Ника Батхен. Баллады Мангазеи

Чем это интересно

Цикл, написанный Никой Батхен, не совсем характерен для ее поэзии, но это тот случай, когда малоизвестный исторический материал дает поэту пространство для фантазии и сам расширяется средствами бойкой и изысканной поэтической речи. Мангазея – исчезнувший сибирский город в богатых низовьях Оби, созданный поморами еще до освоения Сибири Ермаком. Вокруг этого города сложилась своя, достаточно обрывочная мифология, с которой работает и Батхен. Здесь нет столь же ясных и готовых сюжетов, как в традиции исторических песен, которые иногда назывались балладами, – к слову, этим путем идет и поэт, несмотря на то, что баллада, строго говоря, – более позднее и другое литературное образование. Этот цикл работает иначе – через точечное лирическое погружение в мир вокруг Мангазеи, то ли вымышленной, то ли реальной. Это погружение в речь и повседневность персонажей запускает работу читательской фантазии – мы уже сами как бы додумываем сюжеты. Мангазея оказывается чем-то вроде утерянного рая – места, исполненного изобильем и свободой, в котором как-то уживаются лихость и мир, пришлые и местные народы, шаманство и христианство. Это то ли обреченный мир, то ли утерянный, не сбереженный, но на его фоне даже цари выглядят мелко. 

Справка о Нике Батхен

Ника Батхен (Вероника Владимировна Батхан) родилась в Ленинграде в 1974 году, жила в Крыму. Поэт, прозаик, журналист, фотограф, культуртрегер. Окончила Литературный институт. Член Союза литераторов России, член Южнорусского союза писателей, член Интернационального союза писателей. Работает копирайтером, организует мероприятия и фестивали. Выпустила пять книг стихов, среди которых «Песни для короля ящериц» и «Крымская соль», и пять сборников прозы. Публиковалась в многочисленных литературных журналах. Живет в Москве.


Грезы Мангазеи

Лисы обосновались в пустых поселках.
Спят на ржавых кроватях, гремят тазами,
Книги грызут, вечерами глядятся в стекла,
Лают на вездеходы тонкими голосами.
В лужах всплывают радугой пятна нефти,
Тлеют скелеты кранов и самосвалов.
Вместо господ туристов – сплошные нети
Падают гайками в снежные покрывала.
Ни казаков, ни ненцев, ни вольных татей,
Церковь давно накрылась землею мерзлой.
Тени ползут по отмелям на закате,
Грезятся Мангазее кресты и звезды.
Конь восьмикрылый унес золотого князя,
Медной короне срок коротать в музее.
Духи сидят в духане и точат лясы.
Пыль наплывает и пялятся ротозеи…
Кто разобьет витрину?
Шаман захожий.
Правнук Тэнгри, сын дархана и проводницы.
Воин в броне из света и рыбьей кожи,
Тот, что девчонкам из интерната снится.
Он разожжет костер на былых руинах,
Будет камлать три ночи, дымить корою.
Будет будить медведей, греметь в долинах,
Плакать, окутанный яростным снежным роем.
Эй, собирайтесь к зимнему тайлагану,
Режьте оленей, кровью пятнайте лица.
Вот вам свобода, рваная словно рана,
Воздух, которым можно до дна напиться!
Выйдет казак, сядет к огню без спроса,
Водки нальет, хлеба кусок отломит.
Кончилась сказка быстро, легко и просто.
Лисы ночуют в темном холодном доме.
Ради чего палили в туман пищали?
Ради чего в Лене тонули кочи?
Духи несытые прячутся за плечами,
Солнце срывает черные флаги ночи.
…Двое поют, как никогда не пели.
На покрывалах снега искрится зелень.
Мама-царевна смеется у колыбели.
Серые гуси возвращаются в Мангазею.


Атаман

Шли двенадцать дней до Киргиз-реки, а оттуда на Абакан,
Не везли ни сахара, ни муки, ни подарков, ни табака.
Берегли коней, берегли тепло, повторяли «якши, мурза».
По тайге крутило, хребтом вело, там, где солнце глядит в глаза.
Принимал неласково хан Алтын, золоченая борода.
От чужинской речи немели рты. Ты куда, атаман, куда?

Я из сотни рек молока напьюсь, черный хлеб раздам по куску,
Я ни зверя, ни выстрела не боюсь, как положено казаку.
Потемнел от пота узор креста, день за днем износился год.
Я иду за картой страны Китай, именами озер и гор.

