Фрэнк Ормсби. Дышать в окно автобуса

Проект реализуется в рамках программы UK-Russia Creative Bridge 2020 – 2021, организованной Отделом культуры и образования Посольства Великобритании в Москве при поддержке Министерства иностранных дел и международного развития. С проектом целиком можно ознакомиться на странице проекта.

О Фрэнке Ормсби

Фрэнк Ормсби (Frank Ormsby, р. 1947) – североирландский поэт, автор десяти книг стихов. В разное время работал редактором журналов The Honest Ulsterman и Poetry Ireland Review. В 1976 – 2010 годах преподавал в Королевском академическом институте Белфаста. В 2019 году был удостоен звания Профессора поэзии (Ireland Professor of Poetry). Один из ведущих исследователей поэзии Джона Хьюитта; выпустил несколько книг его стихов (в том числе совместно с Майклом Лонгли). Лауреат Премии Лоуренса О’Шонесси и Премии памяти Джона Хьюитта.

Фрэнк Ормсби – поэт североирландской глубинки, тихий и крайне сдержанный. Характерно, что ему наиболее близки по эстетике буколические тексты Майкла Лонгли и камерная лирика Шеймаса Хини. Однако Ормсби, пожалуй, еще тише коллег, еще герметичнее. Его лирический субъект сосредоточен на проговаривании памяти, на запечатлении коротких и незамысловатых зарисовок из обыденной жизни, содержащих информацию о частных жизнях. Застывшие сценки Ормсби созданы минимальными средствами, часто парой-другой штрихов, однако содержимое существенно превосходит форму. Кроме того, поэзии Ормсби свойственна едва ощутимая горькая ирония и несколько отстраненная интонация.

Реконструкция памяти у Ормсби

Наиболее характерная форма для поэзии Фрэнка Ормсби – камерная зарисовка того или иного непосредственно наблюдаемого явления. Поводом для рефлексии становится, например, сценка, увиденная из окна автобуса, случайно обнаруженная фотография, предмет из прошлого, хорошо знакомый пейзаж или строчка из текста. Такие наблюдения – катализаторы воспоминаний, поскольку содержат в себе фрагменты прошлого. Главная задача этой поэзии – разыскивать свидетельства и реконструировать по ним память.

Стихи Ормсби представляют собой герметичные лирические монологи, навеянные внешним осязаемым пространством. Внешний мир в восприятии поэта постепенно пустеет, часто предстает безлюдным, но по-прежнему насыщен деталями. В сущности, неодушевленные предметы в нем вытесняют людей, располагая, вероятно, гораздо более полной информацией о мире. К тому же поэт постоянно подчеркивает временность человека, его незначительность, вплоть до превращения в часть пейзажа.

Свидетельства прошлого

Человек обретает долговечность в вещах, изображениях, зафиксированной речи и прочих свидетельствах его ускользающего присутствия. Скажем, образ отца, которому посвящены многие стихи Ормсби, скорее преподносится через предметы или сиюминутные ассоциации, нежели посредством развернутого воспоминания. Точно так же обрывочно ведутся рассуждения о военных фотографах, о первых ирландских поселенцах, американской писательнице Хелен Келлер или о пустых уединенных пространствах вдали от цивилизации.

Память собирается по крупицам, поэтому отдельные детали приобретают особую значимость – по ним, как по зарубкам в лесу, можно ориентироваться внутри пространства памяти. Поэтическая оптика сосредотачивается на таких крупицах – незначительных кадрах и случайных обрывках. Весь этот опыт проговаривается тихо и глухо, с использованием минимальных средств, без избыточных украшений и многоуровневой образности.

Поэзия вдали от шума и города

Поэзия Ормсби вообще лишена всякой помпезности, вместо нее – простое звучание и сдержанная интонация. Периодически сюда вмешивается едва ощутимая ирония, в основном горькая, либо предпринимается попытка что-то подытожить, сделать выводы, прийти к умозаключению. Но в целом форма остается неизменной, как не меняется и стремление к собиранию фрагментов памяти.

Подобный медитативный процесс реконструкции требует сосредоточенности и одиночества. Поэтому герой Ормсби живет где-то за пределами большого города, в сельской местности, вдали от каких бы то ни было других населенных пунктов. Он живет там и перемалывает в голове всевозможные крошечные сценки, позаимствованные из окружающего мира, и подбирает к ним ключ.

Ниже приводятся переводы из разных книг Фрэнка Ормсби с 1977-го («Свечная лавка»; A Store of Candles) по 2015-й («Козлиное молоко»; Goat’s Milk) годы. Тексты приводятся в хронологическом порядке.

