Екатерина Стрельникова. Я боюсь руин в голове моей
Prosodia публикует молодого поэта Екатерину Стрельникову из Воронежа — это на удивление зрелые стихи, пронизанные напряжением духовного, даже религиозного по своей природе поиска.

Чем это интересно
Стихи Екатерины Стрельниковой оставляют отчетливое ощущение трагического по своей природе мировоззрения, которое находится в постоянном поиске дополнительных опор для собственного существования. Это поиск вертикали мира и собственной к ней причастности, который пронизывает и формирует все пространство внутреннего мира. Напряжение этого поиска ощущается здесь постоянно, оно наполняет классические ритмы, делает связной образную систему. Эта поэзия, обходящаяся без всего объема библейский аллюзий и образов, однако, по своему духу, по нацеленности на поиск спасения человека, гораздо более религиозна, чем многие тексты, которые с ходу признаются в богоискательстве. И кажется, что эта поэтика очень точно передает ощущение нашего времени, когда «в мире нет тех, кто себя не боится».
Справка о Екатерине Стрельниковой
Екатерина Сергеевна Стрельникова родилась в 1995 году в поселке городского типа Анна Воронежской области. Литературовед, поэт, литературный критик. Преподаватель филологического факультета Воронежского государственного университета. Публиковалась в журналах «Москва», «Подъём», «Мысли». Живет в Воронеже.
***
Мне приснился артналёт
Над июньской ночью.
Я упала на живот
И лежала молча.
Там был ты, чужая я,
Чьи-то тлели горы,
И под светом фонаря
Корчились заборы.
И под нами по реке,
Ниже по спирали
Чуть размыто вдалеке
Огоньки взлетали.
Как булавки угольков,
Катышки кометы.
Как огромных мотыльков,
Их тянуло к свету.
К свету нашего двора.
И спустя три стука
Пульсом где-то у виска
Я легла без звука.
Ты был в доме, а над ним
Звёзды пролетали
За неведомые им
Ломаные дали.
Дом дрожал, а ледяной
Пласт земного стона
Ныл под содранной скулой
Крупками бетона.
Очень медленно плыла
В бантах пожелтевших
Долго стынущая мгла
С запахом сгоревшим.
И – ни звука из груди
Не ушло – проверить,
Неужели ты убит
У раскрытой двери.
Только – мысли и тюрьма
Страха.
Молчаливо
Догорала тишина
У горы красивой.
***
Вместе с каплями в стёкла стучатся чужие руки.
Вместе с ветром гудит голова и шатает ноги.
По-над плоскостью плаца гуляют тычки и звуки
И уходят, уходят, уходят в петлю дороги.
Станут тихими наши дворы – но еще не стали.
Взглянет ночь целомудренно сквозь кулаки и палки.
Боже мой, пощади! – всех, кто так устали
И идти, и стоять, и молчать, и гореть, и плакать!
Пощади, пощади, и его, и её, и смертных,
Забери никого у меня – забирай со мною
Вес земного ядра, коромысло костей тщетных,
Тяжесть гулких плечей, перезвонницу слабой воли.
Этот страх перманентен – как русло пути млечнóго.
Этот страх режет лист, пронизает любые строки.
Он давно мертвецом разложился в моем слове,
Расслоился на все пространства и все упрёки.
Дайте мне зацепиться – рукой, волосами, чувством –
За устойчивость мига, корягу веков безвестных.
Дайте жизни пожить – ради радости и искусства
Созидать не в пустое, лететь не в глухую бездну.
***
Пыльно по всей квартире,
Пыльно в моём уме.
Я не боюсь пыли,
Если она не к зиме,
Если она не к пеплу,
Если она затем,
Чтобы – и ею – крепла
Прочная масса стен.
Тренькают не синицы,
И воробьёв из куч
Гонят другие птицы
Под огнестрельный луч.
И – неживые – ровно,
Лезвием улетают:
Алой стрелой морковной,
Чёрной тоской мортальной.
Ровность – черта не птичья.
Вьющиеся листы
И коготки синичьи
Тоже всегда остры.
Косо глядятся ветви
В лужные зеркала –
Нетвёрдо и я касаюсь
Стынущего стекла.
Прямо стоят одни лишь
Пятиэтажки слёз –
В них поквартирной тишью
Грянет глухой мороз.
Главное – чтобы тучи
Пылью не задавили:
Чуждой, седой, летучей,
Огненной, замогильной.
***
Степень свободы подвластна возможности выбирать:
Твёрдую руку, мягкие волосы, жёсткость неба,
Каменный гроб, чьи-то нары, его кровать,
Горсть эвтаназии, сладость воды и хлеба.
