Игорь Найденов. Надо бы ему таиться, а в то же время и найтись

Чем это интересно

В этой публикации не обойтись без контекста, связанного с фигурой пишущего. Игорь Найденов — имя в российской журналистике. Репортер, который прошел большинство горячих точек в постсоветской истории. Стихи он начал писать поздно, в 2020 году на фоне вынужденной паузы в репортерской работе — закрылся журнал «Русский репортер» — и в условиях пандемии. Для него поэзия была, очевидно, способом остаться живым и пишущим, освоением нового для себя метода работы с языком и временем. Стихи он не публиковал, и только в 2023 году переслал друзьям большую подборку. В декабре 2023 года попал в реанимацию одной из московских больниц. На фоне пневмонии и перебоев сердечного ритма у него возникли нарушения работы мозга, что привело к состоянию «минимального сознания», вывести из которого врачи пока не смогли. Друзья и родные сочли, что публикация его стихов сейчас была бы уместна.

Стихи Игоря Найденова отличает парадоксальное сочетание остроумия и наивности, разгула и смирения, умение видеть мир всем его разнообразии и абсолютное отсутствие потребности в этом разнообразии. Для того, чтобы размышлять на интеллектуальные темы, Найденов находит в своей поэзии какой-то антиинтеллектуальный подход — и результат оказывается балансирующим на шкале между сермяжным и забавным, даже смешным. Его главные тексты, насыщенные изощренной прозой, пронизывает что-то вроде веры в простую гармонию, скрепляющую весь этот хаос. И поэзия становится языком, который нацелен именно на нее.

Справка об Игоре Найденове

Игорь Валентинович Найденов родился в Москве в 1969 году. Служил в стройбате, поступил на филфак МПГИ им. Ленина по специальности «Преподаватель русского языка и литературы». Начиная с третьего курса и потом работал журналистом в изданиях «Общая газета», «Утро России», «Культура», «Московские новости», «Известия», «Большая политика», «Новое русское слово». С 1999-го ездил в Чечню, а когда закончилась активная фаза боевых действий, регулярно бывал на Северном Кавказе в командировках от «Известий». Писал для этой газеты тексты о трагедии в Беслане, получил премию Сахарова «За журналистику как поступок». С момента основания журнала «Русский репортер» (2007) был специальным корреспондентом журнала. В 2009 году был удостоен медали за заслуги перед отечеством 2-й степени (2009) за репортаж о грузино-осетинском конфликте, в котором он побывал с двух сторон и перешел под огнем линию фронта. Лауреат премии «Искра». Работал в горячих точках Югославии и Донбасса. Был на революционных Майдане и Тахрире, в Оше - во время межнациональной резни и в Нальчике – во время КТО. Живет в Москве.

Бахилы

Я в этот мир пришёл с бахилами,

гляжу, тут очередь нехилая,

и говорю им: «Люди милые,

пустите, а — мне лишь спросить».

Они как взвыли крокодилами —

грозят мне примененьем силы и

ругаются совсем-дебилами.

Так я от мира стал косить.

Гриб

Ведь что такое гриб —

ни мясо, ни растенье,

нечаянно прилип

к земле,

но это заземленье —

уловка:

он нацелен ввысь.

И надо бы ему таиться,

а в то же время и найтись

так хочется,

и юная грибница

чтоб вскрикнула: «Гляди, какой!»,

и ощутить её прикосновенье

своей единственной ногой

и сталь ножа в одно мгновенье.

Затмение

Дворничиха высказала мнение:

солнечное, говорит, затмение -

и так короткое лето,

и что ни день, то неясен,

а тут ещё это.

Ну, в принципе, я согласен.

Родина

И без конца визжащее дитя,

и предрассветный дворник-иноземец,

и за стеной флейтистка с левым ля,

и неврастеники: шпицы и их владелец,

и Саня из шестой по кличке Дрель,

и бывший зэк со справкой «Полудурок»

и пара сверху, трущая постель,

и управдомица — щелчком в окно окурок,

и мент на гелике под знаком «Инвалид»,

и летом Летов на ночных качелях,

и прописавшийся в парадном Демокрит

на Пасху — вроде, вроде — и в сочельник.

Всё это, не спросив меня, зачем-то родина моя —

убежище и западня, всё это почему-то — я.

Между

Полежи со мной немного,

на меня закинув ногу,

подыши со мной сквозь сон

в унисон.

Ты же знаешь, есть мгновение

между выдохом и вдохом,

между более и менее,

где не так уж всё и плохо.

Немцы

Когда бы в нас стреляли немцы,

а мы стреляли им в ответ,

я б вышел к немцам с полотенцем

на несгибаемых коленцах:

«Эй, немцы, гутен таг, привет!»

