Павел Конивец. Я попал ассистентом в изящный фокус

Чем это интересно

Павлу Конивцу, актеру по профессии, в стихе свойственно долгое дыханье. За время глубокого вдоха и взвешенного выдоха автор успевает взглянуть на окружающее пристально и под особым углом. Предметы и явления, даже обыденные и вполне бытовые, открывают свою неявную суть, которая может быть доступна только внимательно вглядывающемуся.

Павел Конивец наделен умением выстраивать композицию стихотворения, оперируя повествовательной интонацией, но не сбиваясь на прозу. Отталкиваясь от легко узнаваемой традиции Бродского, активно используя анжамбеман, перечисления и прозаизмы, автор выращивает собственные ветви поэтических смыслов, описывая современность при помощи присущих ей образов и предметов. Это делает его стихи актуальными и живыми.

Справка о Павле Конивце

Павел Анатольевич Конивец родился в Сергиевом Посаде в 1974 г. Окончил Институт современного искусства по специальности «актер театра и кино». Работает в подмосковном театре драмы и комедии «ФЭСТ». Как режиссер поставил три спектакля по своим пьесам. Публиковался в журналах «Перископ», «Дагестан», готовит к печати первый сборник стихотворений. Живет в городе Мытищи.

ФРАЗЫ, ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ, КОНЧАЛИСЬ ТОЧКОЙ…

Фразы, по большей части, кончались точкой,

как мухобойкой – муха, как деньги – бочкой,

часть европейская – стелами на Урале,

вход в колокольню – шествием по спирали,

пьянка – звонком в ноль один, чтобы не орали,

ралли «Париж – Дакар» – продолженьем ралли.

Там, где стояли точки, теперь вопросы.

В позу предметы встают, это время позы:

знак вопросительный в ручке на каждой чашке,

знак вопросительный – ухо и форма пряжки,

шахматный конь, одержимый ходить, как шашки,

сердце, разбитое на два полой рубашки –

да половина всего почти, половина

лампочки, капли и груши, неуловимо

напоминающей каплю, листочка липы,

амфоры горлышком книзу. А вы могли бы? –

пол-Маяковского спрашивало, и глыбы

терпят раздвоенность. Жизнь, промелькнув, как клипы,

в точку сужается. Всякой бывает точка –

тромб, асфиксия, инфаркт, мухомор, заточка.

Далее – проводы с бархатом и певцами.

Смотришь на тело в гробу – а на нем лица нет.

Угол в земле прикуплю себе на «Циане».

Если кончаться – не точкой, а восклицаньем.

ТОМОГРАФ

Я не то, чтобы приговорен, наказан,

но врача недовольство моим каркасом

как белье – в стиралку, меня в томограф

загрузило. Вблизи потолок дамоклов,

чтоб считать – раз, два, три… Чтоб минут, так, двадцать

репетировать смерть. Кстати, звук оваций

не услышу я, будь я актером трижды,

потому что усопшему слышать лишне.

Точно также, глаза открывая, Гоголь

прохрипел: это ниже, чем чертов цоколь!

Черт, меня запихнули в огромный пончик!

И я, кажется, знаю, чей это почерк.

Я прихвачен за жабры, хотя не в сетке.

Я – в дупле, в старом дубе, что у беседки,

но отнюдь не записка – эскиз, наброски,

так что, Маша, спокойно, я не Дубровский.

Я – тот орган, чем велеречив оракул,

я – язык с лексиконом как кот наплакал,

испытавший сполна тесноту гортани,

не слюною крещеный, а в Иордане!

Или – центр юлы, растерявшей логос?

Я попал ассистентом в изящный фокус

и, возможно, уже пополам распилен...

Охлаждаясь, прибор тарахтит, как филин.

Я иду, недвижимый, в поход крестцовый,

как несу позвонки на допрос к Швецовой,

у нее на столе мое дело, тело,

и у тела нет дела, но плоть вспотела,

а Марии Сергеевне, чтоб дознаться,

служит принцип магнитного резонанса.

Я, похоже, теряюсь в пространстве моря,

а на мне – круг спасательный, что крамольно,

а в руке, если что – для сигнала груша.

Дело хуже: я в круге, а всюду суша.

Я, как муха, попал в кистевой эспандер,

я – дрожащий, а право имеет спайдер.

Я – в кольце, и я – палец, я – безымянный,

имярек, отфильтрованный пранаямой,

палец я, а кольцо производства «Canon»

мне сулит то, что делает Барби с Кеном.

О ДВОЙНОЙ ФАМИЛИИ

Через дефис называться, как, скажем, Тулуз-Лотрек

или, как на бутылке, Абрау-Дюрсо,

стоит, когда ты, как минимум, человек,

изобретающий новое колесо,

или ты холм, разделенный на два большой рекой,

точно спиной верблюда – его горбы.

Если на этот вопрос посмотреть с другой

грани – окажется, как непорядочны, как грубы

те, кто тебя отговаривает дефис

между своей фамилией и жены

вставить. Порядочность – это не часто, как сектор «приз»

или война. Выпадает раз в жизни. А две войны

на промежуток с рожденья до гибели – это ух

ты! Перебор, это 22-ое в игре в очко.

Если ты воин с двойной фамилией – сразу в двух

выстрелят, целясь в тебя, чтоб упал ничком.

В общем двойная фамилия строже двойной сплошной –

вплоть до лишения прав за такой дефис.

Вот Иванов – это точка, а вот Иванов-Крамской

знак двоеточия, далее – список из

опусов, им сочиненных. А у тебя

есть что-нибудь предъявить, заплатить за звук

и за двойное количество букв? Под себя гребя,

стоит ли черпать уменьем обеих рук?

В общем, с фамилией, как со второй женой:

хочешь – обеих обслуживай: то да се.

Либо ты соответствуешь, либо – прости, родной,

выкинь из головы. Иванов, и все.

НЕВОД

Сколько не тщись, не забрасывай скользкий невод,

сколько, как в море взором, в сети не висни,

снова вернешься к старухе, получишь «неуд»

в третьей, последней четверти вашей жизни.

Всяким удобством землянка скромней, чем хостел.

Жизнь, как монета подброшенная – двояка.

Быть рыбаком недостаточно, чтоб апостол

глянул из зеркала, а на нее – дворянка.

Путь с перекличкою цифр, считай, событий –

гладь столбовой дороги в плену колдобин.

Сбился с пути – презирает старуха: сбитень.

Быт с ней – одно корыто, но он удобен.

Невод как метод, реальность легко и разом

выменять на что-нибудь, что не будет ранить –

блеф, потому что невод рукою связан,

стало быть, из узелков состоит. Как память.