Дмитрий Блажкевич. Хороша в окне природа

Чем это интересно

Сочетание хорошего ритмического слуха и хорошего зрения, позволяющего в общей, известной теме подметить точные детали, отличает поэта зрелого — это важно сказать, учитывая, что эта публикация Дмитрия Блажкевича первая не только в Prosodia, но и вообще — первая. Блажкевичу удается интонация легкой остроумной болтовни, но за ней — настоящий страх, настоящие любовь и одиночество. А еще глубже залегает ощущение того, что в мире «и для меня / что-то бьется, колышется» — это какое-то глубинное ощущение гармонии, присутствие которой мы чувствует даже там, где гармонией и не пахнет.

Справка о Дмитрии Блажкевиче

Дмитрий Юрьевич Блажкевич родился в Батайске Ростовской области в 1991 году — там и живет. По образованию техник связи, окончил Ростовский колледж связи и информатики. Сменил в жизни много профессий, работает системным администратором. Стихи пишет недавно. Публикация в Prosodia — первая.

* * *

Оркестр умолк, затих салют,
и кларнетисты с гобоистами
к губам подносят экстра брют
в саду под вязами тенистыми.
Она жует свой бабл-гам,
слегка приглаживая волосы,
и ясно нам, и ясно нам,
что мы уйдем сегодня порознь.

Дрожат деревья на ветру.
Ах, если б так сердца дрожали!
Я что-то о себе ей вру,
быль небылью перемежая.
Она совсем к иным речам
привыкла, и она смеется,
а по ее нагим плечам
гуляют маленькие солнца.

Мой слух ласкаем чепухой –
о, южнорусское звучание!
Отстукивая ритм ногой,
я подпеваю ей молчанием.
Становится все холодней,
колышет ветер наши волосы,
и, весело простившись с ней,
мы, торопясь, уходим порознь.

* * *

Мне нравится ночь,
                и мне нравится улица,
мне нравится этот
                  мерцающий свет.
Так здорово ночью
                идется и курится:
и прошлого нет,
               и грядущего нет.

Мне нравятся звезды –
              блестящие устрицы,
лежащие на
              опрокинутом дне;
Два ангела шепчутся
                в ветвях над улицей.
Прислушиваюсь:
             нет, речь не обо мне.

Но и для меня
         что-то бьется, колышется,
топорщится, вертится
                        в ласковой мгле.
Что, если я умер,
              но вот, спохватившийся,
вернулся забрать
                 эту вещь на Земле?

* * *

Лежит у моря, виден всем богам,
но никого из них не замечает.
И ножек нет, чтоб льнуть к его ногам.
Но вряд ли это повод для печали.

Красивый варвар с эллинской душой,
он напрочь позабыл, за что сражался,
но рад тому, что к морю путь нашел.
И кто же скажет, что он задержался?

И жилка, что набухла на виске,
как всполох удивленья, исчезает.
Он счастлив счастьем камня на песке.
Не знает, и не думает, что знает.

Он слышит плеск воды и голосок.
Глядит – мила. Ей где-то, может, сорок.
На бедрах и груди блестит песок.
Но – далеко, а он не очень зорок.

...Лежит, воткнув под голову хитон.
Он плыл сейчас в воде довольно бодро.
И кто же скажет, что то был не он?
И бусинами понт горит на ребрах.

Он если что-то в жизни и постиг –
так то, что встреч в ней меньше, чем прощаний,
и в Греции не больше, чем в других
краях. И это повод для печали.

Он снова слышит голос в плеске волн,
но видит только море, море, море...
И прошлое тускнеет, будто сон,
чтоб стать скупым сюжетом на амфо́ре.

* * *

                               В.К.

Хороша в окне природа
в книгах тоже хороша
а в кино так просто прелесть
как листочки шелестят!

