Дана Курская. Кто тaм ходит гулко перед дверью

Чем это интересно

Особенность этой подборки — сочетание элегического и балладного. Невозможность воплотить переживание катастрофы как будто перерождает лирического субъекта во что-то уже иной, неживой, природы. Художественный мир наполняется мертвецами, посланцами инобытия — причем, они как по ту сторону, так и по эту, их присутствие постоянно ощутимо, главный разговор ведется именно с ними. И даже стихотворения памяти матери становятся в этот ряд. В результате получился балладный мир, который еще не оторвался от языка мира внутреннего, и мы воспринимаем его как средство усиления того, что уже невозможно анализировать. В этом смысле подборка получилась одновременно пронзительной и страшной.

Справка о Дане Курской

Дана Рустамовна Курская — поэт, издатель, культуртрегер. Родилась в 1986 году в Челябинске, в 2005 году переехала в Москву. Член Союза Писателей Москвы. Автор шести книг стихов. Основатель и главный редактор издательства «Стеклограф». Организатор Международного ежегодного фестиваля современной поэзии MyFest. Основатель и организатор Международной поэтической премии MyPrize. Публиковалась в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Prosodia», «Новая Юность», «Волга», «Юность», «Крещатик», «Дети Ра», «День и ночь», «Аврора», «Москва», «Эмигрантская лира» и т. д. Лауреат поэтических премий «Лицей», «Эмигрантская лира», «Русский Гофман», «Вечерние стихи», «Всемирный Пушкин» и т.д. Победитель Всероссийского конкурса имени И.Рождественского (2020 год). Живет в Москве.

Хозяину оврага

И не говори, пожалуйста, никому,
что я дерево, слышавшее войну,
что ни уберечь не смогло, ни помочь,
обгоревшие обломанные ветки протягивавшее в ночь,
поседевшей кроной горестно шелестев
что-то очень жалкое нараспев.

Ты тропинкой заросшей придешь ко мне
слушать птиц, живущих на самом дне,
самом темном дне моего дупла,
ртом сухим коснись, где бежит смола,
припади к корням моим до зари,
но наутро всем вам не говори,

что когда необходимы и сталь, и медь,
то деревья могут лишь каменеть,
внутрь земного шара судорожно расти,
кости чьи-то тревожа на том пути.
Ни под пытками это не закричи,
ни на исповеди в самой глухой ночи.

положи мой лист на свою ладонь,
из меня возможно извлечь огонь
к сожалению, я для костра годна
к сожалению, даже не я одна
посмотри, какие у нас леса
посмотри, какие у нас глаза

и когда топор свой поднимешь над
не вину запомни, а только мёд
как с тобой нам той ночью жилось легко,
в темноте от тьмы стало далеко
иногда приходи к моему бревну
я лишь дерево, слышавшее войну.

Две части

l.
Мама лежит на родильном кресле.
За окнами – апрель тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
Мама рожает меня, и тревожится,
что мне будет страшно входить в эту жизнь
одной.
Она шепчет, обращаясь ко мне:
«Не волнуйся, котёнок, тут совсем ничего опасного,
тут весна, и все тебя ждут –
твой папа, твои бабушка с дедушкой.
Иди скорее к нам, наша девочка.
Не пугайся, что мы с тобой расстаёмся,
наоборот –
именно теперь мы будем вместе по-настоящему,
станем ещё ближе,
почувствуем друг друга ещё глубже.
Я всегда буду тебя любить,
что бы ни случилось.
Иди на мой голос, солнышко,
иди на свет.
А за меня не беспокойся –
мне
не больно,
я
справлюсь».

ll.
Мама лежит на раскладном кресле.
За окнами – сентябрь две тысячи двадцать третьего года.
Мама умирает от рака, и я тревожусь,
что ей будет страшно входить в эту смерть
одной.
Я шепчу, обращаясь к маме:
«Не волнуйся, котёнок, там совсем ничего опасного,
Там весна, и все тебя ждут –
мой папа, мои бабушка с дедушкой.
Иди скорее к ним, наша девочка.
Не пугайся, что мы с тобой расстаёмся,
наоборот –
именно теперь мы будем вместе по-настоящему,
станем ещё ближе,
почувствуем друг друга ещё глубже.
Я всегда буду тебя любить,
что бы ни случилось.
Иди на мой голос, солнышко,
иди на свет.
А за меня не беспокойся –
мне
не больно,
я
справлюсь».