Пробирался щелью промеж камней – двое суток не продохнуть.
Любовался богатой игрой перстней, примеряя пайцзу на грудь.
Расплескав кумыс из надбитых чаш, просыпался ничком в поту.
Закружила душу шальная блажь и улыбка Манчи-хатун.
Позабудь, как дедов рубил монгол, как смеялся – умри, урус.
Окунись в Керулен и садись на стол и бери под себя улус!

Я из сотни рек молока напьюсь, черный хлеб раздам по куску,
Я ни зверя, ни выстрела не боюсь, как положено казаку.
Потемнел от пота узор креста, день за днем износился год.
Я иду за картой страны Китай, именами озер и гор.

Простота пустыни – песок топчи или падай и подыхай.
По лицу – расплавленный свист камчи, ухмыляется богдыхан,
Царь Тайбун из башни перстом грозит, на колючку плюет верблюд.
Разгорается зарево на Руси… или это опять салют?
Свистом сабли правду всади по грудь, бей до дна, как учил Хромой.
Если шелковой лентой свернулся путь, атаману пора домой.

Я из сотни рек молока напьюсь, черный хлеб раздам по куску,
Я ни зверя, ни выстрела не боюсь, как положено казаку.
Потемнел от пота узор креста, день за днем износился год.
Я иду за картой страны Китай, именами озер и гор.

Строг царев приказ, не ясак так дань, на чужбине и пир – горой.
Черной кровью харкает атаман, рядом дьяк теребит перо.
Пишем: лапал девок, не брал калым, не возвел на братву навет,
Воротился нищим, совсем пустым, с мятой грамотой в рукаве.
Помолись Москве, на свечу подуй, помяни кочевых друзей…
Плачет в белой юрте Манчи-хатун, осень селится в Мангазее.

Я из сотни рек молока напьюсь, черный хлеб раздам по куску,
Я ни зверя, ни выстрела не боюсь, как положено казаку.
Потемнел от пота узор креста, день за днем износился год.
Я иду за картой страны Китай, именами озер и гор.


Царева прихоть

Государь, на окраине смута,
Воду мутят поморы,
Море им по колено.
Реку – слыхано ль? – кличут Леною,
Словно девку белоголовую…
Воют волки по берегам,
Кто до ветру – того и ам.
Кочи врезались в волны пенные.
Атаманы грозят изменою,
Немцы зарятся на торги…
Государю считать шаги,
Тараканов гонять по келье,
Поперхнуться, глотая зелье –
Не поможет, в груди болит.
Кремль глазурью зимы облит,
Белым трактом везут меха,
В сундуках-то опять труха,
Будет голод – твердят юродивые,
Смрад от ветхой бессильной плоти
Пополам с величальным ладаном.
В царстве Русском всегда неладно,
То холера, то басурманы,
Нет бы дождь из небесной манны –
До отвала кормить холопов.
…Стать бы голубем первозванным
В синем небе крылами хлопать…
Копоть стелется всласть по стенам,
Что поделать с никчемным телом?
Царь всей малой и белой пыли,
Царь, которого не убили,
Жадно давится мармазеей
И мечтает о Мангазее.
Там свобода, снега и сосны,
Если ладан – так только росный,
Если звезды – ни дна, ни крыши,
Если крикнешь – никто не слышит,
Ни хоромов, ни Мономаха,
Всех сокровищ – одна рубаха,
Сабля-мама, пищаль, кисетец,
Может, лодка, а может, сети,
Может, белка, а может, соболь –
На него и силок особый,
Чтобы быстро и без мученья…
Государь мой! Звонят вечерю.
Над Кремлем – воронье да галки,
По дорогам везут подарки,
Лиходейно гарцуют ляхи -
На доспехах сияют бляхи,
Мчат татары, орут безбожно,
Не для сабель сегодня ножны!
Государь за столом. Упрямец,
Гонит девок, шутов и пьяниц,
Не считает свои закаты,
Чинит перья и чертит карту.
Вот Сибири хребтина четкая,
Вот река, что зовут девчонкою,
Вот казацкий острог и пристань,
Самоеды и псы неистовые…
А метель за окном ярится.
Плачет, рвет жемчуга царица.
Кот мурлычет на одеяле.
И крадутся к дверям бояре.


