Мария Галина. Гагарин
Репродуктор на столбе
Поёт песню о тебе,
О твоей несчастной, горькой, загубленной судьбе.
Бухгалтер средних лет
Покупает билет
Своей маленькой женщине, одетой в креп-жоржет.
Их покажут в пятый ряд,
Дверь за ними затворят,
И покажут в кинохронике привязной аэростат,
Академии наук,
Двух ткачих, цветущих луг,
Всё на свете исчезает, превращаясь в свет и звук.
Исчезают и они
В чёрной бархатной тени
В эти тёплые, последние, в эти солнечные дни.
(2009)
Федор Сваровский. День космонавтики
когда мы закрывали
за ним люк
Юра казался
очень спокойным
сквозь шлем он
прокричал мне:
Олег
ничего не бойся
когда-нибудь мы все
отсюда улетим
я тогда его не понял
но что-то сжалось внутри
(за эти слова они с ним
потом и покончили)
а Гера так мучился
завидовал ему
завидовал даже катастрофе
но это не суть
сегодня
в наш праздничный день
позвольте мне
в качестве тоста
с полным пониманием
и от всего сердца
повторить эти Юрины слова:
дорогие мои
ничего не бойтесь
когда-нибудь мы все
отсюда
улетим
(2009)
Фото: etazhi-lit.ru
Алексей Александров. Гагарин и его гиперболы...
Гагарин и его гиперболы.
А был ли он когда-то битником?
В столовой брал компот на первое,
Шнурки завязывая бантиком.
В подвале овощи опрелые,
В кармане масляные винтики,
И звезды, словно мухи белые,
Кому вся эта акробатика?
Земля ведь плоская, как блин,
Затертая, как грампластинка.
Он этикетку соскоблил,
Патронов у него полцинка.
А далее в кино картинка,
Где он живей, чем Виктор Цой,
Идет по площади в ботинках
С приятной в горле хрипотцой.
Дырявые, как решето,
Над ним мерцают времена,
И вся страна услышит о
Звезде по имени Луна.
(2020)
Дмитрий Александрович Пригов. Гагарин с детства был красивый
Гагарин с детства был красивый
И очень странный человек.
Сама космическая сила
Взяла его к себе наверх.
И он без удивленья видел,
Как мелкой травкой по земле
Людей носило в разном виде
И прятало назад во мгле.
С тех пор, как тень шурша крылами,
Приняв летучие черты,
Он возникает между нами
И молча смотрит с высоты.
Генрих Сапгир. Будущим космонавтам
Взлетел в ракете
Русский парень,
Всю землю
Видел
С высоты.
Был первым в космосе
Гагарин,
Вторым – Титов...
А ты?
Каким по счёту будешь ты?
(1964)
Самуил Маршак. Своей судьбе я благодарен...
Своей судьбе я благодарен
За то, что дожил я, старик,
До той поры, когда Гагарин
В пространство космоса проник.
Желаю я литературе
Дружить с пространством мировым,
Где наш земляк Гагарин Юрий
Был первым спутником живым.
(1961)
Владимир Высоцкий. Ю. А. Гагарину
Я первый смерил жизнь обратным счетом.
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился и затих, и замер.
Мне показалось, я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен
И погружен в молчанье, а пока
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублер, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта –
Запас заглавных букв на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.
Вот тот, который прочертил орбиту.
При мне его в лицо не знал никто.
Я знал: сейчас он в бункере закрытом
Бросает горсти мыслей в решето.
И словно из-за дымовой завесы
Друзей явились лица и семьи.
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их всех, с кем знал я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд.
Обычное мое, босое детство
Оденут и в скрижали занесут.
Чудное слово «Пуск» – подобье вопля –
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.
И килограммы превратились в тонны,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые, удивленно
Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул – не помню, – крик ли, кляп ли.
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю – хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, – тишина.
Эксперимент вошел в другую фазу.
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу
И получил команду отдыхать.
И стало тесно голосам в эфире,
Но Левитан ворвался, как в спортзал.
Он отчеканил громко: «Первый в мире!»
Он про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие свое…
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от нее.
Шнур микрофона словно в петлю свился,
Стучали в ребра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился –
Оно застряло в горле у меня.
Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль, так мало – ничего!
Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой…
Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал.
Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
Но невесомость в весе их как-то уравняла –
Там после разберутся, которая важней.
А я ловил любую, какая попадалась,
Тянул ее за тонкий невидимый канат.
Вот первая возникла и сразу оборвалась,
Осталось только слово одно: «Не виноват!»
Но слово «невиновен» – не значит «непричастен», –
Так на Руси ведется уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий, – мне подмигнуло счастье,
И причастился к звездам член партии, майор.