Отчества тех, чьим родителям ты поклон
Передаёшь через смерть и смертей повторы.
Форму улыбки и форму родных имён –
И одного, не до отчеств тебе с которым.
Право молчать, попросить отойти назад,
Взять назад слово, смочить полыхнувший порох,
Перенаправить пулю, переустроить ад,
Переродить Вселенную, переучить подсолнух.
Право быть правым, любым, ошибаться, лгать,
Право сказать «я люблю», «я страдал», «я против».
Степень свободы подвластна возможности выбирать
Форму нутра, головы, постоянство плоти.
***
Я боюсь споткнуться, упасть без сил
В пустоту и холод –
Вороным коням запрети нести
И чуму, и голод,
Вороной земле невозможно спать
Под тревожный шёпот,
Вороной траве ни к чему сгнивать
Под сыновий клёкот.
Я боюсь руин в голове моей –
Я боюсь и слышу
Огневую поступь хромых коней
По упавшим крышам,
Соскользнувшим прямо к моей руке
И к моим любимым
Вороными перьями по щеке
И клыком звериным.
Я ступаю мягко в твоей листве,
Вороной Воронеж,
Если я смогу – пригожусь тебе –
Твоя дочь всего лишь.
Если я успею, возьму в ладонь
Вороных поводья –
Я убью чуму сердцевой чумой
И тоской господней.
***
Надо вовремя резать, если цветок тонок.
Давай, не давай опоры – он весь бессилен.
Его черенок-позвоночник всегда ломок,
Подвержен ветрам, сухощавости, подлой гнили.
Я дома хранила герань и её любила.
Любила так сильно, что лезвием не касалась.
Она подрастала, тянулась – при ней были
Бездетная молодость, высохшая старость.
Она умирала, живя. Одинокий листик
Печально дрожал, если сдвинуть кашпо. Со злости
И жалости к ней и к себе, что я так близко,
Её полоснула ножом по её кости.
Хотя б – не себя. Оставался пенёк голый,
Политый слезами и горечью сожалений.
Но месяц прошёл – как же весело и ново
Рядится она, распушает свою зелень.
Я дома хранила себя и себя любила.
Любила не очень – ломала скорей и мяла.
Но надо серьёзней – наотмашь, со всей силы,
Всего кулака, всех ножей, со всего жала.
И если я выросла вверх, но твоим ростом,
И если мне тонко и голодно жить тобою,
То вовремя нужно – смертельно и очень просто –
Отрезать себя в летаргию, в ничто, в пустое.
***
В виске серебрится незваная проседь.
Я жму палец ветки – на гибкость проверить.
На улице очень красивая осень,
На улице очень тяжёлое время.
Скворцы не молчат, но поют потихоньку,
Листва пожелтела, но вниз не ложится,
И я до тебя не дотронусь легонько,
И в мире нет тех, кто себя не боится.
Полуденный вечер, ночное горенье
Луны, придающей предметам объёмы.
Зачем нам включили опять батареи?
Нам жарко в аду. Мы идём на балконы.
Я рада, где горе, – где счастье, я плачу.
Я жду окончания жуткого сюра –
Оно же наступит? Ну как же иначе.
Я верю, хочу, я желаю, я дура.
***
Я иду к чужому часу
Половицей дней.
Я пришла домой – и сразу
Вышла из дверей.
Я пошла по гулко-ватным
Мыслям облаков
Шатким шагом необъятным,
Поступью богов.
Тех богов полуживущих,
Кто не умирал
От болезненно растущих
Внутренних зеркал.
Лиц всегда зеленоглазых
И таких своих –
И таких, что ты ни разу
Не похож на них.
Я несу в груди зеркальной
Капельки души,
Морок сумерек, печальных
Болями чужих –
Тех чужих, что мне плотнее
Собственных рубах;
Тех, кого я пожалею
Нежностью в глазах.
Если бить к большому горю
Зеркало моё,
То поставить у покоев
Тех, кто вороньё
Напустил клевать на сушу,
Выстегать крылом –
Расколю их – и разрушу
Колотым огнём.
Страх один, но бесконечный:
Что всё будет зря.
Помолись, чужой мой вечный,
За твою меня.
Читать по теме:
Сергей Ивкин. Гневом жива аполлонова лира
Prosodia публикует стихи Сергия Ивкина, поэта из Екатеринбурга, в которых твердая форма сонета помогает найти ответы на вызовы современного мира.
Михаил Квадратов. Скороговорка на подземном языке
Prosodia публикует подборку минималистических стихотворений Михаила Квадратова из Москвы. Они одновременно страшные, детские и смешные.