Но выходишь из подъезда
это вам не ривендел
окатили мерзкой жижей
вышел просто посмотреть

Это больше братья коэн
чем тарковский чем андрей
мужественен и спокоен
захожу обратно в дверь

Или деньги вот – копил их
накупил пошел говна
думал будет хорошо как
оказалось что никак

Все чего ни есть на свете
хорошо где-то в уме
а в реальности не так уж
но в уме-то хорошо

Все что в мире происходит
я представить лучше мог
и нарядней и красивей
лучше пахнет и умней

Но вот ты такая, что и представить я не мог.

Страх

I

Я вплетаюсь рогами
              в паутину дерев
и питаюсь плодами,
           лучшие разглядев.

Легкий шорох заслышав,
             я, спасаясь, бегу –
молодого охотника
             я убить не смогу.

Его пульс равномерный
         проникает в мой пульс.
От отлитой им пули
             я зигзагами мчусь.

Слышу детские крики,
        слышу девичий смех –
мое крупное тело
           он разделит на всех!

II

Я сгибаю колени
         перед быстрой рекой,
где стоит в отраженье
             мой убийца за мной.

И подхваченный страхом,
              я, спасаясь, бегу –
молодого охотника
               я убить не смогу!

Он везде, он повсюду,
         целый лес им объят,
и в ночном небосводе
             его песни звучат.

Я устал сверх предела –
              как легко я усну!
Он стреляет мне в сердце.
         Я валюсь под сосну.

III

В предрассветном тумане
                зарождается день.
Я не чувствую раны,
                я не вижу людей.

Ты зачем затаилась,
               человечья орда?
Но не слышно не звука.
            Я встаю без труда,

и в смущенье великом
         пробираюсь к ручью,
и большими глотками
               воду черную пью.

Умирают в ней звезды,
              как весною снега,
и белеют два солнца
           там, где вились рога.

* * *

                                 В.К.

Прощай, особый человек,
увидимся едва ли,
и не найти чего-то сверх
высокой сей печали.
Не вспомнить ласковых цитат
и нежных поговорок.
Есть некий точный результат –
навеки тот, кто дорог,
ушел. Что пелось нам про боль
и вечную разлуку?
Кто хочет смысла, пусть любой
заимствует, как шлюху.
Я тоже так когда-то мог,
но, в целом, стал умнее:
как с неба грохнувшийся бог,
я просто по аллее
пройду, сигарку теребя,
да две мусоля строчки:
"Я просто потерял тебя.
Умру я даже проще".

* * *

I

Иногда атеистом
я бывал, иногда
вольным духом носился
над землей, и тогда

я угадывал числа,
я хлестал по рукам,
я смешливо молился
неизвестным богам.

Эти боги так робки:
лишь поют да молчат,
и в пространство коробки
черепной не хотят.

И не стро́ги уж слишком
даже к смертным грехам,
недочитанным книжкам
и бездарным стихам.

И к тому, что я тру́сил,
и к тому, что труси́л
я на ослике грусти
мимо той, что любил.

II

Я входил в свое тело
будто свергнутый вождь,
так легко и умело,
как к чужим не войдешь.

Боги молча кивали,
наступал поздний час,
и они умирали
в уголках моих глаз,

оставляя мне крепкий
электрический сон,
приперев меня к стенке
и накрыв потолком.

Но кто б знал, кто бы видел
моих снов злую месть!
Там пластмассовый идол
предлагает мне сесть.

* * *

Был первый день года.
Она подносила сигарету к моим губам,
и я любовался
ее глазами,
руками,
волосами
сквозь контуры голубоватого дыма.
А в голове – одна мысль:
нужно ее поцеловать.
А за окном – совершенно пустая улица,
как всегда и бывает в этот день.
Да, то был первый день года.

Мне кажется, что с той поры
ест, спит и трудится
только моя тень.
Я же по прежнему курю сигарету,
зажатую между ее пальцами.
Но больше я не думаю о том,
как поцеловать ее
(ведь я это сделал).
Я думаю только о том,
как не дать ей уйти.
В этот день.
В первый день года.