Денис Кальнов. Пространство, что видит лишь оптик-любитель

Чем это интересно

Источником вдохновения для Кальнова является картинка: городской пейзаж, вид из окна электрички, звездное небо, слоненок на коробке с чаем. Мир в этих стихах неподвижен, и поэт рассматривает его как оптик-гурман, подбирая к каждому предмету лучшее сравнение. Сравнения Кальнова делают описываемый им мир отчасти сказочным, и уже неудивительно, что из лампы ночника идут волхвы, а сквозь контуры Петербурга вдруг проявляется Древний Рим.

Кстати, автор не указал город, в котором живет. Но, думаю, и так понятно, что это Петербург. Я бы уточнил – Петербург Бродского.

Справка об авторе

Денис Валерьевич Кальнов родился 4 февраля 1991 года. Публиковался в американском русскоязычном журнале «Чайка» (Seagull Magazine), в литературно-философском журнале «Топос», а также в русско-французском литературном проекте «CлоВолга».

* * *

Овеяно тканью незримых миров
Пространство, что видит лишь оптик-любитель,
В уме представлял на Сатурне обитель,
На спутниках нет кучевых облаков.

Рефрактор настроен, далекий объект,
Что, если попасть на него с телескопом?
Увидеть себя с лимонадным сиропом,
Идущим весной на Литейный проспект.

Расфокус, но видно из детства мечту,
Медведицы свет, логотип, вход у банка,
Забрать бы домой, но нужна же стремянка,
И ждать мне придется, когда дорасту.



Эклога (Зима в Петербурге)

Трамвайные белеют провода,
Белеют ветки, крыши по округам,
Окно и монохромные цвета
Домов соседних блёкнут полукругом.
Побеги изо льда, что на стекле,
Пробились, как этюд, узор сложнее,
И снег напомнил пудру и суфле,
А вата в рамах — снег, но голубее.
Казался в детстве дом, как целый мир,
Не тронут свежий иней у парадной,
Тот, что похож на сливки и пломбир,
Рапира изо льда в трубе фасадной,
Свисает на проспект дамоклов меч,
И нет следов от шин, и даже птицы
Пунктир не оставляют, в доме печь
На вид всё холоднее, и ночницы
Попрятались в обшарпанных стенах,
Уснула коммуналка, завернувшись
Центральным отоплением, впотьмах
Проснулся бражник, раньше обманувшись
Теплом от радиатора, и пар
От влаги после стирки по паркету,
И вышел кто-то ночью на бульвар,
Темно, но видно контур. Силуэту
Придал все очертания фонарь,
Прохожий смотрит вверх на хлопья снега,
И видит аппликацию: янтарь
И звёздный луч у тёмного ночлега,
Волхвы идут из лампы ночника,
Метель на перекрёстке всё сильнее,
И плащ от ветра в крылья мотылька
На миг преобразился у аллеи.

* * *

На пыльном дворе из теней кружева,
Упругий прыжок и полёт над пробелом,
Ряды из квадратов, число и слова
На сером асфальте написаны мелом.

Хромая собака на сонный вокзал
Отправилась снова встречать лаборанта,
В вечерних лучах силуэт исчезал,
Став бледным пятном, как отсчет радианта.

Железное тело из двух центрифуг,
Мотор мотоцикла и гибкая лента —
Соседа-мальчишки придуманный друг,
Но сердца в нем нет, не досталось фрагмента.

И ночью придёт вдруг идея одна:
Замок в гараже подойдёт, и аорта
Из старого шланга, гитары струна
Похожа на вену, душа из аккорда.

Но утром он вспомнит: пора уезжать,
Вот скоро составит инструкцию сборки
И спрячет в камнях, и возьмётся мечтать,
Как снова найдет в затаённом восторге.

* * *

Остановка на станции вечером,
Аромат креозота, грустишь,
Пассажира будил узкоплечего
Удивлённый сигналом малыш.

За окошком платформа знакомая,
Тот же трактор с одним колесом,
Телевышка вдали невесомая,
Вот монтёры сверкают ключом.

Флюгера заржавели, но прежние,
Пара бочек с цветущей водой,
На прицветниках серьги орешника
Нависали над малой рекой.