Не с полотенцем, так с портянкой —

пускай бы я всю ногу стёр.

Ну, типа, я к ним не с подлянкой,

не в результате русской пьянки,

а типа, я парламентёр.

И я сказал бы немцам: «Немцы,

давайте я начистоту:

конечно, вы крутые перцы,

с амбицией и интервенцией,

но вы в страну зашли не ту,

нет упоенья в нашей пашне

без малого уж тыщу лет.

Поймите немцы, это важно:

у нас тут и без вас так страшно,

что страха нет.

Никто больнее, чем мы сами,

нам не способен навредить.

И если вы в ладу с мозгами,

то вам полями и лесами

пора валить».

Вот так я обратился к ним бы,

как начинающий святой —

отважный, но такой ранимый, —

воображаемые нимбы

своей сверяя головой,

а также — лавры миротворца.

Но промечтаться до конца

не дали б — выстрел комсомольца

какого-то и одна из порций

летучего свинца.

И прилетела б мне в затылок

та пуля — анекдот какой! —

и изумлённо кровь застыла б

(хоть я по психотипу пылок),

ведь пуля бы была шальной.

И немцы б замерли: сермяга —

и этот страх, и эта боль.

И кончилась бы передряга

войны. И я такой: «Прилягу,

а то — мозоль».

Твоё

С физическим покончив светом,

я к ней явился за ответом,

в кошмаре-сне застав врасплох:

«Так чем конкретно я был плох?»

И зарычал для пущего эффекта

как неотмщённый некто.

«А помнишь, — говорит, — то лето:

я — юбилярша, алое бельё

и «день рождение твоё»

ты произнёс?

Вот — это».

Пропавшие

Вот люди выходят из дома,

и ходят, и ходят, и ходят,

а лучше сидели бы дома,

где ходики тикают-ходят,

существовали бы вместе

во времени том или месте,

где люди другие не ходят

и их стороною обходят,

но люди уходят из дома,

и ходят, и ходят, и ходят,

как будто и не было дома,

и больше их не находят.

Автопортрет

Проснёшься в мае — день осенний

транслирует нуар в окно,

увиденное объяснений

потребует — оно

противоречит ожиданью:

там живо огибая лёд

по синусу, соседка Таня,

покойница, в кино идёт,

там лист, ноябрьский как будто,

подвяленный — когда успел? —

сорвался в воздух, ей попутно

стервятной птицей полетел,

там пар восходит от дворняг,

казнящих чьё-то средостенье,

там я своей судьбой обмяк

заоблачно, без прояснений,

я там, как маленький, не в масть,

не в такт, не в жанр и только зря

стараюсь всякий раз совпасть

с одним из дней календаря.

В периметре окна при этом

я предстаю автопортретом

того меня, что за стеклом —

кого боюсь пускать я в дом.

Котлета

Сидеть в клозете

на ветру,

мечтая о ракете

на Луну.

Сидеть в ракете

на Луну,

мечтая о котлете

на пару.

Загадка космогонии —

бог весть,

где тут гармония.

Она, однако, есть.

Бы-бы

Я пошёл гулять по свету —

там ходил и там ходил.

Видел точные приметы,

что Ока впадает в Нил.

Видел, как в начале мая

из черешневых цветов

деву снежную слагает

арамейский острослов.

Мне гадал за бога ради

весь кочующий народ.

Ел колибри, пел с кольраби —

может, и наоборот.

Мне раскованно плясалось

под хуановы грибы

и рискованно мечталось:

ба-бу-ба-бу-бы-бы-бы.

Измерял вершины впадин,

удочками небо скрёб —

был пиастр на рынке даден

мне за пойманных амёб.

Койкой мне служили даже

звёздные материки —

что уж скажешь о пейзажах

русских кротких у реки.

Я пошёл гулять по свету —

там ходил и там ходил

и посередине где-то

воспарил, зарывшись в ил.

Отсветы

Наст был бур, неряшливой - весна,

изморось пыталась вникнуть в окна

дома моего, и все дома

расплылись по краю, взмокнув.

Дом был дном, и достигали дна

только отсветы. Наверно, стёкла

за зиму не мыли или на

небе освещение поблёкло.

Я был прост, неряшлив как весна,

пьян умеренно — в балансе коромысла.

Солнце, зрение и качество окна

улучшать мне не имело смысла.

Голый

Только жизнь свою я принял,

а пора уж закругляться —

напоследок надо имя

безымянным выбрать пальцам

и хоть раз понять в бейсболе,

кто там что, потом в пижаме

переспать, а то всё голый,

голый...

И достаточно, пожалуй.