Сергей Шабалин. Ни в чем я не хочу дойти до самой сути

Чем это интересно

Этот типаж — несовершенный, бегущий общих вопросов и власти частный, в каком-то смысле маленький человек — вообще характерен для поэтики семидесятых. Он стал тогда противопоставленным плодам советской утопии — с одной стороны, чем-то антисистемным в самых разных смыслах, с другой — гораздо более свободным в культурных связях. Частный человек Сергея Шабалина вышел из этой шинели. У него заведомо трагическое мировоззрение, он лишен больших иллюзий, он невысокого мнения о себе и человеке вообще, но при этом старательно и трогательно создает иллюзии малые. Внимательный бытописатель с даром тонкой иронии. Сегодня этот язык в современной поэзии редко встретишь, поскольку маятник стиля качнулся прочь от частного человека. Хотя, читая эти стихи, нельзя сказать, что этот язык устарел — он всегда будет с нами, но на его фоне становится ощутимее перемены, которые переживает эпоха.

Справка о Сергее Шабалине

Сергей Григорьевич Шабалин – поэт, журналист, эссеист. Родился в 1961 году в Москве. В 1977 вместе с семьей уехал в США, где закончил в Нью-Йорке художественную школу «Сenter for the Media Arts» и стал дизайнером. Стихи публиковались в журналах «Дружба народов», «Новый журнал», «Новая Юность», Prosodia и др. Лауреат журнала “Новая Юность” (2009), член редколлегии журнала “Слово/Word” (Нью-Йорк).   Шабалин - автор четырех сборников стихов. Живет в Нью-Йорке .


***
Во дворе еще снег не растаял,
у крыльца голубиная стая,
и ржавеет соседская волга, 
рудимент нашей памяти долгой.
Но искринка далеким оконцем
полыхнула под северным солнцем,
усадив за штурвал мерседеса
в прошлом золушку, нынче принцессу.

Здесь ученый, пушистый и черный
бродит кот на цепи золоченной,
а участок захваченной бани
сторожит белоусый охранник.
Летним вечером, сказочно-синим,
местный лабух без лишних усилий
изумит вас неистовым соло
и продолжит просмотр футбола.

Каждый день здесь открытием дорог,
дивный путь открывается взору,
потому, что чикагская школа
подарила нам вкус кока-колы.
И несутся вперед яжемамки,
президент улыбается в рамке,
он речист и рачительно добр, 
а в кармане его нефтедоллар.

Мы с командой его да программой
одолеем любого имама
и структур теневых мимикрию,
победим геморрой, пандемию.
Вопреки голубиным законам
мы застроим округу бетоном,
монументов наставив поэтам…
И исчезнем в строительстве этом.


***
                        Во всем мне хочется дойти до самой сути...
                        Б. Пастернак

Ни в чем я не хочу дойти до самой сути
или рубить с плеча, да о чужой судьбе.
Хотите правды, что ж, тогда, не обессудьте,
и все начистоту. Но прежде о себе.
Мне ни к чему вся суть, я не прозревший юнга,
решивший сдать в острог плавучий свой Содом,
увы, не Шерлок Холмс, не почитатель Юнга,
совсем не доктор Фрейд и не спешу в дурдом.

Сменив разрез глазной, я поселюсь в Китае,
что происходит там, не будет волновать. 
Ледок из горьких правд застынет да растает,
не потревожат сон недобрые слова.
Подруги и друзья не пропоют по-русски
сонет на злобу дня, а я не делать ног
смогу от песен их, не прятать в джинсы руки,
сжимая кулаки. А, впрочем, есть Нью-Йорк.

Что вытворяют тут, меня не огорчает,
мне, в общем, наплевать на местные пике.
Я здесь лишь гастролер, я пью какаву с чаем, 
мне скучен их хоккей и прочий этикет.
Кобылье молоко усиливаю виски,
и грязное белье с размаху, как дрова,
переправляю в печь, застряв на время в Квинсе,
где от сермяжных правд не пухнет голова.


***
Эта аллея – как тоннель,
в конце, которого нет света.
Я различаю в тишине
былых прохожих силуэты

среди прогорклой темноты
и луж неодолимо черных… 
а в лужах ранние кресты
и быль общественных уборных.