Тишина на перроне нарушена,
Пролетел многотонный состав,
И фонарь на мосту, как жемчужина,
Миновал, разогнавшись стремглав.

* * *

Фонтан на лондонском квартале будто спит:
Вода статична, отражается лишь камень.
Светильник матовый, окно и бледный пламень,
Раскрыта книга, но кому принадлежит
Мне не узнать. И неподвижная стрела
На старой башне, словно флюгер, указала
На временну́ю относительность, и стала
Повсюду ночь, всё замирало досветла.
Обрывок фразы недосказанной застыл,
И мнемонические строки, части речи,
Вот найтингейл остановился, белокрыл,
Остановилось всё. И тень от каждой вещи
Не удлинялась ближе к вечеру, разряд
Далёкой молнии, но грома нет, и площадь
Вся в тишине, и строен неподвижный сад,
Что полон птиц, от пыли пепельная роща.
Вернулась ночь, и англичане крепко спят.
Чернее сажи кошки ждут луну на крыше,
Вот найтингейл, но нарисованный, затишье,
Туманный Лондон, воздух сыростью объят.
И снова ночь, а следом вечер, дальше день,
На всех страницах с фотографиями дата,
И время тянется к пространству, словно тень,
Что удлиняется от стрелки циферблата.

* * *

Со всех сторон приходят поезда,
Сменяется вокзал античным Римом,
Вдруг узнаёшь, что прежде никогда
Не видел глаз, в пронзительно томимом,
В каком-то странном чувстве, будто сон:
Знакомый дом, все мелочи, проулок,
На камне капли — влажно, купидон,
И с бакалеи запах сдобных булок.
Вдруг старый Петербург и Древний Рим
Смешались наяву в лучистой мысли:
И горизонт с пейзажем заводским,
Текстильных фабрик выхлоп углекислый,
Дом сто восьмой, колодец из квартир,
Вот стол, и солнце заменяет лампа,
Помехи, сырость, радиоэфир,
Пробился стих, что пятистопным ямбом
Звучит, а следом грустный хор, с трудом
Припоминаешь день, когда-то слышал,
Тогда, быть может, видел сон: пешком
Всего лишь час, Шпалерная и выше,
А за углом — прекрасный Древний Рим,
Сухому ветру птица доверяет,
Непросто с города холодных зим
Зрачку перенести как луч сияет,
Что отражён бутылкой из стекла,
И в ней письмо, и блеск голубоватый,
Прижал печатью, плотная смола,
Закинул в реку, кто найдёт когда-то
Прочтёт тот стих, что собран из пяти
Двухсложных стоп, бумага пожелтеет,
Экслибрис тёмный выцветет почти,
Строка воспоминания навеет.



Aeterna urbs

Грозовой небосклон, как воздушный сапфир,
Там, где в радужной сфере нектар.
Рассекал свод небес снежно-белый пунктир
И дождем зашептал тротуар.

Этот дивный язык пыльных римских камней —
Диалог с черепицами крыш.
И устами Арона вещал Моисей,
В травертине пророка услышь.



Эклога (Лето)

Уже светло, и гласной долгота
Проносится по склонам с эхом птицы,
Вдали пастух, а ближе у моста
В аллею поворот, сверкают спицы,
И плавные педали ловят свет,
Орешники меняются тенями,
В сквозистые места велосипед
Проходит весь покрытый янтарями.
Всё дальше вглубь, где символ купины:
Терновый куст и пламя зверобоя,
Узор коры и клинопись видны:
На глине штрих, прочерченный от хвои.
Цветок, что по-латыни Анемон,
Вот лепесток подхвачен лёгким ветром,
Безвременник, пурпуровый хитон,
В цвета грозы одет у нижней ветви.
Кизил, ольха, лещина, астрагал,
Подлесок из малины с бересклетом,
И богомол древесный совпадал
С гороховой лопаткой: формой, цветом.
В тени стволов разбросаны плоды,
Похожи на эмблему листья дуба,
Чуть видный след с поверхности воды,
Но от чего? Костёр у лесоруба
Совсем остыл, и призрачная нить
Тянулась к темно-сизой ежевике,
Что, если бы способность говорить
Один тысячелистник светлоликий
На час бы получил? Что рассказал?
Быть может: сколько звёзд на летнем небе?
А может быть всё время восклицал,
Как бы хотел увидеть горы, степи.

