Ганна Шевченко. Как будто обо мне

Чем это интересно

Ганна Шевченко делится личным опытом выживания в сумасшедшем доме под названием «Планета Земля». В этом доме очень тревожная атмосфера: глобалисты воюют с ультраглобалистами, коммунисты – с либералами, палата №6 – с палатой №7. И в целом «к обрыву катится обоз». Не забудем, что все это присходит на фоне ковида.

Трудно в такой нервной атмосфере сохранить психическое здоровье. У поэтессы срабатывает инстинкт самосохранения, и она смотрит на мир с таких точек зрения, которые помогают ей разглядеть в трагедии элементы фарса и комедии.

Поэзия для Ганны Шевченко – это вакцина, позволяющая в легкой форме перенести тяжелую депрессию.

Справка об авторе

Ганна Александровна Шевченко – поэт, прозаик. Родилась на Украине, в г. Енакиево. По образованию финансист. Автор нескольких книг прозы и стихов. Шевченко – постоянный автор журналов «Арион», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Homo Legens», Prosodia и других. Лауреат Международного конкурса драматургии «Свободный театр» (Минск), Литературной премии им. И. Ф. Анненского за повесть «Шахтерская Глубокая», Премии Фазиля Искандера за книгу стихов «Обитатель перекрестка» (2017), The Gabo Prize for Literature in Translation & Multilingual Texts. Живёт в Подмосковье.

               * * *

Если ягода, значит, клубника, 
из напитков – кофейный ликер, 
Муми-тролли – любимая книга, 
Аль Пачино – хороший актер. 

Я не знаю, кому это нужно, 
я почти незаметный объект, 
я к карьерным делам равнодушна, 
хоть и есть у меня интеллект 

небольшой, но достаточный, чтобы 
дослужиться до завгороно. 
И пускай игнорируют снобы, 
не читают читатели, но 

я нездешних земель арендатор, 
у меня ежевика в глазу, 
потому, как дурной терминатор, 
по дорогам ползу и ползу. 

Дай автограф, актер Аль Пачино, 
и стихами забудься со мной – 
это первого снега причина, 
это практика жизни земной.

           * * *

Куда ни плюнь, все промахи да ляпы,
и ветер тянет северные лапы,
качая колокольчики дворов,
и рано утром выпрыгнул из шляпы
ноябрь, словно Саурон, суров.

Следы в грязи оставит лишь идущий,
но неохота думать о грядущем,
когда к обрыву катится обоз;
Фейсбук покуда жив, но в самой гуще
депрессии, скандалы и психоз.

Я за обозом медленно хромаю.
Смотрю вокруг, на веру принимая
ноябрь, похолодание, ковид,
и сто веков пока еще до мая,
и сердце то болит, то не болит.

              * * *

Мой учитель сделал себе губы,
на лице набил: идите в жопу,
он водил меня в ночные клубы
Индии, Китая и Европы.

Он создатель тренда «Путь к амебе»,
обладатель «Розового кубка»,
говорил, не думай об учебе,
но почаще думай о покупках.

В логотип тотального диктанта
он вписал, что книги – это скверно,
не дает читать Дидро и Канта,
заставляет слушать Моргенштерна.

Мой учитель – черная сорочка,
желтый дым, разбитая скворечня,
что ни напишу – плохая строчка,
что ни промолчу, то безупречно.

                * * *

Пока зима над улицами кружится,
обзавелась я истиной простой –
однажды эта матрица обрушится
и станет достоевской красотой.

Представьте: ни березок, ни величия –
одна лишь мировая пустота,
и гроздь рябины виснет для приличия
на ветке неразумного куста.

Ночными, полупьяными туристами
взорвутся мегаполисы вот-вот,
и глобалисты с ультраглобалистами
сольются в задушевный хоровод.

Затворники сомкнутся с Шестипалыми
и будут космос крылышками длить,
и даже коммунистам с либералами
однажды будет нечего делить.

Мы превратимся в шарики из лития –
предсказывать – такая скука, бл*ть!
Поэзия – не повод для соития,
поэзия должна объединять.
                

              * * *

Звук непонятный, оркестровый
ползет по улице ночной,
мир на пороге катастрофы,
а мы в палатке овощной

скупаем яблоки и груши
на сотню тысяч лет вперед.
О, этот звук, влетевший в уши
и перекрывший кислород.

Какие дивные фактуры
мелькают в сводке новостей,
жаль, я фанат литературы,
а не общественных страстей.

Запретный плод – такая малость –
модель непознанной Земли,
а сколько нам еще осталось,
не знает даже Аттали.

               * * *

У циферблата синие глаза
и стрелки покосились от кукушки –
проблема в том, что нечего сказать,
все написали Лермонтов и Пушкин.

А мне остались жалость докторов,
печаль родных, насмешки почтальонов –
весенние квадратики дворов
становятся неровными от кленов,

и ведают – сто тысяч лет назад
мне снился сон о греческом титане,
я розу пересаживала в сад
и дочь звала не Евою, а Таней.

И вот теперь хоть рухни, хоть облезь,
я – Аня, мой живот разорван светом.
Поэзия – суровая болезнь,
и нету от нее иммунитета.

                * * *

Красноречив мой бейджик на петличке –
я на работу еду в электричке,
базар-вокзал, кремлевская стена –
сегодня небо пасмурно и хмуро,
гори огнем, моя литература,
уж если ты народу не нужна.

Предупреждать о войнах бесполезно,
мне наплевать, что мир несется в бездну.
Писать про птичек, или не писать?
Мы скованы, а значит, побратимы –
я знаю, «мы» в стихах недопустимо,
но мне на это тоже наплевать.

И пусть меня услышат те, кто в танке:
мы троглодиты, олдовые панки,
идем на свет особенным путем –
беспечны, словно маленькие дети,
плюем в огонь, и молимся на ветер,
и ничего от родины не ждем.

           * * *

Перепончатые шлюзы,
звезды злые, как медузы,
и галактик косяки –
я лежу на дне реки.

И смотреть не успеваю –
надо мною проплывают
белой стаей корабли,
остров чудится вдали.

И виднеются в тумане
розоватые фонтаны –
значит, правит царь Салтан,
значит, ценится талант,

и отчаиваться рано.
Осень – колотая рана,
ветер – бинт, деревья – йод,
поболит, потом пройдет.