Иван Коновалов. Только Волга, Волга впереди

Чем это интересно

Художественный мир Ивана Коновалова имеет два полюса – с одной стороны, он полон до конца непонятной, порой хтонической жизнью, с другой – в нем всегда находится точка, с которой он собирается не просто во что-то целостное, но даже – идиллическое. В этом немалая заслуга автора, который присутствует здесь не столько в виде лирического субъекта, сколько в виде творца, любовно создающего картину мира из той или иной точки. И с высоты его точки зрения гармония возможна на любом материале. В этой подборке позиция автора-творца рифмуется еще и с образом путешественника по российской глубинке, который проходит здесь красной линией. Утверждающим началом этой поэзии является не столько то, что путешественник видит, сколько само то, что его ракурс взгляда на мир возможен.

Справка об Иване Коновалове

Иван Коновалов, родился в 1988 в Ярославле, где выучился на программиста в ЯрГУ, работаю по специальности. С 2020 года живет в Петербурге. Стихи печатались в журналах «Аврора», Prosodia, «Москва», «Эмигрантская лира», «Звезда», «Знамя». В 2018 году издал сборник стихов «Предвиденный огонь», в 2022 - сборник «Белая мгла».


***

Водомерки в ржавом баке
по натянутой воде
врассыпную - струи в горло
лейки ринулись, нигде
нет спасенья! Алы маки,
но роняют лепестки,
и голов шуршащих гордо
погремушки высоки.
Ах, дощатые веранды,
краски слущенная рябь,
лист смородиновый тонет
в чёрном чая кипятке,
сонна дачная разруха:
пауки плетут гирлянды,
небо выкружено пухом,
белым пухом на платке.
Мысль прервалась на Платоне:
куст черёмухи коряв,
но найдётся и ему
образец в небесной выси.
Сумерки кладут сурьму
беличьей тяжёлой кистью,
водомерки по воде -
в жизни места нет беде.

***

Нельзя предугадать своей судьбы:
паны дерутся - у холопов лбы
трещат, как ветхих наволочек швы
(из лопнувшей подушки бурей перья -
и жизнь прозрачна на сто лет вперёд,
но поскучнеть настал и мне черёд:
своей судьбы не ведаю теперь я).

Хочу расти по сантиметру в год.
Учиться трудно. Тот меня поймёт,
кто, листья растеряв от непогод,
настырно соком наполняет почки;
пробила нежность зелени кору...
когда-нибудь я, видимо, умру –
наверное, но всё-таки не точно.

Не угадать! Фон Минних в шестьдесят
в Пелым отправлен, щипанных гусят
учить писать, и пусть не голосят
кликуши - жил! - и дети оперились.
Писал проекты - двадцать лет писал,
дал оборот тяжёлый коленвал -
седой фельдмаршал получает милость.


***

Бег электрички скор и скучен,
он полон радости и сна.
Народ в ней незнаком, но скучен:
рассады чахлая весна,
купальщицы, велосипеды - 
все едут к черту на рога:
с утра пораньше, без обеда,
без кофе и без творога,
привычных к завтраку. Отчасти
поэтому приподнят дух,
и раздражение от счастья
кричит, как городской петух,
то там, то здесь. Идёт кондуктор,
взимая плату за провоз -
сквозь время едем мы как будто,
по-настоящему, всерьёз.
И прорастают шумно рельсы
разнообразие осин,
и северные эдельвейсы
среди болотистых низин
цветут, слепые иван-чаи,
своей не зная красоты,
покуда по небу качает
слепящий шар из чистоты.


***

Большой червяк, прорывший под землёй
тоннель метро, уполз и с голодухи
бараночкой свернулся и подох:
подвижной туше недостало крох,
питательных в снедаемой им почве.
Мы даже не заметили момент,
но раз хватились, а его и нет,
его уход - и без того отсрочен - 
понять заставил, что окончен век,
отсчитывать года теперь разумно
от гибели червя. Железный бег
вагоны прекращают и бесшумно
стоят на людных станциях, смежив
дверей тяжёлых горестные створы
в великой скорби: был недавно жив,
и всё, и нет, и к чёрту разговоры.
Вагоны пять минут стоят в тиши,
у пассажиров ниткой рот зашит.
Проходный щит, конечно, может рыть,
но для чего? Его былая прыть
в соревновании ловила смысл,
теперь ржавеет сталь и тлеет свет,
стучит метро, но в логовище нет
того, кто выше практики и чисел.
Градоначальник, путаясь в словах,
сказал, что лучше будет переехать
куда кто может, нынешний размах
избыточен и скученность - помеха
развитию народа. Сеять рожь
он призывал, но чувствовалась ложь.
По городу кочуют стаи крыс,
большое тело кто-то быстро сгрыз.


***

Когда я вижу пассажирский поезд,
гремящий, будто легион на марше,
я к ним хочу, где шумно беспокоясь
раскладывают вещи те, кто старше,
а молодёжь читает или спит,
столбами вдоль по насыпи шагает
угольник землемера. Старых плит,
травой поросших, острая нагая
железная дорога мимо мчит:
степной Воронеж - Кострому встречай!
в узлах - заводы, чай и калачи,
в прогонах - лес, поля и иван-чай.
От них пока оседлостью смердит
как жизнью от ещё вчера не мёртвых,
но поезд мчит, локомотив сердит,
песок и солнце с солью на курортах.
В вагон, в плацкарт, мельканье за окном,
как бормотанье дальнее - чарует.
Так скукой, каторгой и полусном
разрушив жизнь, берёшься за вторую.


***

Не будет никакого родника,
родник - мираж, иллюзия, обманка,
но муть ручья в ладонях держит балка,
и неба кисея уже тонка.

А значит, ночевать не без воды:
накормим рыжину, что спит в кострище,
валежником, щепой - довольна пищей,
нам сварит чай. Вот дно сковороды

сверкает жаром на небесной круче,
но воздух как придонный ток реки
всё не согрет, сверканью вопреки,
как будто верит не весне, а туче.

Поход, палатки, спальники, костра
горение - и вкруг него - планеты.
И тени льнут, что старые заветы,
Но хватит разговоров - спать пора.

Но родника не будет. Впереди
с крутого берега видна громада Волги,
измерены в шагах, дни очень долги
рюкзак сомкнул объятья на груди,
и только Волга, Волга впереди.