* * *

Летели ласточки сквозь арку над Шпалерной,
И став ресницами у дома за углом,
Пережидали дождь, сложилась эфемерной
Картина — взмах крыла под каменным окном.
Сигналом морзе здесь вода стучит по крышам
И гибкий кот через дорогу промелькнёт,
Труднее жить густым чернилам на афишах,
Легко принять за рыбу в небе самолёт.
Читая в будущем из прошлого новеллы,
Вернутся улица, и ласточки, и пыль,
В конце страницы ты выходишь из капеллы,
И видишь лавочку, дома, знакомый шпиль.

* * *

Отложена книга, и чайник кипит,
Прозрачный стакан, чёрный лист невесомый,
Слонёнок смотрел из Цейлона с истомой,
Момент оживает, и хобот трубит.

Сервиз, мельхиор и чуть-чуть серебра,
Звон ложки о чашку, вода с белым паром,
И вспомнится кухня с большим самоваром,
И вдаль уходящая тень маляра.

И в узкой беседке не знаешь, что взять,
Ванильную булку иль ломтик пастилки.
Стеклянные блики с кефиром в бутылке,
И таксы берутся хвостами вилять.

* * *

Совпали родинки со звёздами в Ковше,
И темно-синяя гуашь ночного неба,
Как на страницах астрономии Моше,
Немного сахара, воды, немного хлеба,
Центавра Проксима за городом блестит,
Нефтехранилище и два резервуара,
Аэродром для стрекозы и плоскость плит,
Здесь после школы собирали стеклотару,
И ближе к полночи задерживался взгляд
На горизонте, и сбивались с пересчёта
Небесных тел, где зачеркнул ряды Плеяд
Пунктирный след наклонных линий самолёта,
Но через время тропосфера, как окно,
И твой зрачок теперь умножит скорость света,
Участок неба у Стрельца, теперь темно,
Однажды здесь была лучистая комета.


Петербург

В Петербурге, напротив Cоляного переулка,
Причалил дом похожий на ковчег;
Водопроводных труб издав сигналы гулко,
Замедлился в асфальте пристани навек.

Дорога жадно впитывает свет,
Пусть стрелка флюгера указывает русло,
Минуя арку, сохраняет силуэт —
Пролет окна и пыльный луч от люстры.

Шла баржа по отблескам речного фонаря,
Моргала лампочка на сорок ватт в каюте,
Натюрморт бокала и календаря —
Вещей оставленных собрание в приюте.

* * *

Дуновенье у дома, туманно.
Из трубы абрис бледного дыма,
Поток ветра едва уловимый
Рисовал свой портрет филигранно,
Как окружность росы уязвимый.
Гулкий шаг преломляла витрина,
Эхо чайки над Темзой летело,
У аптеки окно потускнело
Вместе с белым крестом аспирина,
Переулок, такси, вечерело.
Вдруг напомнил случайный прохожий
Друга детства из дома напротив,
Что на Джойса примерно похожий,
Фотография на переплете.
Аромат чайных листьев повсюду,
В свете фар стройный ряд колоннады,
Перезвон серебристой посуды,
Лондон — город полночной прохлады.

* * *

Расскажет больше о погоде через дым,
Чем цифры близкие к нулю в углу экрана,
Труба той фабрики потоком выхлопным,
Что вдалеке, где силуэт аэроплана
Напоминает мотылька и каждый день
Мелькают лица на поверхности обоев,
И узнаёшь, что нарисует полутень,
Вот очертания, корабль, возможно, Ноев,
И этот образ переходит в полутон,
Край занавески, глаз удерживает время,
Теперь всё кажется другим, как полусон,
Дробится веером у шторы диадема,
И ты не станешь надевать своё пальто,
Оно подходит к спинке стула по размеру,
Ведь полдень в городе, всё кажется не то
И много света нужно только дальномеру.