«Чистое парение» Алексея Хвостенко

Краткое жизнеописание

Алексей Львович Хвостенко родился 14 ноября 1940 года в Свердловске (ныне – Екатеринбурге). В 1946 году он вместе с отцом переехал в Ленинград, где был отдан в английскую школу «на Фонтанке».

Хвостенко пробовал учиться в нескольких вузах (РГПУ им. Герцена, Мухинское училище). Впоследствии он поступил в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии на режиссерский факультет. В последнем интервью поэт рассказывал, что однажды его буквально «приговорили к поступлению в университет» (это был первый суд по статье «Тунеядство»):

«Меня спросили: "Чем вы занимаетесь сейчас? " – "Я пишу стихи". – "Как, вы пишете стихи и не имеете никакого образования?". Я сказал, что считаю необязательным иметь образование. Они ответили, что обязательно нужно иметь образование: "Давайте договоримся с вами так: вы пойдете на какое-нибудь филологическое отделение и будете изучать филологию". Я сказал: "Ну хорошо – тогда я постараюсь поступить в университет, на филфак". На этом мы и договорились».

По этой же статье проходил и другой известный «тунеядец» – Иосиф Бродский, с которым Хвостенко одно время был очень дружен. Обоим пришлось не только побывать в Городской психиатрической больнице №2 на Пряжке, но и полежать на одной койке: «В первый раз, на Пряжке, я попал на койку, на которой лежал до меня Бродский, и там я провел целый месяц». Справедливости ради стоит заметить, что Хвостенко нельзя считать таким уж тунеядцем: он все-таки перебивался случайными заработками (работал, например, мыловаром, пляжным фотографом в Крыму и т.д.).

В 1977 году ситуация обостряется, и Хвостенко ставят перед выбором: арест или эмиграция. Поэт выбирает второе и уезжает в Париж. Помимо Франции, он в разное время жил в Израиле и Лондоне. О внезапной поездке Хвостенко в Англию вспоминает художник и поэт Михаил Гробман:

«Несколько месяцев он жил у нас в доме в Израиле, и ему захотелось обратно в Париж. Самый дешевый билет стоил 200 долларов. И мы устроили ему концерт в клубе "Цавта" в Иерусалиме. Это было в 70-х. Он дал несколько концертов, собрал денег и полетел в Париж через Лондон, где задержался на два года. Там он успел выпустить пластинку "Прощание со степью" и подружиться с русской женщиной, у которой был английский муж и подвал, полный вина. Алеша там жил, пока не выпил все вино, запасов которого хватило на два года. Выпив последнюю бутылку, Хвост уехал в Париж».

Вообще Хвостенко можно с полной уверенностью назвать «гражданином мира»; вспоминает Олег Гаркуша (группа «АукцЫон»): «Хвост производил впечатление человека очень необустроенного. Жил на правах беженца, получал пособия. По-моему, у него и паспорта-то французского не было. Как он пересекал границы – уму непостижимо!».

В Россию на ПМЖ Хвостенко смог вернуться только в 2004 году, когда ему вернули гражданство. Однако пожить на родине он смог чуть больше полугода… Поэт умер 30 ноября от пневмонии и сердечной недостаточности.

Творческая биография

Хвостенко называли битником и хиппи неслучайно: он с ранней юности увлекался культурой битничества, читал Джека Керуака и Аллена Гинзберга. Его в целом увлекала американская культура – популярный в то время поп-арт, творчество Джексона Поллока, которые оказали влияние на его живопись.

В 1963 году Хвостенко создает литературную группу «Верпа». Литературная энциклопедия «Самиздат Ленинграда» определяет ее как «творческий союз А. Волохонского и А. Хвостенко», к которому примыкали также Юрий Галецкий, Леонид Ентин, Иван Стеблин-Каменский, Кари Унксова и др. О названии группы поэт говорит следующее:

«"Верпа" – отчасти шутка. С одной стороны, это – муза, с другой – небольшой якорь, который служил на больших судах, чтобы вывести судно в море. Вернее, его называли "верп". Этот верп вывозили на шлюпках в открытое море, закидывали в воду и подтягивали на него корабль. Вот так же действовал и я, маленьким камнем выводил большое судно в открытое море».

Девиз «Верпы», заимствованный из романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», полностью соответствует и образу жизни, и творческим принципам членов группы: «Каждый делает, что хочет».