***

Се жених в полунощи грядёт,
и блажен тот раб, который смотрит,
не мигая, в крошечный глазок
двери в тёмном общем коридоре.

И блажен тот раб, который ждёт
и не спит в огромную полунощь.
И горит светильник незажженный,
и трясётся рaб – до пят блаженный.
Се жених в полунощи грядёт.

Тяжко ночью, страшно в темноте.
Кто тaм ходит гулко перед дверью.
Се жених в полунощи грядёт,
будет всех одним аршином мерить.

По селу идёт большой мертвец,
он покa ещё не знaет aдрес,
но уже грядёт всем срaзу лютый aлес.
Се жених приходит под конец.

Десять дев поднялись со столов,
с кaменных столов аутопсии
рдеющей земли сиречь России,
и несут твой кaмень в огород.
Господи, пожaлуйстa, спaси их,
К ним жених в полунощи грядёт.

Господи, я брежу или что,
или тут виденья Иоанна,
но для всех уже готова ванна,
и стоит готов у изголов
Иезекииль или Иов
или кто у них там самый главный.

Господи, не охнуть, не бухнуть.
Дождь идёт стеной, a брaт нa брaтa.
Се жених в полунощи грядёт.
Он всех в бой последний поведёт.
Кто не спрятaлся, то я не виновaтa.

Волчок

Дверь закроешь на крючок,
кто там хороводит?
Придёт серенький волчок,
он всегда приходит.

Всё равно откроет дверь,
сядет на кроватке
стальноглазый лунный зверь
до неспящих хваткий.

Расскажи ему про всё -
пожалеет, может.
В тёмный лес не унесёт,
зубками по коже

подождать полосовать,
даст ещё недельку.
Как тепла твоя кровать,
сладкая постелька.

В серых лапах хорошо.
В красной пасти - круче.
Я б в бессмертные пошёл,
пусть меня научат.

Споки ноки, малыши.
Крик никто не слышит.
Ведь в квартире – ни души.
Души где-то выше.

Сидит ворон на дубу,
и дубовы стенки.
Мы лежим с тобой в гробу,
раздвигай коленки.

Что ж ты хнычешь, мать твою,
стонешь круговертью.
Баю-баюшки-баю.
Вот оно, посмертье.

Памяти мамы

узнать бы, как там у тебя дела
и что понятно сразу после ямы
ты в сентябре зачем-то умерла,
моя смешная маленькая мама

зимой твой город отдан всем ветрам
распахнут будто белая шкатулка
теперь ты здесь разлита по дворам,
по остановкам, нашим переулкам,
предновогодним рынкам, гаражам,
библиотечным пыльным стеллажам
но надо подойти к библиотеке

земля остыла, и остыли реки
гляди, ты сколько книжек собрала
и ни одна помочь мне не смогла
остыло тело, и остыли веки

теперь мне очень страшно тридцать семь
и я одна отныне и совсем
но ты везде по городу паришь
как будто не Челябинск, а Париж

как будто смерти в нём ни разу нет
а есть такой прозрачный льдистый свет
и этот свет на крыши льётся с неба
и я смотрю на тихие дома
по детски хныча «мама мама ма»
и ночь меня укутывает снегом
как будто это снова ты сама

Храм Усекновения главы

Приходило ночью из поля, стучало в окна.
Пахло ржавой соломой, и чёрным глядело в оба.
Говорило: «Пойдём со мною, пока не смолкло»,
Говорило: «Моя до камня, моя до гроба.
 
Там, где храм головой усечённой к луне взметнулся,
И вокруг из земли проросли несвятые кости,
Где сентябрь к плечам твоим прикоснулся,
Там тебя уже жду в окаянные злые гости.
 
Твои бронхи впитают в себя холодок могилы,
Поглядишь, как туман возникает со дна оврага.
Дай мне руку, я только лишь часть той силы,
Что всегда совершает это, желая блага.
 
Как луна нам сияет сукровным перламутром.
Все утробные боли тут в полночь лечат.
Только, милая, ты не звони мне утром.
Не теряй головы, как завещал Предтеча...»
 
...И тянуло из окон лиственным перегноем,
Это кто же зовёт меня, кто вокруг дома бродит.
Если ты - это ты, оставайся ложись со мною,
Остальное в поле обратно пускай уходит.