Мир Суснэ-Хум*

Разбросало по кочкам журавлиные ягоды,
Разрумянило щеки непутевых осин.
В бухте черные кочи не снимаются с якоря,
В тундре ходят олени, глядя в звездную синь.
Птичий царь соберет разноперое воинство,
Лебединые сотни перелетной орды.
От безвестных озер до неведомой волости,
От сезонных снегов до великой воды.
Не смотрите на птиц, прячьте луки, охотники!
В сентябре только небо собирает ясак.
Новый город построят беглецы и колодники,
Старых духов оставят бесноваться в лесах.
Немцы к ненцам пойдут с водкой и карамельками,
Англичан унесет в гости к белым китам.
Казаки по лесам разбредутся за белками,
Смерть казачья тишком поспешит по пятам.
Самоедская смерть за чужими не денется,
Ей по чумам плясать с тамбурином хвороб,
Пусть лежат невпопад и не смеют надеяться,
Что останется жив, тот кто будет здоров.
Грянут пушки с бортов, а потом врукопашную –
Замирить, устыдить, понавешать икон.
Отрекутся щенки и полягут бесстрашные,
По стоянкам вприсядку пройдется огонь.
Казаки всех девчонок покрестят Наташками,
Разберут – кого в жены, кого по любви,
Примут первых детей, вытрут руки рубашками,
И вернутся в тайгу рыжехвостых ловить.
Птичий царь, обескрылев, в деревне останется –
Что с пьянчужки блажного хозяину взять?
Сказка кончится пылью и плесенью старости,
Лихоманки тайги когти в тело вонзят.
Никому не камлать, не бубнить, не нашептывать,
Не лежать на снегу, не кричать на слуху.
Журавли улетают вместе с листьями желтыми.
Стал осиной в лесу птичий царь Суснэ-Хум…

* в угорской мифологии посредник между миром живых и мертвых.


Царская дочка

Судьба слагает, время правит.
Одна вина хмельным и пьяным.
Царевна бегает в дубраве,
Играет мячиком сафьянным.
За нею мамки, девки, дуры,
Стрельцы, отчаянно потея.
Неугомонная натура,
Совсем не царские затеи.
Спускать борзых, считать рябины,
Бросаться в пруд, сорвав рубаху.
Смотреть на свадьбы и смотрины,
Читать Псалтырь и слушать пряху.
...Побойся немца, ляха, змия,
Храни себя во тьме светелки.
Лови любимого на имя,
Дразни как белого котенка!
Не миновать закрытой кельи,
Постов постылых, ножниц ржавых...
Кто поутру встает с постели,
Не пряча глаз счастливо-шалых?
Не ясный сокол - соловейка,
Соболий вор, казак захожий,
Замах на рупь, судьба - копейка,
И поцелуй клеймом на коже.
Он повезет царево слово
Златокипящей Мангазее
И не вернется. Ни подковы,
Ни перстенька, ни шила в сене.
Царевне не блистать царицей
В броне из гордости и страха,
Не нянчить дочек круглолицых,
Не мерить шапку Мономаха.
Ей белый снег и чернь решетки,
И перезвон и хлеб с водицей,
И малахитовые четки
И разговорчивые птицы
И истончение печали
И снисхождение без боли...
И даже в смерти - за плечами
Лоснится теплый мех соболий.


Вера на веру

Пробирались вдоль огненных берегов,
Хоронились в бухтах от ярых бурь,
Инородцы хватали своих богов,
Убегали от жадных казачьих пуль.
И блестел на солнце соленый наст
И лежал бревном сокровенный страж.
Ведь бессилен лютый небесный князь
Перед жарким истовым «Отче наш».

Намывали золото по ручьям,
Зарывали братьев в чужой земле,
Но смеялись совы – земля ничья,
Хоть молись о ней, хоть от страха млей,
Хоть отстрой землянку и частокол
Черепами белых волков укрась,
По зиме привидится из окон –
Мчит по туче лютый небесный князь.

Зелено вино заменил кумыс,
У жены скуластой глаза черны,
Чередою кочи идут за мыс,
Чернобурок да соболей полны.
Хороша Мангазея – гуляй, глазей,
С колокольни птицей лети, смеясь!
Погляди – дорогой лесных гусей
Мчит к рассвету лютый небесный князь.

Ни святой кутьи, ни ржаной шаньги,
Ни парного сладкого молока.
Вдоль Оби-реки отмеряй шаги,
На Руси нет сказки про казака.
Остаешься желтый песок трясти,
Словно к божьей маме к сосне клонясь…
На заимку сына придет крестить
Суснэ-Хум, свирепый небесный князь.