Уже упомянутый Анри Волохонский – значительная фигура и в авангардном искусстве, и в судьбе Хвостенко. Его, как и Хвостенко, можно в каком-то смысле назвать «человеком Возрождения»: поэт, драматург, переводчик, философ, Волохонский успел внести свой вклад и в науку (был известен как ученый-эколог, ездил в многочисленные экспедиции; автор ряда научных работ). Наиболее известный поэтический текст Волохонского – «Рай», который был положен на музыку Владимира Вавилова и превратился в знаменитую песню группы «Аквариум» «Город золотой» (кстати, впервые эту песню исполнил не Борис Гребенщиков, а Алексей Хвостенко, но этот факт почти стерся из истории).

Сотворчество Хвостенко и Волоконского не ограничилось «Верпой» и превратилось в крепкий творческий союз. Вместе они выпустят ряд совместных сочинений и пластинок под «брендом» А.Х.В.

В эмиграции Хвостенко, конечно, не оставил ни одну из своих многочисленных деятельностей. К примеру, в Париже он устраивает выставки в сквотах – заброшенных помещениях, в которых образовывались своеобразные коммуны. В одном из обиталищ поэта – в Подвале возле Восточного вокзала в Париже – даже была поставлена драма Максима Горького «На дне». Иван Толстой в одной из радиопрограмм рассказывает об этом так:

«Представьте себе, сам Хвостенко, никогда нигде не работавший, и группа, труппа, точнее, так же бедолаг-эмигрантов, неустроенных, с плохим знанием французского, выпивох, а даже если и устроившихся, которые почувствовали, что только одну в мире пьесу нужно поставить там, чтобы сердце стучало как следует, – это пьеса "На дне" Максима Горького. Как звучали эти ужасные, надоевшие, приевшиеся со школьных лет слова "Человек – это звучит гордо", как выглядел этот Лука, Сатин и прочие герои горьковской пьесы! Только там они выглядели натурально, только там человек был равен актеру, такой же неприкаянный русский эмигрант, которому нечего делать в Париже, но нечего делать и у себя на родине».

В 1981 году в Лондоне Хвостенко вместе с двумя цыганами, Паскалем де Люшеком и Андреем Шестопаловым, записывает альбом «Последняя малина». В 1989-м снимается в фильме «Митьки в Париже».

В начале 1990-х Хвостенко и Волохонский знакомятся с Леонидом Федоровым, лидером группы «АукцЫон». В одном из интервью Федоров заметил, что «с тех пор не встречал людей, настолько расслабленных и свободных, – свободных в том числе от всякого рода условностей, но, при этом – не разнузданных, вот что удивительно». Они записали несколько совместных альбомов: «Чайник вина» (1992), «Жилец вершин» (1995) – на стихи Велимира Хлебникова, «Опыт постороннего творческого процесса» (1995) и др. Собственно, широкая аудитория узнала о Хвостенко именно благодаря этому союзу.

Поэтика Хвостенко: «опыт постороннего творческого процесса»

У Хвостенко есть философский псевдотрактат «Опыт постороннего творческого процесса», название которого впоследствии перекочевало в совместный альбом с «АукцЫоном». Эта формулировка отчасти раскрывает метод поэта, построенный на импровизации и внимании к творческому акту как таковому. По мнению исследователя Станислава Савицкого, эта импровизация представляет собой «неконтролируемое профанное вовлечение в словесную игру всей суммы всплывающих на поверхность сознания культурных ассоциаций». Однако это не спонтанность ради спонтанности: благодаря этому достигается эффект «живописи действия» (здесь можно усмотреть связь с перформативными практиками Хвостенко).

Влияние футуристов и обэриутов на поэтику Хвостенко очевидно. Кирилл Медведев отмечает эту преемственность и относит поэта к «постфутуристическому» поколению русского авангарда, которому свойственно «сочетание авангардистского эксперимента с травестийной архаикой». И если «авангардистский эксперимент» лежит на поверхности, то что же в творчестве Хвостенко от архаики?