Между «нулем» и «пуском» кому-то показалось,
А может – оператор с испугу записал,
Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
Раскованно и браво «Поехали!» сказал.
(1970)
Иосиф Бродский. Освоение космоса
Чердачное окно отворено.
Я выглянул в чердачное окно.
Мне подоконник врезался в живот.
Под облаками кувыркался голубь.
Над облаками синий небосвод
не потолок напоминал, а прорубь.
Светило солнце. Пахло резедой.
Наш флюгер верещал, как козодой.
Дом тень свою отбрасывал. Забор
не тень свою отбрасывал, а зебру,
что несколько уродовало двор.
Поодаль гумна оседали в землю.
Сосед-петух над клушей мельтешил.
А наш петух тоску свою глушил,
такое видя, в сильных кукареках.
Я сухо этой драмой пренебрег,
включил приемник «Родина» и лег.
И этот Вавилон на батарейках
донес, что в космос взвился человек.
А я лежал, не поднимая век,
и размышлял о мире многоликом.
Я рассуждал: зевай иль примечай,
но все равно о малом и великом
мы, если узнаём, то невзначай.
(1966)
Семен Кирсанов. Вернулся!
Взлёт за взлётом сотрясали воздух.
Человек сказал: — Теперь — я сам!
И в минуту ближе стали звёзды
к юношеским радостным глазам.
И в минуту все тысячелетья
замкнутости жизни на Земле
кончились полётом на ракете —
на могучем нашем корабле.
У приёмников толпились семьи,
начался необычайный век —
в те минуты Солнечной системе
душу дал советский человек.
Дальним маяком сверкнул Меркурий,
Солнце грело корпус корабля,
а Земля все спрашивала: — Юрий,
Юрий, как ты чувствуешь себя?
Проверяла сердце, чёткость пульса,
а когда герой помчался к ней,
слово гордой радости: — Вернулся! —
стало лучшим словом всех людей!
Александр Твардовский. Памяти Гагарина
Ах, этот день двенадцатый апреля,
Как он пронёсся по людским сердцам.
Казалось, мир невольно стал добрее,
Своей победой потрясённый сам.
Какой гремел он музыкой вселенской,
Тот праздник, в пёстром пламени знамён,
Когда безвестный сын земли смоленской
Землёй-планетой был усыновлён.
Жилец Земли, геройский этот малый
В космической посудине своей
По круговой, вовеки небывалой,
В пучинах неба вымахнул над ней…
В тот день она как будто меньше стала,
Но стала людям, может быть, родней.
Ах, этот день, невольно или вольно
Рождавший мысль, что за чертой такой –
На маленькой Земле – зачем же войны,
Зачем же всё, что терпит род людской?
Ты знал ли сам, из той глухой Вселенной
Земных своих достигнув берегов,
Какую весть, какой залог бесценный
Доставил нам из будущих веков?
Почуял ли в том праздничном угаре,
Что, сын земли, ты у неё в гостях,
Что ты тот самый, но другой Гагарин,
Чьё имя у потомков на устах?
Нет, не родня российской громкой знати,
При княжеской фамилии своей,
Родился он в простой крестьянской хате
И, может, не слыхал про тех князей.
Фамилия – ни в честь она, ни в почесть,
И при любой – обычная судьба:
Подрос в семье, отбегал хлеботочец,
А там и время на свои хлеба.
А там и самому ходить в кормильцах,
И не гадали ни отец, и мать,
Что те князья у них в однофамильцах
За честь почтут хотя бы состоять;
Что сын родной, безгласных зон разведчик,
Там, на переднем космоса краю,
Всемирной славой, первенством навечным
Сам озаглавит молодость свою.
И неизменен жребий величавый,
На нём горит печать грядущих дней,
Что может смерть с такой поделать славой? –
Такая даже неподсудна ей.
Она не блекнет за последней гранью,
Та слава, что на жизненном пути
Не меньшее, чем подвиг, испытанье, –
Дай бог ещё его перенести.
Всё так, всё так. Но где во мгле забвенной
Вдруг канул ты, нам не подав вестей,
Не тот, венчанный славою нетленной,
А просто человек среди людей;
Тот свойский парень, озорной и милый,
Лихой и дельный, с сердцем нескупым,
Кого ещё до всякой славы было
За что любить, – недаром был любим.
Ни полуслова, ни рукопожатья,
Ни глаз его с бедовым огоньком
Под сдвинутым чуть набок козырьком…
Ах этот день с апрельской благодатью!
Цветёт ветла в кустах над речкой Гжатью,
Где он мальчонкой лазал босиком.
(1968)