(Автор вступительного слова и переводчик  Денис Безносов)

Избранные стихотворения Фрэнка Ормсби

Пейзаж с фигурами

Не могу забыть, как однажды из окна автобуса

Увидел фермерский домик среди деревьев, девочку

С чемоданом, карабкавшуюся по склону холма,

И дожидавшуюся на холме женщину.

Когда автобус тронулся, стал проезжать

Лужайку перед домом, картина не изменилась –

Девочка карабкалась по склону холма, а женщина

Стояла на вершине.

Никого не было. Ни в полях

За изгородями, ни за стеной

Вокруг двора,

Ни кур, ни людей за работой.

Ничего, что могло бы смягчить

Увиденную мной

Суровую сцену.

Ничего не происходило, но говорило время,

И сцена говорила, и тишина,

Сгущаясь, как воздух, набухающий,

Чтобы разразиться грозой.

Все лужайки, все дома,

Скрытые среди деревьев, костлявые подбородки холмов

Возвращают меня к размышлениям

О той поездке, к увиденной сцене,

В которой я никак не могу разобраться.

Оглушенный тем же ужасом,

Какой тогда ощущал, но не понимал,

Будучи там:

Печаль тусклых мест, померкших жизней,

Начал и завершений,

Этих крайностей.

Овцевод

И даже пьяница за угловым столом

бормочет: «Овцевод». Обслуживает бармен,

но нехотя. Как мексиканцы и метисы,

я должен надевать презренные лохмотья,

молчать в ответ.

В округе – сплошь рогатый скот. Поля

в теории для всех, однако всякий скотник

находит повод возмутиться.

Мол, не должна пастись корова, где овца пасётся.

Убожество.

Не говорите мне о гордости изгоя.

Быть может, нечего лезть на рожон

или топтать того, чьи мелкие панические страхи

не портят крови никому – подобные победы тихи,

а утешенья холодны.

Непокорён, я заявляю о правах пасти один,

быть принятым. Когда иду я во главе

овечьих стад, приветствуйте меня,

а если попрошусь к вам на ночлег,

придётся потесниться.

Безделушки

У мамы безделушек полон дом.

Толпятся на насестах – дни и ночи

Фаянсовые куры. Рыжий гном

Сел над камином, сгорбившись, глядит,

Тряпичные ослы – ноздрей со ртом

Рисунок слился. Зеркало хитрит,

Латунный отражая колокольчик.

Излишества, их из последних сил

Она скопила в доме, где присесть-то

Нет места – только пёс из гипса был

Единственной отдушиной. Но вот

Всего прибавилось. Пёс кости раздобыл,

И Белоснежка с гномами живёт,

У кур – фаянсовые яйца на насестах.

Наводнения

Морской прилив близ города,

Природный разрушитель. Фарсет,

Упрятанная под землю, не знает покоя,

Бессонные в постелях угрюмые трубы

Шевелятся под люками.

Это ошибка строителей – глупцы!

Их надуманная опрятность города с морем рушится

Ежегодно, рвётся в клочья под гнетом местных дождей,

Остаются лишь улицы в низинах, мешки с песком у дверей,

Оборудованные тротуары.

Военные фотографы

Работают, прикрыв глаз или накрыв руки

тканью, присматриваются, чтобы сохранить

затопленные воронки от снарядов, мертвые обломки рельефа,

отбеленные кости сипаев, вырванные из земли.

Нас преследуют их снимки: носилки, заваленные черепами

в Колд-Харбор, могилы среди опустевших лесов,

за час резни утратившие имена

для истории и всемирной памяти о смертях.

Худшее произошло, и они подтвердили худшее,

но все же показали нам временный госпиталь,

скорбный путь санитарной машины

среди руин. И достаточно неба,

чтоб разглядеть ангелов, спрятавшихся

за мешками с песком, где под вражескими вышками

кто-то, опорожняя кишечник, уличил минуту

набросать записку, ибо всегда присутствует,

виднеется что-то любимое:

цветок Аушвица, птица над Западным фронтом.

Дом

Однажды у Кольца Гигантов я закрыл глаза

и задумался об Ирландии,

о широком всеобъемлющем многозначном слове «здесь».

Открыв глаза, я стал немного мудрее,

также, пожалуй, как

первые поселенцы в долине Лаган

и вьетнамцы на лодках в Портадаун.

Хеллен Келлер

Ярче золотых рожков, клинков света,

суровей военных сил, блестящих шпор,

мягче пушнины в руках молодого торговца мехами.

Белы, как белые крылья над ковчегом, те

пальцы, что движутся в беззвучной темноте.

Фотография

Ей бы висеть в краеведческом музее.

Макмэханский осел, телега на Ирвинстаун Роуд,

моя мать ведёт осла,

четыре ребенка сидят в телеге.