В «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой лагуны» (1980 – 1986) Хвостенко и Волохонский действительно «проходят» как архаисты. Кроме погруженности Хвостенко в поэтическую традицию (то есть чистого знания), стоит отметить и воплощение этого знания: в жанровом плане (к примеру, работа поэта с жанром басни), в мотивно-тематическом (нередко появляющиеся средневековые мотивы) и т.д. Соединение авангарда и архаики зашифровано в этом стихотворении:

Христос

Хомяков

Херасков

Хемницер

Хвостов

                 Ходасевич

                 Худосович

                 Хедосавич

                 Хитросувич

Хлебников

х л е б  и  в и н о

Хвостенко

Илья Кукуй по поводу этого стихотворения замечает: «На литературных полюсах этого текста располагаются Херасков и Хлебников – XVIII и XX век, два "Х" и два "А" – архаизм и авангардизм».

Музыкальность, безусловно, становится неотъемлемой чертой поэтики Хвостенко, и речь не только о том, что многие его стихи превратились в песни (хотя это, конечно, тоже немаловажно). Для его текстов характерно особое внимание к фонетической единице, к слогу, которые в итоге образуют «единый звуковой поток». Хвостенко пишет: «Неизвестное во главе угла. И только, прислушиваясь к сердитой музыке пауз, вспоминаешь, что текст не может быть дописан». Таким образом, для поэта смысл заключается не в завершенности текста, а в самом «потоке», то есть мы возвращаемся к идее о самоценности творческого акта.

Во вселенной Хвостенко от конкретного творческого акта (поэтического, музыкального, художественного – неважно) рукой подать до жизнетворчества. Возможно, именно этим стремлением к жизнетворчеству и объясняется это «возрожденчество» Хвостенко, которое отмечали многие его современники. Этого, собственно, не отрицал и сам поэт: «Всё, что я сделал, всё ценно». И кто с этим поспорит?

Пушкин и гений

поэт пушкин сочинил следующие стихи

поэт пушкин вбегает сломя голову и останавливается на холме

поэт пушкин желает прочесть следующие стихи

вот эти следующие стихи:

      если жизнь тебя обманет,

      не печалься, не сердись!

      в день уныния смирись:

      день веселья, верь, настанет.

 сердце в будущем живет;

 настоящее уныло:

 все мгновенно, все пройдет;

 что пройдет, то будет мило.

поэт пушкин никогда не сочинял следующих стихов

поэт пушкин плюет опять из своей засады

поэт пушкин хочет пройти в другом месте но снова

натыкается на следующие стихи:

       

черт бы взял воспоминанья!

черт побрал бы вас всех, баб...

кроме лишь одной-единой...

узкая скалистая тропинка в горах. раннее утро. пушкин быстро

и сердито идет по тропинке. полураздетая девка старается

удержать его и говорит следующие стихи.

вот эти следующие стихи:

       

постой-ка! из тебя повыбьют пыль,

своротят скулы, фонарей наставят.

старушке уж не хочется домой. она прячется за спину прохожего

и не своим голосом кричит "ку-ка-ре-ку". пушкин средних лет

недоуменно оглядывает эту сцену.

поэт пушкин сочиняет следующие стихи:

       царь с царицею простился

       в путь дорогу снарядился.

7. Поэтическая начинка

Радищев-Кутузов

Хемницер-Державин

Бобров-Менделеев

Русское слово вот

Ах у поэтов столько забот

Чтоб слово прыгало как кузнечик

Чтоб знаки жуками ползали по строке

Чтоб восклицательный подсвечник

Свечу стиха держал в руке

Кюхельбекер-Романов

Карамзин-Рюмин

Марамзин-Рыжий

Хвостов-Тертый

Великолепие поэтической морды

Мордобитие дидактической хорды

И наконец похмелие Верпы

Лежит в Рогоже

Пирогом с рыбой

(из цикла «Десять стихотворений Верпы, посвященных Игорю Холину»)

Гнездо над радугой

Все успокоилось в природе

Гроза ушла обратно в небо

А небо село на Олимпе

И пело птичкой золотой

Как вить из нитей грома нежность

Как грубость гроба выпить с медом

Чтобы небо село на Олимпе

И пело птичкой золотой

Лететь над облаком железным

Веселой тварью обладая

И лед Олимпа умножая

Пленяться птичкой золотой

И петь, чтоб лед не лился воском

В кристаллах множества Алтаев

И то, что мы зовем Олимпом

Нам пело б птичкой золотой

И посмотреть на это небо

От края радуги до края

Где эта птица золотая

Свила над радугой гнездо

(из сборника «Степные песни»)