Мне тени прошлого простят,
под мертвым небом бронзовея,
что я, предав любимый ад,
покину общую аллею.

В дыму несбывшихся систем,
их постиндустриальном тлене,
я вырулю к заветной «М» 
(исчезну в метрополитене).

Как долог эскалатор вниз
к скульптурам вылощенных станций,
где поезда летят и дни,
а на часах почти двенадцать,

где в камне строгие слова,
где буквы грозные отринув,
я через век, быть может, два
всплыву наверх, как субмарина...


Портрет опасного типа 

Он не умел быть правильным, похожим,
но социальный строй не обличал
и не был бунтарем, но все ж по роже
со школьных лет исправно получал,

не выучив устав, шагал не в ногу
и дисциплину ратную губил,
и говорил, что мир во власти бога,
но слово власть при этом не любил.

Он не сорил рецептами, врачуя
убитый дом, поставленный на слом,
и то ли кожей, то ли жопой чуял
благую чушь в платочке расписном,

что не скрывал, и просто, между делом
мог заявить в ответственный момент
о море синем и о снеге белом, 
и что коричнев свежий экскремент,

что ярко пламя чертовых жаровен 
и тошнотворно грязное белье…
Он вроде вежлив был, но неудобен,
хотел любви, но не искал ее.

Галантным был, но не экстравагантным,
вставал и уходил, и был таков…
Сектантом был он… нет, скорей, мутантом, 
короче, много в мире мудаков.

Портрет написан, значит, вывод ясен,
кругом бардак, тылы оголены,
и данный тип решительно опасен
для непреложных ценностей страны.


 ЧЕЛСИ – ОТЕЛЮ И ЧЕЛОВЕКУ

                          После долгого ремонта “Челси” открылся вновь, но утратил 
                          свою былую ауру 
                          Газетный заголовок

                          «Челси» – самый несуразный отель в мире 
                           А. Вознесенский

Не идут ремонтные дела,
паровоз стоит, разъяты рельсы…
Только я тебя не в кандалах,
не в лесах запомнил, брат мой, Челси.

Ты зачем мне протянул косяк?
Говоришь, раскурим перед смертью.
Перед жизнью следующей, дурак,
божьи одуванчики и дети

знают: смерти нет. Дощатый пол
в звездах от известки, не в бреду ли,
Моррисон в гостиную зашел…
что ж, поэтов здесь не караулят.

Я не идол, но и я здесь был 
со своей подругой худощавой.
Здесь Андрей Андреич нас поил 
вознесенским снадобьем на травах.

Что леса? Ты жизнь провел в лесу, 
где растут кислотные опята.
Можешь Дженис дёрнуть за косу,
будто мы опять в шестидесятых.

Бобби Дилан клеш тогда купил
и косуху где-то на Даленси,
и панк-рок еще не наступил,
Сид не порешил себя и Нэнси.

Секс-наган последовал в страну,
где его невеста ждет доселе.
Глядя на кровавую луну,
он дрочит в супружеской постели,

и клокочет черная река,
разметая дамбы и плотины.
Может остограммимся пока,
Дилан Томас, подгадав кончину,

номер «двести пять» не отворит, 
чтоб сгореть от виски, встретив Сартра?
Твой ремонт напрасен, век прожит,
впрочем, мы вернемся, но не завтра…


***
Настали пасмурные дни.
Осталось несколько друзей.
Я мог бы выжить и без них,
но с ними чуточку теплей.
Даритель упраздненных букв
кроит советы, не спросив.
Его слова, как в луже бульк, 
спасибо за аперитив.

Невыразительные дни.
Сколько не жми на кнопку плэй,
нет песен, можно и без них,
но с ними чуточку теплей.
Ни чая в доме, ни чернил,
иссяк универсальный клей,
и свет погас, но я звонил
тем, с кем, бывало, чуть теплей.

Я тем звонил, кто средь пурги
являлся зрячим и простым,
тем, кто не потчевал других
плацебо, что известно им.
Без стука не тревожил дверь,
не гнал паленку из соплей.
Тем, с кем так пасмурно теперь,
а было чуточку теплей.