Мария Демченко. Человек плачет морем

Чем это интересно

Верлибр Марии Демченко пишется с голоса, напитанного буквально всем, что видит и чувствует его носитель — в этом потоке реализуются и чувство значимой детали, и нечастый лирический дар, и открытость религиозного сознания. Но помимо голоса и его напряженного существования в точке настоящего здесь есть и другой уровень — достаточно сложный образ, развитие которого идет по какой-то иной логике. Образ «нулевой зимы» — воспоминание о пребывании во чреве матери — разрешается весной-рождением. Образ моря как хранилища памяти разрешается тем, что человек «плачет морем». Образ шелковицы разрешается благодарностью за многообразие мира, воспринимаемое как дар Творца человеку, который «вчерашняя школьница». Это уже про зрелость авторского сознания, которую в двадцатилетнем человеке встретишь нечасто.

Справка о Марии Демченко

Мария Олеговна Демченко (Смоляр) родилась в 2004 году в Ялте. Закончила Крымский театральный колледж по специальности актёр театра и кино, педагог. Печаталась в журнале «День литературы» (2021) и в сборниках победителей различных конкурсов. Лауреат конкурса «На крыльях грифона» (2019) в рамках международного фестиваля «Боспорские агоны». Работает в школе. Живет в Керчи.


НУЛЕВЫЕ ЗИМЫ 

Я помню разные зимы 
Особенно — нулевую 
Когда я в животе
Он живой 
Он мой дом 
Он обтянут вплотную 
Маминым свитером 
Растянувшимся  
Как он гибок! 
Я внутри 
Я жива 
Я зимую
Хотя и внутри там 
Не бывает зимы 
Но я знаю, что есть она 
Вне меня, вне пупка, живота 
И вне воды 
Снегопад на Ай-Петри косой от ветров, и дым 
Из домов, где ещё у сарая дрова, где печки. 
Молоком наполняется мама во сне, 
Тает снег — наполняются речки. 
Я тогда поняла, это всё существует реально 
До сих пор я зиме особенно доверяю 
А точнее сказать просто ей верю верю 
Когда осень весна или лето, кажется, это
Замечательно, но не совсем существует, 
Наверно. 
А зима убеждает меня - мы тут правда все оказались 
Мы замёрзли и мы заболели 
И живы покамест 
Только очень шумят речки — это стекают 
Бурно, будто вскипают 
И молчаливо, как мимы 
Наши тайные 
Тихие 
И нулевые 
Зимы.


СТРЕКОЗА

Водоросли, камушки, мёртвая стрекоза 
Крылья мокрые плавают.
Кому достанутся её крылья? 
Кто заберёт их себе и никогда не взлетит? Бычок? 
Баклан?
Мальчишка? 
Мальчишка, наверное. 
Краб вряд ли захочет,
Змея побрезгует, 
Так кто же заберёт себе чужие крылья? 
Мальчишка человека, 
Мальчишка человеческий, 
Мальчишка, наверное. 
Сейчас я этого не узнаю, уйду на свою подстилку 
Отбиваться от муравьёв идущих, 
Муравьи никогда не стоят, не сидят, всегда идут к тебе, 
Я отобьюсь, но сегодня, 
А потом через сколько-то лет 
Они до меня дойдут
Они до меня дойдут, 
Когда прилягу в гробу, будут ползти по лбу, 
И к тому мальчишке тоже, который украл стрекозьи крылья, 
Потому что надо иметь свои.


МОРЕ 

Море,
Помнишь меня пятилетнюю,
Как я боялась тебя?
Помнишь меня на выпускном с одноклассниками,
Прыгающими в тебя с красными ленточками?
Помнишь, как муж меня трогал в твоей воде,
Прогонял от меня медуз, завязывал развязавшийся купальник
Или просто гладил.
Помнишь мое крещение?
Когда все изменилось,
Когда я как будто узнала результаты ДНК теста,
Узнала, кто мой папа.
Мой папа ого-го,
Мой папа Бог,
Твой папа Бог.
Море,
Сколько в тебе утонувших крестиков?
Сколько в тебе обручальных колец,
Шляп и серёжек?
Разве таким наполненным быть можно?
Сколько тебя во мне?
80%
А может и более, 
Все на свете с твоим привкусом соли.
Человек закрывает лицо 
Он плачет
морем.


***
Февраль — месяц, когда слишком торопливые девочки вроде меня 
Меняют пуховики на пальто, 
Когда рассвет на час раньше зимнего, 
Когда сладко-сладко от редкого солнца,
Коты скручиваются в синнабон,
Варёное 
Сгущённое молоко
Налито на каждое облако.

Я прохожу весь день с ресничкой на щеке и не замечу ее,
А вечером кто-то, кого люблю, тёплым большим пальцем ее уберёт, 
И нас обнимет постельное белье.
Как хорошо каждую ночь умирать вдвоём 
Вот бы скорее завтра, мы снова умрем. 

А потом начнётся ураган,
И даже лужа сможет почувствовать себя морем, —
Ветер подарит ей волны, 
И торопливые девочки, снявшие пуховики,
Будут бежать к остановке, ждать свои девятнадцатые автобусы,
В летящие крылья превратятся их длинные волосы, 
Красные пальцы будут щупать в кармане мелочь,
Они посмотрят  на небо —
В нем не осталось никакой сгущёнки,
Только не выстиранные акварельные тучи, старые, как с барахолки,
Какой-то не разукрашенный рисунок 
Весь этот холодный вечер,
А может так будет вечно? 

Девочки придут домой, снимут пальто,
Заварят цитромон,
Антигриппин экспресс лимон,
Гриппомакс, гриппофлю, 
Терофлю, ринзасип, колдрекс 
Выпьют все это куксясь и морщась,
И кто-то, кого они любят,  потрогает лоб —
Вот и вернулось сгущённое молоко,
Кот под столом уже не кот, — синнабон, 
Мир опять превратится в уютную булочную,
И как будто никто на свете никогда не мучился,
Как хорошо умирать вдвоём.


ШЕЛКОВИЦА 

Дорога от дома к морю,
Шелковицу не помоем,
И пальцами с привкусом соли 
Нарвем ее, чтобы заполнить 
Четыре наших ладони.
Четыре ноги в колосьях,
Четыре ноги в колосьях,
Травинки ляжки щекочут,
И пчелы и осы, и мокрые волосы,
Падающая шелковица.
Плыви моя шляпка в Турцию
От керченской слабой волны,
На побережье сутулимся,
Сутулимся в две спины.
За что мне такая любовь,
И кто обо мне так молится,
Какие святые отцы,
Какие святые матушки,
И водоросли о кожу,
За что мне такое Божье? 
И камушки камушки камушки,
Давай ещё искупаемся? 
Ну ладушки, ладушки, ладушки.
За что мне такое радужное,
За что такое бездонное — 
вчерашней дурацкой школьнице? 
И всматриваются посторонние 
В четыре наши ладони,
В четыре наши ладони,
Испачканные шелковицей.