Рядом с ней – женщина из Кента, она остановилась

сфотографироваться с местными крестьянами.

Осёл, без сомнения, достался в придачу.

Потом она все-таки прислала фото, и вот мы

в пятидесятых на проселочной дороге, куда и зачем

идём – не помню. Какие же мы колониальные.

Какие застенчивые. Не то что осёл.

Маленький мир

Поле полное снега,

так много в поле снега,

что нужен чёрный дрозд.

В бездымной зоне, свежий поток отсюда

торфяного дыма –

рождественское чудо.

Заплатки зайцев на траве

меж тропок. Ушки по струнке.

Вот-вот сбегут.

Среди мокрых вещей у тебя

на кухонном полу –

серёжки-капельки.

Склонившись, наполняем ведра

до краёв. В колодце

воды не убывает.

Сегодня припозднишься.

Безлунно. Я уйду, закрыв

калитку на щеколду.

Ощущая возможность

хайку – в тех двух

дроздах, как по сигналу.

Ей нравится тот самый длинный день

и свет дневной,

очнувшийся от сна.

Рычит бойлер в уборной,

во дворе. Зимняя буря

дико воет в горах.

На дворовой стене вдалеке

вдруг – в капюшоне ворон.

Какая-то помесь. Наверняка.

Как нерасторопна эта

заблудившаяся корова,

что покрывает навозом кладбище.

Упустив прыжок рыбы,

довольствуемся

брызгами и рябью.

Сметены за ненадобностью

безупречные кудри-стружки

с верстака.

Лысая шина, застряла в запруде,

сильное натяжение

музыки на воде.

Вверху вертолет. Внизу

в уличной суматохе –

его тень.

Опустели улицы.

Я всё ещё стою на переходе,

жду зеленого человечка.

Жаль его беспокоить –

моль на занавесках в спальне

спит в одиночестве.

Тень вырастает из сада –

соседская труба

выпускает луну.

Вглубь долины проник

с морозно-белого холма

холодный лисий крик.

Холодный, как Северный полюс,

поток из поливочного крана –

зима в моих ладонях.

Разглядывая луну из сада

с бокалом в руке –

вино – жидкий мороз.

Похоронный кортеж

на дороге Уэстлинк. Все

замедляются.

Грязь с могилы моего отца.

Вот уже неделя, отец,

как я почистил ботинки.

Дышать в окно автобуса.

Чистота, ясность. Таков

мир без тебя.

Тронутая раз течением,

галька укладывается

на следующую тысячу лет.

Ледниковый период отступил.

В нашем саду – лапками вверх –

мёртвый дрозд.

Калитка

I.

Калитка посреди поля.

Ведёт вглубь поля или вне.

Мы опираемся о калитку, что ведёт вглубь поля

и смотрим на калитку посреди.

II.

Путники указывают на калитку посреди поля.

Они приближаются, разглядывают её. Они вкладывают

в неё загадочное содержание. Они вопрошают,

кто её тут поставил. Они восхищаются калиткой,

зачем-то возведённой посреди поля.

Пускай все калитки будут столь же свободными, думают они.

III.

Мы не можем отделаться от мысли о калитке посреди поля,

не обременённой назначением, как она вдруг исчезает.

«Помните ту калитку?» – говорим мы ночью во сне,

мы направляемся на то место, посреди.

Мы проходим гуськом по тому месту посреди поля

и всегда благоговейно прикрываем за собой калитку.

Пушица

Выглядят, будто

родились старыми.

Худощавые старцы в болоте,

дрожат от каждого ветерка.

Отец разменял восьмой десяток

весной моего тринадцатилетия.

Пока я кормлю его кашей, он снимает кепку. Его волосы,

как всю мою жизнь – белые, белоснежные.

Похороны отца

Липкая лента свисает

с потолка, вращаясь спи-

ралью под весом дохлых

падальных мух.

Ни песчинки пыли,

дом погружён

в невыносимую чистоту,

значит – он не вернётся.

Бесхозные дороги

Их должно быть дюжины –

прорубленных вглубь окаймлённых полей,

никем не отслеженных,

неотражённых на картах, или вовсе

несуществующих, как трещина по краске,

ставшая частью узора на ткани.

Ничего больше кругом на многие мили,

разве что просёлочные каменистые съезды,

опасные, в рытвинах.

Я воображал бензовоз, окунающий свет фар

в глотку безымянного поворота,

трейлеры, накренившиеся от сигарет, оружия

и наличных, менявшие владельцев в тех темных краях,

где возле гудронных дорог и жилищ ежедневные патрули

держали наши жизни в порядке.

(Стихотворения публикуются с согласия издательства Bloodaxe Books)