Сергей Ивкин. Гневом жива аполлонова лира

Чем это интересно

Конечно, сонет трансформируется под рукой современного автора, он приспосабливает его под себя, под свои нужды. Так, не всегда различим здесь даже традиционный ямб. Но неизменной остается повторяющаяся рифмовка, ее «итальянская» или «французская» схема, число и расположение строк: два катрена и два терцета. В сонетах Сергея Ивкина классический прием служит формой для очень современного содержания – рефлексии ищущего смысл человека. Знакомые эмоции – раздражение, гнев, сомнение, досада – вынуждены ужиматься и умещаться строго в четырнадцать строк. 

«Память жанра» требует соблюдения не только формальных правил. Она обязывает не замыкаться в кругу повседневных мыслей, обращает лицом к высокому – библейским, мифологическим мотивам. И это придает повседневному содержанию весомый смысл.
Жесткие правила и самоограничение, которые накладывает строгий жанр, служат своеобразным психотерапевтическим приемом, помогают поэту искать экзистенциальный выход, и, наконец справившись с требовательностью классической формы, найти его и свободно вздохнуть.

Справка о Сергее Ивкине

Сергей Ивкин родился на Урале в 1979 году. Окончил Российский государственный профессионально-педагогический университет по специальности «Декоративно-прикладное искусство и народные промыслы», много лет изучал мифологию России на производстве региональных сувениров. Автор двенадцати книг стихов. Редактор журнала «Плавучий мост», вместе с Андреем Санниковым ведёт Лабораторию русской поэзии имени А.Л. Решетова. Живет в Екатеринбурге. Работает в Свердловской областной универсальной научной библиотеке им. В. Г. Белинского. 


Восторженный сонет

Сколько на жизнь полагается чувств?
Всякий раз верится, что не остались?
Глупое сердце размером с физалис
в зябких ладонях согрелось чуть-чуть.

Мир проявлений избыточных чужд:
ярких эмоций спектральный анализ.
Ангел ко мне приходил или аист —
я позабыл. Вспоминать не хочу

и не способен сейчас бла-бла-бла
важность и нужность вчерашних решений:
на звездолёте искали тепла.

В зябких ладонях итог отношений.
Снова любовь расправляет крыла,
не опасаясь грядущих крушений.


Пограничный сонет

        Facit indignatio versum.
                               Horatius

Облако вечного раздражения,
плохо скрываемой неприязни.
С детства намылили в баре да в князи,
но не намылось по праву рождения.

Нет во мне доброго светлого гения,
я — механизм: прогибайся и лязгай.
Радуйтесь, панкреатиты и язвы,
мы при дверях тишины и гниения.

Но иногда, словно лучик какой,
солнечный зайчик дешёвого мира
мне обещает иной не-покой.

Пой и пляши, обитатель фронтира.
Здесь не период, а принцип такой:
гневом жива аполлонова лира.


Сонет ангелу

Не гневайся, мой ангел. Я — дурак.
С амбициями и упрямством зверя.
Но я в тебя (да и тебе) поверю.
Ты так решил. Ну, что ж. Да будет так.

Я раньше бы просил явить мне знак.
На каждый ход прикидывал потери.
И что в итоге? Не умней тетери.
Утрачен счёт панических атак,

«всего лишь быть» — отличная задача.
Кормильцев мне порукой. Не в петлю —
и хорошо. Блаженное «иначе».

Молюсь, встречая каждую зарю.
Благодарю, мой ангел. Я не плачу.
За всё плачу. За всех. Благодарю.


Братский сонет

«Авель, Авель, Авель, где брат твой Каин?»
Он остался, Господи, там, внизу.
Он узрил, как мучился Иисус.
Он и сам не раз обращался в камень

и обратно в персть возвращался. Кануть
в безызвестность не получалось — зуд
поминания, словно гниющий зуб.
Нет у мира края, но тишь окраин

приедалась. Даже бежав войны,
он встречал своих двойников повсюду:
и они в побуждениях не вольны.

Люди помнят, что можно простить Иуду.
Где граница Каиновой вины?
«Вознесу, если имя его забудут».


Перевёрнутый сонет

          И здесь проторенные или еще не проторенные
          тропы твердят: чтобы стать мужчинами,
          мальчишки должны странствовать, всегда,
          всю жизнь странствовать.
                   Рэй Бредбери «Вино из одуванчиков»

Проторенные тропы подтвердят,
чтоб стать мужчинами, обязаны всегда
мальчишки странствовать. Конечно, в том и дело.

С тех пор, как нас изгнали, яблок яд
(и прочая садовая еда)
напоминает, где-то есть пределы,

в которые тебе заказан путь.
Стерпеть мальчишке это невозможно.
Пространство – холст, ты перед ним – художник:
и Гулливером станет лилипут,

и каторжник, избавленный от пут,
как благодать приемлет бездорожье.
Мы знаем про благословенье Божье:
«Остановись! Ага! Ещё чуть-чуть».


Сонет о смысле жизни

                 Если не творить, зачем это всё?
                               Хияо Миядзаки

Зачем всё это, если не творить?
Чем старше, тем сильнее идиотом
себя я ощущаю: неохота
ни на прогулку в парке Тюильри,

ни в океан – в окошко фонари
пока что светят и ворчит погода.
А если дома посидеть сполгода –
сойдёшь с ума без неба с дьюти фри.

И потому – тоскующий вампир –
я пробую на зуб подлунный мир.
Смешное счастье глупого поэта:

притормозить задумчивую Смерть
возможностью свой мир запечатлеть.
А если не творить, зачем всё это?


Сонет на Плотинке

Исеть бела. Под животом моста
проталина для шумных серых шеек.
При снеге мрачный город хорошеет:
на плоскости альбомного листа
выпячивает тёплые места.

Зима отныне не сезон лишений,
вязанка макабрических клише и
космическая злая пустота.

Она приносит запах мандарина,
салют, трибьют, «Наполеон» и брют,
мороз и солнце... Жаркие витрины.
Патриархально-сказочный уют.

Летят снега свистульками из глины
и семечки из варежек клюют.


Ассизский сонет

Есть радости, которых алчет глаз.
Есть радости, которых просят руки.
Есть радости, возникшие от скуки.
Есть радости отвратные для нас.

Есть радости... Похожи на каркас.
Есть радости, доступные в разлуке.
Есть радость даже в нарезанье лука.
Есть радость в быстром чтении сейчас.

Но высшее из всех возможных благ
тебе доступно, если только наг
и послан миром по тропе Франциска.

Был материк, а стал архипелаг.
Расправив крылья, на планету ляг
и ощути, насколько небо близко.