершается из самых разных точек и ролей. Заканчивается оно, как правило, прямой встречей глазами с «завокзальной тьмой». Вот этот пугающий хтонический мир ощутим в стихах Бахарева  - будто это постоянно присутствующий балладный задник даже для птичьей песни. Но хтонь здесь не побеждает, в силах человека выдерживать встречу с нею.

Справка об Антоне Бахареве

Антон Павлович Бахарев родился в 1980 году в г. Губаха Пермской области. Учился в Таганрогском пединституте на учителя русского языка и литературы. Работал грузчиком, сторожем, подсобником, редактором, пиарщиком, директором проекта, продавцом в цветочном магазине, прорабом на горнолыжке, сейчас — копирайтер в издательстве МИФ. Публиковался в «толстых» журналах, вошел в антологию современной уральской поэзии. Автор книг стихов «Живи сюда» (2011), «Рилика» (2014), «Квантовая пена» (2018), вышедших в Перми. Книга стихов «Нежный человек» вышла в 2021 в Москве, издательство «Эксмо», 2021). Автор книги рассказов для детей «Когда папа был маленький». Лауреат литературной премии Пермского края. Живет в Перми.  


***

В углу земли, в такой больничке,
Что грех шутить про коновязь,
В посконно клетчатом обличье
Я гнил, от стужи схоронясь.

Меня как мясо шприцевали,
Назначив крепкий маринад.
Но это не принципиально,
Я не поэтому был рад,

А потому, что на морозе,
В каком-то метре от меня,
Из человеческих коррозий
Ничто не вынесло б и дня.

И бормотал я, засыпая:
"Гниенье — жизнь! Гниенье — жизнь!",
Когда Вселенная слепая
Глядела в окна мне, кажись.

Когда две хмурых медсестрицы,
Порядку общему назло,
Мне бинтовали рукавицы,
Покуда всё не заросло.

***

Отмолодило — пой за упокой
Под яблонькой. Настала жизнь земная.
По половине царства ходит конь,
Как целое его воспринимая.
Еще жар-птица дышит сквозь гранит,
А дед и баба яйца бьют на Пасху,
Но это ни о чем не говорит,
А если говорит, звучит опасно.
Не ошибиться трудно, как в лото,
Тем паче если шариков — как градин.
Что было до того, что было до?
Какой из горизонтов невозвратен?
Тут колобок размотан, как клубок,
И тянут репу из ночного неба,
И печь Емели в каждый городок
Вмонтирована грозно и нелепо.


***

Так близко «мальчик» и «молчи»,
Что «муж» — обратное от «шума»;
В себя закрученные думы,
Как музыкальные ключи,
Сложились, за витком виток,
В обратный крик, немую точку,
В дыру, чернеющую ночью, —
В тюрьму пространства, как итог.

И простирается она
От горизонта невозврата
Не вширь, но вниз, к воротам ада,
Где замирают времена.
Где нет не только лет, но зим,
И никого никто не младше,
Где сам вопрос "А был ли мальчик?"
Как горе непроизносим.

Когда там шалый царь Горох
Трясёт мудями, то в экстазе
Шуты придворные вылазят
И свой показывать лобок.
И крепостные облакам
Грозят фантомными культями,
И пёс, облепленный репьями,
Куда не зная, лает там.

Всё невозможно, как во сне,
Но спящим некуда проснуться.
И вместо ложа — ложь Прокруста,
На ней лежат спиной к спине.
Приходит мальчик, лопнул мяч,
В глазах потоп, на лбу морщины.
Отец: молчи, ведь мы мужчины.
А мама: плачь, сыночек. Плачь.


***

Смотрю, какое не-
обычное здесь небо —
во времени осе-
ннем, слова не найти
верней, чем это, мне,
вселившемуся непо-
далёку — и на все,
чтоб некуда идти.

О, названное сот-
ни раз, оно не стало
отзывчивее са-
мой бедной из собак,
никто его высот
не тронул, лишь устала-
я времени оса,
звенящая впросак.

Неточных слов недо-
летевшую ватагу
сметёт холодный воз-
дух неба — покачав
бумажное гнездо
моё, в котором благо-
говею, безголос,
в темнеющих лучах.


***

На древнем берегу реки — таком,
что о реке и речи нет — наш дом
чернел, и только времени прибой
толкал его невидимой губой.

Ему шептали волны дней — конец
выведывая годовых колец,
и в слове "угол" слышалось "овал",
и ожидался тридевятый вал.

Я понял, встав не за его спиной,
а пред стеной его, что рай земной,
где я родился августовским днём,
был не землёй, а оголённым дном.

И всё, что там казалось на века,
считалось по хронометру малька
ли, василька ли, я не знаю сам,
по дедовым ли с цéпочкой часам.

И вот теперь, пока не утону,
я вглядываюсь в эту глубину,
где тени рыб, и взвешенный песок,
и шаткий свет висит наискосок.


***

Сколько помню, там
Не было зимы.
Лишь вороний гам,
Серые холмы.

Лишь дорог пустых
Глина и тырса,
И ветра под дых
С мокрого крыльца.

Был вокзал, во мрак
Света киловатт
Испуская, как
Киноаппарат.

Сквозь его театр
Гнали поезда,
Двадцать пятый кадр,
Белая звезда —

В полутёмный зал,
В стылую стерню,
Где сидел фазан
Спектра на краю.

А над ним текли
Реки из ворон,
Через край земли,
Узенький перрон,

Где глазели вы
В синие зрачки
Завокзальной тьмы,
Дуя в кулачки.


***

Когда луна похожа на грейпфрут,
Венчающий застолье окоёма,
Её последней вряд ли заберут,
Ну разве что какая-то кулёма,
Скребущая по кости мозговой
С таким остервенением, как будто
Во тьме веков ликбез её попутал
И с сахарной оставил головой.

И вот уже как праздничный орех,
Обёрнутый в бумагу золотую,
Луна висит; но тут же как на грех
Все вскакивают, дружно салютуя;
И так она, конечно, на виду,
И во внезапно буйном ротозействе
Особенно желанна, даже если,
Беззубости ввиду, не на еду.

За слипшимися веками, за тьмой
Двухкомнатной, умноженной руками,
За шторами с растянутой тесьмой,
За ночью, за сплошными облаками
Пускай она, невидима, одна,
Утопленными грезит кораблями
И горькими ворочает морями,
Пока мы их не выпили до дна.


Птичья песнь

Тень — тень.
Свет — свет.
Свет тени — тень.
Тень света — свет.

Свет — свет.
Тень — тень.
Тень тени — тень.
Тень тени — тени тень.

Свет — свет.
Свет света — свет.
Свет света — света свет.

Свет — свет.

Свет тени света —
свет.
Тень тени света —
свет.
Свет света тени —
свет.

Тень — тень.

Тень света тени — тень.
Тень тени тени — тень.
Тень тени тени — тени тени тень.