Воспоминание о плоде граната

Как был начертан тонко плод

Мы видели вдвоем

В нем целый день копился мед

Перед ночным дождем

В нем целый век варился сок

Чтоб отойти ко сну

Он был начертан как цветок

В персидскую весну

И средь невидимых светил

Струящихся огнем

К нему наш взор прикован был

Чтоб стать его вином

Блюз Комарову

Дорогого комара

Прогоняли со двора

И гоняли комара

Старики и детвора

И ткачиха с топором

Повариха с утюгом

Бабариха с матюгом

Трое рвут за комаром

Ах, лови его, лови

И дави его, дави

И хватай его, хватай

Жало с корнем вырывай

С четырех со всех сторон

Почти едут на поклон

Тридцать три богатыря

Службу правят комара

А комар не зря жужжал

На ткачиху налетал

Ей вцепился в правый глаз

Окривела та на раз

Повариху взял на дух

Левый глаз ее опух

Бабариху пожалел

Третий глаз покуда цел

Старой бабушке своей

Нос удвоил до бровей

И теперь – привет, друзья

Трое смотрят четырьмя

А комар за морем сел

Город взял себе в удел

Золотой построил дом

Слуги бегают кругом

С четырех со всех сторон

Гости едут на поклон

Тридцать три богатыря

Службу правят комара

Дева-лебедь к ним придет

Белка ядрышки грызет

Изумрудам счет на весть

Князю прибыль, белке честь

Я там был, мед, пиво пил

Брагу с квасом заводил

Самогон варил вино

По усам само текло

(из неоконченного романа «Максим»)

Чтение про себя

Какая-то отчаянная

в памяти дыра

Цитата из Шекспира…

Не помню – зря!

Успокоюсь,

Отойду на полшага

Дальше

Лажа!

Вижу теоретика пашню.

– Уймись,

Уйди

Остынь

Оскалься! –

Остываю как пробка в бутылке волжского!

Ошибся – должен сказать

– бургундского

Бордо, Луары или берега Рейна

Роны то есть,

В текущем – Rhone

Это не она –

Это пришел Он!

Все ближе движемся под стуки вальса

Колеса танго,

Кекуока вымысел

Провалы в памяти –

Полвека жизни!

Опять ошибка,

сказать стыдно

От Урала до Сены

Далеко видно

Крохотный остров Франции

Пятясь, уходит вниз

Я стоял на ступенях Англии

Под тучей зеркальных птиц

Оглядываюсь успокоясь

Знаю, летаю стоя

С хлебниковской тоскою

Лаю от А до Ноя!

(из неоконченного романа «Максим»)

                   * * *

Весть тогда произносится вслух

Когда стоит вокруг дерева

Пронзителен и сух

Глухарь

Сербского уже нет

А встарь он был

Поднимаясь опарой

С оловянного днища кастрюли

Он произносил вслух слова

Что его посещали как пули

Сквозь решето ума

Он постепенно цедил их

Чтоб отворожить в лесной воронке

Звонкое дело капели

Играло на ветках дерев

И пели

Нервы коры и корней

Смелей и смелей

Звучал напев

То плача одинокой флейтой

То сливаясь в хоре

Протяжных и звонких стволов

Аллеи

А мне приятно

Что улов птиц

В столичной части сна

Не находит границ

И снится мне тогда

Лишь ветер подует

И сдует

Кустов провода

В мой очешник

Кусты как кусты

Багульник или орешник

Но так сладко поют

Окружая лечебницу Сербского

Что и сербы не мечтали бы

О ином

Я забываюсь сном редко

Чаще лежу прикрыв веки

Это не сон и не явь

Будто посуху переправляешься вплавь

Навстречу инки идут и ацтеки

Из царства несуществующего в сущее

Тот щеголь мысли что посетил меня

Далее ото сна

И легкой походкой гнома

Пошел семеня в омут

Мной найденных противоречий

Поодаль горела свеча

Тело ее каланча и штык

Мой взгляд давно уже привык

Раздевать ее сгоряча

И в обнаженном виде

Пускать ее на прогулку

Разгуливать по переулку

Что бы сказал ученый муж

В отраженье луж разглядев пассаж

Я думаю это шантаж улыбки

В котором все отраженья зыбки.

(последнее стихотворение Алексея Хвостенко; было написано в клинике им. Сеченова, а не Сербского)